Эдуард Беляев.

Тайна президентского дворца.

Пролог

8 декабря 1979 года, в субботу, в Кремле состоялось заседание неофициального, «малого Политбюро», в которое входили старейшие и наиболее влиятельные члены бывшего руководства СССР. На нем уже в двадцать пятый, наверное, раз рассматривался вопрос о положении в Афганистане. Весь год, начиная с ранней разгульной весны, прошел под знаком неприкрытой заботы о южном соседе — мы крепко опекали руководителей почти дружественно настроенного к нам народа в силу того, что местные вожди слабо соблюдали правила личной гигиены в политике. В субботнем обсуждении приняли участие генсек Брежнев, председатель КГБ Андропов, министр иностранных дел Громыко, министр обороны Устинов, заведующий идеологическим отделом ЦК Суслов. Вот выдержки из стенограммы, долгое время находившейся под грифом «Совершенно секретно».

СУСЛОВ: Во главе афганского правительства стоит фигура, запятнавшая себя кровью своих же товарищей по партии. Вот если бы создать условия, при которых она уйдет с политической арены, уступит свое место другому, не запятнавшему себя ошибками первых этапов революции человеку…

БРЕЖНЕВ: Ты имеешь в виду Бабрака Кармаля?

СУСЛОВ: Да, его. Товарищ Бабрак Кармаль уже встретился здесь, в Москве, с Ватанджаром, Гулябзоем и Сарвари. Если бы наши части вошли в Афганистан, эти товарищи могли бы прибыть вместе с ними, а там, исходя из обстановки…

БРЕЖНЕВ: Юрий Владимирович, а возможна такая ситуация, что Бабрак Кармаль придет к власти без нашего участия? Имеется в виду, что без ввода войск?

АНДРОПОВ: Вполне. Амина смертельно боятся и рады бы избавиться от него при первом удобном случае. Поэтому я не исключаю, совсем не исключаю такого поворота событий, что Амин будет убран.

БРЕЖНЕВ: Наверное, разумно было бы пойти двумя путями. Первый: пусть наш КГБ держит под контролем самого Амина, и в случае чего товарищ Суслов быстро представит Бабрака Кармаля. И второй: все-таки какое-то количество войск мы вынуждены будем послать на территорию Афганистана. Дмитрий Федорович, у вас должен быть полностью проработан этот вариант. И у вас, Юрий Владимирович, свой вариант… Михаил Андреевич, действуйте в тесном контакте с Юрием Владимировичем.

Таким образом, день 8 декабря можно считать днем принятого решения о проработке двух вариантов. Первый — руками спецслужб КГБ устранить Амина (физически! — что и говорилось открыто) и поставить на его место Бабрака Кармаля. И второй — послать какое-то количество войск на территорию Афганистана для этих же целей. То есть для физического устранения Амина. Что интересно, документально это решение было оформлено загодя, накануне заседания. И принято без правок. (№ 312/2/0073 от 4 декабря 1979 года.)

10 декабря министр обороны Дмитрий Устинов встретился с начальником Генштаба маршалом Николаем Огарковым и проинформировал его о том, что Политбюро приняло предварительное решение о временном вводе наших войск в Афганистан и необходимо готовить ориентировочно 75–80 тысяч человек. (Общая численность «ограниченного контингента» на январь 1980 года составит 81,8 тысячи человек. Максимальная численность контингента была в 1985 году — 108,8 тысячи человек. В боевых частях — 73 тысячи человек. — Прим. авт.)

Председатель КГБ Юрий Андропов в отличие от министра обороны работал более оперативно. Он еще накануне высоких посиделок, 7 декабря, заслал генерала Крючкова, шефа Первого главного управления (внешняя разведка и спецоперации) КГБ СССР, в леса Подмосковья для приведения в «боевую готовность» будущих членов Политбюро. Не своего, разлюбезного, а другого, сходственного, которое пока не состояло с нами в кровном родстве: Политбюро Центрального Комитета Народно-демократической партии Афганистана, члены которого истомились в млении и изнурении, ожидая принятия атрибута священного круга — скипетра власти. Того самого условного посоха — приметы царского достоинства, — приготовленного специально для Бабрака Кармаля и сотоварищей, революционеров новой волны и старой формации.

12 декабря, в 9 часов вечера, поужинав, Генеральный секретарь ЦК КПСС, он же Председатель Президиума Верховного Совета СССР, он же — Председатель Совета Обороны, Леонид Ильич Брежнев; председатель Комитета государственной безопасности Юрий Владимирович Андропов; министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко и министр обороны СССР Дмитрий Федорович Устинов — лица, юридически ответственные за принятие любого решения на государственном уровне, — вновь соберутся обсудить возникшую ситуацию. Снова «проговорят» те моменты, что уже обсуждали 8 декабря, и примут решение — вынесут приговор… Нашим служивым людям, которых отправят в чужую страну, народу Афганистана. И самим себе!

Точку поставил Брежнев: «Ну что ж, Дмитрий Федорович, считай, что ты получил решение Политбюро. Действуй более решительно».

Так уже было в нашей истории и в наших братских отношениях с дружественными нам странами — действовать решительно.

Глава 1

ПОВИВАЛЬНАЯ БАБКА РЕВОЛЮЦИИ

В этой книге мы расскажем об участии групп КГБ, а также десантников 103-й дивизии и 345-го отдельного полка в событиях одной ночи — зачина афганской войны, Варфоломеевской ночи Кабула. Начнем с кагэбистов, буревестников и пестунов революций. Наши славные чекисты уж больно не любят, когда их содержат в общей шеренге и укладывают штабелями на скрижалях истории наравне со всеми. Они первыми торили дорогу к бесславию — им должно и уделить побольше заслуженного внимания, и в отдельную обертку упаковать — непромокаемую и неувядаемую. Вечную и бессмертную… Правильнее было бы написать во множественном числе — «повивальная бабка революций», но, боюсь, такой экскурс займет места через край и немало времени. Поэтому разговор поведем об участии наших «рыцарей революции» только в одном перевороте, в Афганистане.

1

Весь смысл присутствия КГБ в Афганистане во второй половине 1979 года сводился к двум задачам — к двум телам. Одно тело необходимо было умертвить, второе тело доставить в целости и сохранности по прямому назначению — подсадить на трон (конечно, лучше — возвести). Приказано было убить Генерального секретаря Центрального комитета Народно-демократической партии Афганистана, председателя Революционного Совета Демократической республики, премьер-министра страны и президента Афганистана Хафизуллу Амина. Доставить же к власти и на смену ему — изгнанника и большого друга Комитета государственной безопасности СССР Бабрака Кармаля. И — все!

Первым делом — уничтожением президента — до самого последнего часа 27 декабря занимались исключительно группы КГБ, окрещенные под данную миссию «Зенит». Доставку сменщика во власти взвалили на группу «А». За пять суток до штурма из их же рядов выделят два десятка бойцов, которых означат как команду «Гром» и призовут вкупе с «зенитовцами» крушить Кабул, дома и взгорки и ладить по новой афганский переворот годичной давности, нареченный Саурской революцией.

Понимаю — все это выглядит упрощенно. Осознаю — нелепо. Даю себе отчет — что верится с трудом. Однако, господа, вот это все кривое и, если так можно выразиться, бандитско-обывательское — и есть неприкрытая и незавуалированная суть значимо и восторженно подаваемой операции с проявлением массового героизма и отваги рядовых советских бойцов. Со словесами о судьбоносной эпохальности революции, дружбы, братства, о торжествующей идее свободы, равенства и счастья. И о не напрасно отданных жизнях за все это надуманное благодеяние. До нас, оказывается, люди не знали, не ведали, не гадали: чтобы осчастливить ближнего, надобно заглянуть к нему в дом со штыком наперевес и им, обоюдоострым, тускло поблескивающим в свете «подслеповатой» коптилки или огарка свечи, пригвоздить это самое непознанное счастье в телесной оболочке в подобающем месте.

Впервые коллективный след чекистов был оставлен в Кабуле после убийства 14 февраля 1979 года американского посла Адольфа Дабса. Версия присутствия сотрудников советских спецслужб, бытующая по сей день, — усиление охраны нашего посольства. В это могли поверить жены, наивные дети и неискушенные читатели. Американские разведчики и афганские дворники подобную нелепицу не могли принять за чистую монету, будучи хорошо информированными, что свои посольства во всех уголках мира русские охраняют подразделениями пограничников — теми же чекистами. (Главное управление пограничных войск КГБ СССР было сформировано в 1957 году.) Специально натасканные в этом знакомом для себя деле, они выполняют свои обязанности по охране любых объектов государственного значения несравненно лучше других и запросто дают сто очков вперед коллегам-чекистам.

Тогда же, в середине марта, в Афганистан направили сотрудников группы «А», в аккурат после долгих, утомительных и бесплодных переговоров советской и афганской сторон по вопросу военной поддержки дышащего на ладан режима. Президент Афганистана Нур Тараки настаивал на вводе советских частей и подразделений, Москва категорически отстаивала свою принципиальную точку зрения — нет. «Нет» — вводу ограниченного контингента, и «нет» — войне. Непредсказуемость будущего в этом вопросе была такова, что руководители Комитета госбезопасности, призванные видеть дальше всех и знать больше иных, понимали — надо быть во всеоружии, готовыми ко всяким переменам. И заслали своих агентов, шпионов, лазутчиков. И дабы не привлекать внимания, ради поддержания высочайшей бдительности сделали все от них зависящее, чтобы обмануть даже самих себя. Сразу же приставили к советскому послу Александру Михайловичу Пузанову и его семье по парочке неусыпных, зорких офицеров; других их товарищей назначили бодро сторожить объекты резидентуры КГБ, обеспечивать деятельность старших военных советников. Обходы по советскому городку, где проживали чины помельче, не делали — не тот контингент. А может, все куда проще — нечего было разведывать внутри и вокруг панельных «хрущевок».

Группу возглавлял Олег Балашов. Евгений Семикин и Николай Берлев были приставлены к послу. Лопанов и Мазаев «посажены» в Джалалабаде, где произошел военный мятеж. В Герате, местах массовой резни, определились Геннадий Кузнецов и Павел Климов. Александр Плюснин в паре с Алексеем Баевым угодили в Кандагар, где пробыли с марта по май. Николаю Берлеву, помимо Кабула, довелось еще поработать в Гардезе — он заменил Николая Швачко и работал в паре с Вячеславом Панкиным. В мае большая часть кагэбистов вернулась в Москву.

9 июля (забывчивые ссылаются на 4-е и 5-е числа), после соответствующих указаний Политбюро (партия в директивном порядке наказала иметь в рядах спецназовцев 125–150 бойцов), в Афганистан доставили еще одну группу — «Зенит». Руководил отрядом полковник Григорий Бояринов. Тридцать восемь прибывших офицеров опять же якобы охраняли посольство и параллельно обучали гвардию афганцев обеспечению безопасности лидеров страны. Однако основным заданием была разведка инфраструктуры города, государственных и правительственных зданий, объектов спецслужб, армейских штабов и казарм, их системы охраны. Отрабатывались также маршруты на случай спешной эвакуации советских дипломатов — то есть как будто они были призваны прежде всего защищать. Универсальность же подготовки офицеров предполагала и умение убивать. 4 сентября группа Бояринова, отработав все вопросы и пропитавшись всухомятку, походив на цыпочках в «белых тапочках», вылетела в Москву. Этим же рейсом на смену им прибыла отдельная рота пограничников (как и должно быть — они няньки-стражники и дипломатов, и загранучреждений, и их гостиных и спален) и заступила на боевое дежурство в посольском городке.

А уже 17 сентября в Кабул заслали очередную группу «Зенита» в количестве 14 человек. Командир — сотрудник 8-го отдела Управления «С» (нелегалы) полковник Алексей Поляков. Одной из групп командовал майор Семенов, ранее побывавший в командировке в составе бояринской команды. Бойцы «осеннего призыва» были задействованы в проведении операции «Радуга» по нелегальному вывозу из страны трех министров афганского правительства: Ватанджара, Гулябзоя, Сарвари. Другие прибывшие разрабатывали объекты, планируемые для будущего захвата. Разведка велась не только в столице, но и во всех административных центрах. Скажем, Виталий Белюженко, будущий Герой Советского Союза, был откомандирован советником в город Мазари-Шариф. Накануне ночи мордования Кабула Белюженко, как и многие его товарищи, был отозван в афганскую столицу и принял активное участие в операции «Байкал-79». Штаб Полякова артельно с руководителями КГБ занимался и назначением исполнителей на все объекты, кроме дворца Амина. К делу побития неправильно думающих афганцев, а потому врагов, активно приобщились и представители пограничных войск, генералы А.А. Власов и В.А. Кириллов. Они, как свидетельствует исторический формуляр, «участвовали в разработке общего замысла действий и занятии здания афганского Генштаба».

Не сидели без дела, сложа руки, исполнители «точечных» акций — снайперы. Персональную ответственность за реализацию возложенных на них мероприятий по охоте за Амином нес приписанный к ним командир — майор Семенов. Хорошо им знакомый, ибо Яков Федорович преподавал на Высших курсах КГБ и по его учебнику «Органы госбезопасности в партизанской борьбе советского народа против немецко-фашистских оккупантов» учились, расширяя свой кругозор, диверсанты и мужали, крепли духом чекисты. Этим уже не морочили голову с защитой в Кабуле кого-либо и охраной чего-либо.

25 сентября из офицеров, прошедших специальную подготовку, была сформирована отдельная группа «К-1» (27 человек) для обеспечения личной охраны Амина и его резиденции. Ее перебросили в Кабул и укоренили по месту предназначения — во дворце президента.

2 октября для усиления прибывает дополнительная группа офицеров-резервистов Первого главного управления КГБ. Для них уже не секрет — именно им с коллегами «устранять» от власти Амина.

К этому времени, после убийства Тараки 9 октября, специалисты госбезопасности проделают колоссальную работу, связанную с организацией будущего Политбюро ЦК Народно-демократической партии Афганистана. Стянут кандидатов на должности и посты — без преувеличения будет сказано, со всех континентов: так бедняжек судьба разбросала по белу свету. Кого раньше, кого позже, но основной костяк к декабрю тайно переправят и упрячут в подмосковных лесах на дачах КГБ.

3 декабря старший военный советник баграмского гарнизона полковник Скугарев Олег Арсентьевич, вернувшись из Кабула, немедленно собрал у себя в кабинете офицеров особого отдела и сообщил, что в стране возможен государственный переворот. Задача личного состава: ни под каким предлогом не дать подняться в воздух ни одному самолету. Это во-первых. Второе указание прозвучало так: «Два дня назад, как вы знаете, из Союза пригнали партию „МиГов“. Сдачу самолетов затянуть, причины любые — некомплект запчастей, плохая регулировка и тому подобное. Пока в этих машинах должны сидеть наши летчики, а не афганские».

7 декабря с первой волной спецотряда Главного разведуправления в Афганистан прибыл генерал-лейтенант Кирпиченко Вадим Алексеевич — первый заместитель начальника Первого главного управления КГБ, проработавший долгое время в Египте и хорошо знавший здешний «театр военных действий». Согласно приказу начальника разведки Крючкова, ему ставилась задача помочь «парчамистам» покончить с диктатором. (Народно-демократическая партия Афганистана была основана 1 января 1965 года. В 1967 году в партии произошел раскол на радикальную фракцию «Хальк» («Народ») и более умеренную «Парчам» («Знамя»), которую возглавил Бабрак Кармаль. — Прим. авт.) Для этого надлежало дополнительно изучить обстановку, уточнить свои возможности и провести подготовительную работу по изменению ситуации в нужном направлении — то есть в свержении президента ДРА и его физическом уничтожении. Для выполнения поставленной задачи Кирпиченко начал формирование трех групп из опытных сотрудников во главе с офицерами, знавшими персидский язык и обстановку в Афганистане. Вадиму Алексеевичу предстояло также серьезно осмыслить сложившуюся ситуацию, реально проанализировать череду провалов по устранению Амина, спрогнозировать результаты предполагаемых акций и вкупе с армией заняться планированием операции «Байкал-79». Руководство КГБ осознало, наконец, что мало быть «сами с усами» и что выпендриваться — будя, ибо проку нет с того выпендрежа: сил маловато, без подмоги никак не обойтись.

Ознакомившись с обстановкой, Кирпиченко принял решение востребовать заранее укомплектованные и подготовленные группы, отсиживавшиеся в ожидании своего часа в Туркестане. Одна из них, под началом подполковника Голубева Александра Титовича, была числом восемнадцать человек (двое из военной контрразведки). Ее собрали из «спящих» агентов, окончивших КУОС — Курсы усовершенствования офицерского состава, в просторечии «курсы диверсантов», и посаженных в «запасную обойму» на тот случай, когда Родина призовет или же когда будет надобно кого-либо изничтожить «бригадным методом». В конце ноября 1979 года будущих участников операции, засидевшихся в ожидании своей востребованности и давно не нюхавших пороха, перебросили из Москвы в Ташкент. Переодели всех в солдатскую форму, которая их обезличила. Александру Голубеву и Магомету Абдуллаеву выдали погоны старших сержантов, остальных определили в рядовых запаса.

9 декабря группу вместе с личным составом «мусульманского батальона» перебросят на аэродром Баграм. Начальник штаба «мусульманского батальона» капитан Абдулкасым Ашуров утверждал, что люди Голубева, помеченные легендой как саперы, «привезли десять миллионов афгани для Бабрака Кармаля». Это, правда, может быть и домыслом капитана. В свое время он утверждал, что в штурме участвовала некая таинственная группа «Чалма» числом 14 человек, которая, по утверждению Ашурова, напрямую подчинялась министру иностранных дел Андрею Громыко. Ну и ловок Андрей Андреевич: и людей своих насадил, и капитана в замешательство ввел! Чем занимались «громыковцы», достоверно установить капитану не удалось — о чем он, правда, сокрушался несильно. Но тем не менее, если не брать в учет «чалманосцев», численность «зенитовцев» в Афганистане к началу операции составляла более 130 человек. По Союзу собрали все, что смогли и что могло сгодиться для новой предполагаемой задачи — не с кондачка пальнуть, а общими усилиями всех сил, собранных в единый кулак, — ударить…

Ночью 10 декабря на аэродроме Баграм рейсом из Ташкента приземлится «Ту-134». Из самолета гуськом выйдут вначале андроповские «ребята в штатском» (одиннадцать бойцов группы «А»: Изотов (заместитель), Алуценко, Виноградов, Головатов, Гречишников, Картофельников, Лопанов, Мирошниченко, Тарасенко и Чудеснов во главе с Валентином Ивановичем Шергиным). Они оцепят пространство вокруг, а уж потом на трапе появятся будущие афганские вожди. Бабрак Кармаль с компаньонами (Нур Ахмад Нур, Аслам Ватанджар, Анахита Ротебзад — она же теща Махмуда Барьялайя, младшего брата Кармаля) посетил с неофициальным визитом — под покровом ночи, тайно, без оркестра и почетного караула — Демократическую Республику Афганистан, колыбель Саурской революции и свою будущую вотчину.

11 декабря в Баграме генерал-лейтенант Николай Гуськов поставит задачу подчиненным майора Семенова и Голубева: быть готовыми к совершению марша, внезапно атаковать и захватить в Кабуле объект «Дуб». (Так обозначили дворец Арк — в то время резиденцию президента Афганистана.) Постановка второй части задания — уничтожение Хафизуллы Амина — в компетенцию армейского генерала не входила, и все дальнейшие указания по данному вопросу Семенов получал от своих генералов, из Комитета госбезопасности: Иванова, Кирпиченко, а позже от Дроздова. В тот самый день и час группу «К-1» отзовут из президентского дворца в Баграм и поставят им задачу уже не охранять лидера, а «мочить» его, нехорошего и уже «не нашего». Отзыв этих людей не есть результат обеспокоенности руководителей операции по поводу сохранения жизни подчиненных, волею обстоятельств оказавшихся по «ту сторону баррикад». Цель самая прозаичная: нарастить силу удара групп, которым предстояло участвовать в штурме дворца. Меня можно было бы обвинить в домыслах, предвзятости и даже осквернении неких святынь, если бы не последующие события штурма дома Амина, когда группа «К-1» не была отозвана по не выясненным до сего дня причинам и попала-таки в переделку. Не знаю дальнейшей судьбы офицеров КГБ, охранявших Амина, и, признаться, не интересовался, учитывая их пассивную роль в штурме. Когда им предоставили только одно право — умереть. Это, безусловно, режет слух, так что скажем «мягче»: достойно погибнуть. От наших пуль и осколков.

14 декабря в 14 часов был получен приказ на боевые действия, отданы предварительные распоряжения. К счастью, в 16 часов последовала команда «отбой». В тот же день группа «К-1» вернулась в Кабул и возобновила охрану Амина. (Интересно, как они оправдались перед афганцами за свое отсутствие? Как объясняли, почему покинули вверенный им «форпост»?)

Понимая всю безнадежность подправить революцию с помощью единичного штыка и выстрела, чекисты, не привыкшие сдаваться, проглотив несколько горьких пилюль — а может, как раз это и натолкнуло их на замечательную мысль, — решили прибегнуть к «спецсредству» (так химики и биологи в погонах офицеров КГБ ласково называют яды). Капитан внешней разведки Олег Лялин в 1971 году сбежал на Запад, где и рассказал всем о существовании секретного отдела в Первом главном управлении КГБ, занимавшегося «мокрыми делами» и другими «специальными мерами». В связи с откровениями капитана, высказанными им публично в Лондоне на пресс-конференции, раздосадованные коллеги провели реорганизацию в своей фирме и, заметая следы, передали эти функции во вновь образованный 8-й отдел управления «С», занимавшийся нелегалами.

В качестве очередного убийцы Амина отобрали подполковника Михаила Талебова, азербайджанца, который несколько лет проработал в Кабуле на нелегальном положении, выдавая себя за коренного жителя Афганистана.

Талебов — это может быть и скорее всего — псевдоним. Олег Гордиевский в своей книге «КГБ: взгляд изнутри», написанной в соавторстве с Кристофером Эндрю, называет имя сотрудника 8-го отдела управления «С» Михаила Талыбова, работавшего шеф-поваром во дворце. По данным же Владимира Крючкова, этим человеком, подмешавшим порошок в еду, был «один наш нелегал, который работал „под крышей“ в президентской охране». «Мы были готовы к любым неожиданностям, — сообщает Владимир Александрович, — в окружение Амина была заранее внедрена наша агентура, и штурмующие подразделения действовали не вслепую».

В ноябре Талебову передали в Кабуле яд, и благодаря рекомендациям он сумел получить работу на кухне. Пока Миша вживался в новую для себя роль, вникая, что для повара баранчик — это в первую очередь глубокая металлическая посуда с крышкой для подачи блюд, а уж потом источник шашлыка, обжигал пальцы у горячей плиты да приноравливался, ситуация для КГБ в Афганистане никак не продвинулась к лучшему. Нарекания членов Политбюро в адрес спецслужб стали все чаще перемежаться с явным недовольством их работой. И, скооперировавшись, десантники, армейский спецназ, госбезопасность на скорую руку родили «Дуб». Такую себе боевую операцию. Очередную. И, как оказалось, не проходную. Роль «вечевого колокола» отвели уже упомянутому Талебову.

В пятницу, 14-го, в выходной день по мусульманскому календарю Амин и его племянник Асадулла, руководивший службой безопасности, в спокойной семейной обстановке побаловали себя вкусным обедом. Развалясь на диванах, нежились, благодушествовали, лениво переговаривались. Амин, охваченный негой сытости и перевариванием съестного, легонько всхрапнул. Племянник учтивости ради и приличия не мешал настигшей дядю дреме, думал о своем, лениво отщипывая медовые виноградинки, и тоже клевал носом. Дежурный офицер, уже в летах, умилился невольно подсмотренной картинке и, стараясь быть неслышным, аккуратно прикрыл створки дверей в столовую. Увидев приближающегося с подносом подавальщика, приложил палец к губам и жестом приказал ему прийти попозже. Тот послушно отправился на кухню, в двух словах обрисовал происходящее наверху, и Мишу как ветром сдуло — помчался сообщать, сигналить: наелись, дескать, до отвала, до самой смерти оба изувера. Пошли команды куда надо, и в Баграме прозвучало: «Заводи!» И хорошо, что не «Вперед!». Вскинулся от полусна Амин-старший, зевнул, движением плеча размял затекшую спину, а младший, Асадулла, окликнул дежурного и повелел из кухни позвать прислугу для прибирания стола.

Талебова как молния сразила, но устоял боец, не пал позорно — физически и духом. И сообразил, как передать сигнал «отставить!». Так в 16.00 14 декабря поступила команда: «Отбой до особого распоряжения!» И что уж тут началось… Представить страшно. Одно скажу: Мише уже больше никогда не доверяли травить людей и даже самых яростных врагов.

Все дело в том, что на Амина яд не подействовал совершенно. Впоследствии эксперты объяснили, будто отрава была нейтрализована кока-колой. В дальнейшем же чекисты «прицепили» к историческому сюжету «об ухватистом устранении диктатора» такую бывальщину, обеляющую их «прокол»: дескать, племянник Асадулла обменялся бокалом (наверное, понарошку, случайно) с Амином — вот и результат. Весьма неутешительный.

На кого рассчитывали кагэбисты подачей подобной версии — знамо дело: на простаков, безнадежных дураков да на похвалу своего начальства. Амин никогда до нашей «тесной дружбы с ним» не употреблял спиртное, а потому ему соки не подавали в бокалах. Асадулла и Амин никогда не напивались до положения риз, чтобы по пьяни поменяться «питейным судном» или заздравным кубком. Обед проходил не в пристанционном буфете покрытого сажей поселка, куда слетаются бездомные и попрошайки, не ведающие своего родства, сановности, уважения к рангу и вообще к человеку, занимающему определенную олигархическую ступень в обществе. В тех кругах, где обитают короли и президенты, шахи и падишахи, и в тех пределах, где живут по законам шариата, обмен, даже случайный, посудой за столом исключен начисто. Это случился бы не нонсенс, а поступок, приведший допустившего роковую промашку к усекновению его головы. Журналисты французского издания Guerres&Histoire в апреле 2011 года интервьюировали полковника в отставке Якова Семенова, и, наслушавшись и «навпечатлявшись» до заморачивания здравого смысла, позволили себе сделать от редакции такое многозначительное примечание (цитата): «Амин предложил бокал с напитком, отравленным его поваром — агентом КГБ, — члену своей семьи». Ладно бы, корреспонденты представляли ежедневную парижскую газету L’Humanite («Юманите») — орган французских коммунистов, а то ведь они из Guerres&Histoire — нового ежеквартального журнала, имя которого ясно показывает свою уникальность и компетентность: «Война и история». И последнее. Любопытно: о факте обмена бокалами рассказал чекистам при допросах Асадулла или на смертном одре успел о том уведомить кагэбистов сам Амин?

Бывший командир спецназа «Альфа» генерал Геннадий Зайцев — видимо, под впечатлением скандалов с белым порошком в Америке и Европе, под впечатлением от отравления Александра Литвиненко в Лондоне агентами известных спецслужб — выдвинет свою версию отравления Амина. Ссылаясь на очевидцев и, как водится у чекистов, не приводя конкретных фамилий, генерал сообщит читающей публике, что Амин получил письмо особой важности. Но сам его в руках держал мало. В значительной степени спецсредство оказало воздействие на его племянника, который и вскрыл конверт.

Бредятина неимоверная. Если бы Амин выступил в роли Ромео, то с большими натяжками еще можно допустить, что любовное послание от некоей Джульетты ему было передано тайно и с глазу на глаз. Но ведь не Ромео был участником истории, а первое лицо государства, к которому ни при каких условиях так запросто не подойдешь и тем паче не всучишь из рук в руки писульку даже самой высокой важности. Полноте, товарищ генерал… Допустим, Амин получает конверт прямо в руки. Скажите, он обратил внимание на то, что передающий был в перчатках? Или это был камикадзе, пожертвовавший своей жизнью ради спецоперации КГБ? И потом, скажите, кто больше испачкался «ядохимией»: Амин, который держал конверт, вертел, рассматривал и передал его для вскрытия, а потом забрал письмо назад и внимательно (а значит, не накоротке) перечитывал его, или племянник, лишь вскрывший конверт?.. Зыбкая генералова версия не выдерживает критики, если бы даже ее подкрепить мотивом, что племянник тотчас же тщательно вымыл руки с мылом, а Амин поленился…

Неуютно, надо полагать, ощущал себя председатель КГБ Андропов — еще одна затея с уничтожением президента Амина расстроилась. Как здесь ни крути, а придется расписаться в бессилии своих хваленых служб и кооперироваться с армией. А так этого не хотелось…

Вечером того же дня, когда советские солдаты и офицеры избежали кровавого побоища, из Москвы прикажут в срочном порядке отправить в Ташкент Бабрака со товарищи. Пройдут годы, и чекисты «приоткроют» завесу секретности: у нас все тогда шло по плану. Вранье! Члены будущего ЦК ютятся и зябнут в капонирах, в палатках, на сквозняках и без всяких удобств. Недосыпают, недоедают, ожидают перемен, живут на нервах. Капонир — надежное укрытие для техники на случай боевых действий, но для Бабрака Кармаля и его соратников — это кладбищенский склеп. Ненадежный к тому же. Афганцев, безусловно, надобно было доставить на землю отцов, но не следует говорить, что это произошло за неделю до главного события. За день, за два — это еще куда ни шло. Обмишурились бойцы «невидимого фронта». Сами дали маху и фирму дискредитировали.

Так что 14 декабря, а потом и 16-го (очередная — и последняя неудачная попытка снайперов убить Амина в городе) для войск еще существовала реальная возможность никуда не выдвигаться и не лететь. Но если в сентябре, во время перестрелки в доме Тараки, автоматная очередь не достигла Амина благодаря адъютанту Таруну, а 14 декабря не сработал яд, то два дня спустя на пути выстрелов очутился уже племянник.

— Ну, блин, невезуха. Неуловимый он какой-то, стерва. Везунчик. Ни дна ему, ни покрышки. Свинца ему горсть надо, гаду ползучему. Дождется еще… — так тихо злобились два бойца — Володя Цветков и Федор Ерохов, два снайпера, соучастники и главные исполнители тайной операции «Агат». Не знал тогда пышущий злобой Ерохов, что до финала той охоты осталось не так уж много дней. Еще стрельнут и Федор, и Яков, и Владимир. Свои винтовки снайперы прилежно пристреляли в Баграме, на задворках аэродрома, старательно отмерив 450 метров — именно с такого расстояния они намеревались «освободить афганский народ» от их коварного лидера. И в лежку регулярно залегали офицеры, карауля неусыпно, зорко — в оба глаза. Взглядом соколиным провожали кортеж машин и ту самую машину тирана и деспота. И неудобства сносили, и мытарства. И все оно как-то неладно получалось. «Невезуха» — и все дела… Не офицеры пустили пулю мимо. Просто и в этот раз не проехал мимо них Амин. И в тот раз, и в следующий…

— Так у нас бывает, — спокойно скажет годы спустя Яков Семенов, их командир.

Однако стрелки все же совершили затеянное! 16 декабря, совсем измученный незадавшейся охотой, Ерохов приноровился, изловчился, осчастливленный нагрянувшей нежданно-негаданно удачей — подвернувшимся случаем, который никак нельзя было упустить, — и выстрел произвел. Один, второй… Метнулись пули, застучали по капоту, и стекла обезобразились ослепительными кляксами, пугающими взгляд прохожих.

Об этом очередном покушении, совершенном на Амина, мало кто знает. От него в разговорах убегают с такой поспешностью спринтера, что я иногда допускал мысль: а было ли вообще в природе оно, это покушение? «Замяли» тогда, не открываются и сегодня, словно стыдясь огласки. Кому было выгодно? Амину не резон скрывать — прекрасный повод оправдаться перед народом за проводимые репрессии и уничтожение внутренних врагов, включая Тараки. И хороший предлог довершить начатое — физически расправиться с неугодными, которым удалось избежать кары по первым, заблаговременно составленным, спискам. Замалчивали у нас. Не потому ли, что обнаруживалась наша причастность и просматривался наш след? А может, по иной причине: уж коль не скрыть применение яда, то есть смысл продолжить игрища с отравлением как единственным средством покушения. Дескать, старались устранить — не получилось. И в том нет вины мастаков: яд на поверку оказался слабеньким. Эксклюзивные капли отравы, приготовленные с учетом персональных биологических свойств организма условного Васи, не возымели действия на конкретного Хафизуллу. Вот и вся недолга. А в миру пусть себе посудачат, погневаются, к столбу позора пригвоздят, пенсионерок пригласят для демонстраций — нехай бабульки пошалят и погремят дружно в кастрюльки. Прошел демарш — и кануло все в Лету…

Совсем все по-другому обстояло, когда станет известно о работе снайперов. Во-первых, промахнулись — ну, значит, такая подготовка у ваших хваленых ребят-чекистов. Второе — раз сработать точечно у вас не получилось, лупите по площадям, действуя от неуверенности «на авось»: кто из скопа озадаченных повергнет Амина, тому очко в служебный зачет. Да, и третье. Скажут с ехидцей западные недоброжелатели, но громко так, чтобы и глухие услышали: дескать, у русских дело устранения одного человека решалось чуть ли не посредством атомной бомбы… Ну и пусть говорят.

Так что, если обнаружится спорщик — мол, не стреляли снайперы майора Семенова, — и я не полезу в словесную перепалку, сразу сдаюсь, вот прямо сейчас. А все-таки стрелял Ерохов. А вдруг и Цветков вместе с ним пальнул разок?..

Выстрелы в Амина подали миру так: «Покушение совершили недовольные режимом кровавого диктатора патриоты партии из оппозиционного лагеря». Так будет продолжаться и впредь. Где только дурно запахнет подлым убийством конкретного человека — не в бою, — сразу же из потемок выскакивают «партийные активисты-афганцы» и всаживают на манер итальянской коза ностра контрольные пули в висок. Ниже вы прочитаете об убийстве начштаба Якуба. И к Амину тоже подойдет «афганец из числа сторонников Тараки» и несколько раз выстрелит в безжизненное тело диктатора, приводя в исполнение приговор фракции «Парчам». Заметьте, в обоих случаях авторами обыгрывается слово «приговор», придавая таким образом высокий смысл и оправдательный мотив элементарному убийству исподтишка. Словно что-то меняется в сути убийства, если оно заявлено от имени партии и приведено в исполнение рубахой-парнем, патриотом.

22 декабря в результате теракта был-таки убит, но… не Амин, а его зять, некстати оказавшийся рядом с тестем. Знать, крепко наскучили и приелись Хафизулле все эти неуклюжие и бездарные попытки, что он повелел в порядке назидания непослушному народу и мести «революционерам новой волны и старой формации» казнить полтысячи политзаключенных, распиханных по тюрьмам.

Последнее несостоявшееся покушение советское руководство поспешило скрасить сообщением Амину о предстоящем вводе войск. Так конкретно вопрос можно было уже ставить, потому что накануне к Амину перебрался поближе очередной координатор — заместитель начальника внешней разведки генерал-майор Дроздов Юрий Иванович. Он приземлился в Баграме, прихватив нужного сотрудника — капитана второго ранга Эвальда Козлова, привез указания первых лиц Комитета госбезопасности, как следует убивать Амина, и на этот раз без всяких дураков. Наверняка, то бишь. Прямого подчиненного рангом пониже — двадцатитрехлетнего старшего лейтенанта Якушева Андрея Александровича отправит следом за собой, но в коллективном строю «чекистов-мстителей». Он, Юрий Иванович, уполномоченный «громовержец», доставил смертный приговор Хафизулле Амину.

Ночью 23 декабря Бабрака Кармаля и компанию посадят в самолет, груженный керосином и саксаулом, и опять доставят в Баграм. Дровишки передадут на кухню поварам, «высоких афганцев» — в капонир под неусыпное око КГБ. Руководителям Комитета отступать было некуда: отправив уже во второй раз будущих членов Политбюро в надлежащее место — в землянки родины своей, которая, надо признать, не очень-то тосковала по этим своим пасынкам, — днем ранее, 22 декабря, генерал Бесчастнов Алексей Дмитриевич ехал в расположение «Альфы». В Кабуле в очередной раз что-то опять не вышло так, как надо. Председатель КГБ явно нервничал и приказал Крючкову подключить наше элитное подразделение. Бесчастнова встречали майоры Роберт Ивон и Михаил Романов.

— Ну что, Романов, — вздохнул генерал, — пришло время серьезных трудов. Скликай людей — дело важное, государственное, и зваться вы будете теперь не «Альфой», а «Громом». Вот так…

И 23 декабря свежеиспеченные «громовцы» вылетели в ночь. Прикорнули в палатке в Баграме, а пополудни сели в автобусы, патрон — в патронник, и переместились в Кабул. В посольстве им поставили задачу: вместе с группой Семенова перебраться в расположение «мусульманского батальона» и ожидать дальнейших указаний. Михаил Романов познакомился с Яковом Семеновым. Из их имен сложился и пароль для групп, штурмующих бастионы: «Яша — Миша», и «Миша — Яша» как ответ. С грехом пополам благоустроились: завесили плащ-палатками оконные проемы, установили печки-буржуйки, утеплились, как смогли, используя подручные средства, и даже обогрелись.

Своих бойцов встречал генерал Юрий Дроздов. Говорил теплые слова, которые не грели. Говорил, что будет жарко. Ему не верили — слушали все это, стоя на сквозняках. Генерал поднялся высоко в приветном слове и высказался в том роде, что честь оказана им всем. Не проняли бойцов расхожие фразы — им спать хотелось.

2

Андропов для операции «Байкал-79» определил два отряда: «Зенит» (командир майор Яков Семенов) и «Гром» (майор Михаил Романов). Группы-«однодневки», обозначенные такими названиями исключительно для одной-единственной акции — захвата объектов Кабула в глухую декабрьскую ночь и штурма дворца Хафизуллы Амина с задачей его физического уничтожения. Командование этими двумя группами возлагалось на полковника Григория Бояринова, начальника КУОС.

«Гром» появился на свет из недр группы «Альфа», формирование которой проходило на базе седьмого управления (5-й отдел) и завершилось 29 июля 1974 года. В октябре 1979 года группа «А» скромно отметила свое пятилетие. Пышности и быть не могло — скромны на тот момент оказались ее деяния, весьма скромны. Дел-то было всего, что во время очередного кризиса в Ливане откомандировали двух сотрудников (Валерия Кисленкова и Евгения Чудеснова) охранять советского посла. Четверым — Ивону, Берлеву, Леденеву и Коломейцу поручили сопровождать самолетом в Цюрих диссидента Владимира Буковского и контролировать его обмен на Луиса Альберто Корвалана Лепе — генерального секретаря Коммунистической партии Чили. В июне-августе 1978 года в Гаване четыре сотрудника группы (Зайцев, Емышев, Панкин, Плюснин) совместно с боевыми пловцами Черноморского флота обеспечивали безопасность нескольких теплоходов, зафрахтованных для размещения на этих судах делегатов XI Международного фестиваля молодежи и студентов.

Да вот еще накануне годовщины, 28 марта 1979 года, шестеро бойцов — Роберт Ивон, Владимир Филимонов, Вадим Шестаков, Михаил Картофельников, Михаил Романов и Сергей Голов — ликвидировали на территории американского посольства гражданина СССР Юрия Власенко, который в сопровождении второго секретаря посольства США Прингла пришел в консульский отдел и потребовал разрешения на выезд в США. В случае отказа угрожал взорвать находящиеся у него два килограмма взрывчатки. На часах было 14.25 московского времени. Террорист Юра читал стихи: «Встарь был мрак — и мудрых убивали. Ныне свет, а меньше ль палачей?..» Миша Картофельников видел, как побелел сустав пальца у любителя поэзии, передавленный металлом кольца взрывного устройства. Роберт Ивон болтовней отвлекал нахала — субъекта международного скандала. Там еще сцена приключилась, когда Роберт навел на Юру пистолет, сразу четко предупредив: «Ты делаешь шаг вперед — я стреляю». И тот в ответ: «Убери пистолет!» — «Тогда убери палец с кольца…» Не снимает. И так повторилось несколько раз, но это я упускаю в подробном пересказе — препирательство пустое, перепалка шелуховая, как манилка: ты — мне, я — тебе…

А под окнами кабинета безотлучно дежурили Михаил Романов и Сергей Голов. Председатель КГБ Юрий Андропов нервничал и торопил своих подчиненных — американский посол напрямую домогался и докучал претензиями: Советский Союз, мол, не выполняет взятых на себя обязательств, связанных с безопасностью сотрудников посольства, — хваленые сотрудники КГБ вот уже который час никак не могут разрешить этот инцидент. Подчиненные генералы понимали — надо принимать решение. Не церемонясь! Не до сантиментов с этим заезжим пацаном из Херсона.

Долго прикидывали, рассчитывали, спорили. Как всегда в таких случаях, было много начальников. Генерал-майор Колобашкин, заместитель начальника управления, будет осуществлять руководство операцией. Поактивничает и подполковник Геннадий Зайцев, на то время командир группы «А» — он и переговоры будет вести с Власенко, и убедится, что у того под свитером что-то есть, и рост его немалый запомнит, и белокурый лик, и косую сажень в плечах. Скромную задачу исполнит и Александр Репин — будет следить из соседних окон за действиями «террориста» и докладывать руководству. Как всегда в таких случаях, было много различных команд, советов. Но советы — советами, а дело на контроле у Андропова, и он — на прямом проводе.

Приказали — давай! Дали бойцы. Дружно и с нескольких рук одновременно, предупредив (что есть правда) американцев, дипломатично так — дескать, отойдите, мистер, в сторону и подальше, да и двери поплотней прикройте — сейчас как рванет, секанет… И по условному сигналу метнули гранаты. Если бы на своей территории — так боевые, «Ф-1». Но здесь, в дипломатическом помещении и в среде чужих, при хороших манерах и элегантных костюмах, забросали стихотворца гранатами со слезоточивым газом. Задымило, запахло, глаза прошибло, слеза горькая скатилась — свет застила… Но — бойцам. Попытка выкурить террориста оказалась неудачной — газ на Юру не действовал, только сами наплакались вдоволь, а Власенко хоть бы что. Пришлось его аккуратно уничтожить.

Ровно через восемь месяцев в другом доме эти же люди не станут извиняться перед хозяевами за причиняемые неудобства и метать будут в них не шашки, от которых плачут, а снаряды, мины, гранаты, пули, от которых гибнут. Думаю с грустной иронией: может быть, учли незадачливый опыт в посольстве США и потому отказались от слезоточивого газа во дворце Амина? Тем более что в тот неудачный для КГБ 1979 год у них все как-то не срабатывало в самую ответственную минуту: здесь газ не сработал — залежался просроченный по сроку годности на складах, там, в Афганистане, яд некачественный подвел дважды, а потом и пули снайперов «кривыми» оказались…

Но тогда, в Москве, позвонил Андропов и сказал… Что именно он изрек — тайна до сих пор. Но молвил. И ответил с решительностью Ивон Роберт, и назвал поименно троих. «Ты, ты и ты — за мной!» Вчетвером они поднялись на нужный этаж. И выполнили приказ. Не столько уже не церемонясь с Власенко, сколько с американцами и интерьером посольской залы. Юра еще успел уронить в роскошь стен: «Пал Сократ от рук невежд суровых, пал Руссо… но от рабов Христовых. За порыв создать из них людей!» Музы замолкают, когда идет война и даже когда просто звучат одиночные выстрелы через стекло окна…

Бойцы успели кубарем скатиться с лестницы и залечь, чтобы случайно не попасть под выстрелы Романова и Голова. Именно он, майор Сергей Голов, с личного благословения председателя КГБ, подобравшись с наружной стороны окна, сделал два метких выстрела из бесшумного пистолета «6П9» в правую руку Власенко. Одна пуля угодила в плечо, вторая раздробила кисть. А следом раздался взрыв. Никто из проходящих по Садовому кольцу не знал, что побелевший сустав пальца Юры «умер» первым, обмяк, не контролируя запала, и взбесившийся тол добил тело…

Могло быть много хуже: на счастье чекистов, сдетонировал не весь заряд — пятьсот граммов пикриновой кислоты во время небрежного хранения отсырели. Это и уберегло здание посольства от разрушений. Оказалась поврежденной лишь комната консульства. Юра, надо полагать, был больше романтиком-неудачником, чем террористом по случаю…

По результатам проведенной операции председателем КГБ Юрием Андроповым был издан приказ № 0179 «О действиях группы „А“ (захвата) по обезвреживанию опасного преступника». В нем говорилось, что сотрудники подразделения, действуя в сложных условиях, рискуя жизнью, проявили смелость и выдержку. При этом «особо отличились подполковник Зайцев Г.Н., майор Ивон Р.П. и майор Голов С.А.». Надо так понимать, что Сергей Голов, отмеченный приказом, точными выстрелами поразил живую мишень, а Михаил Романов в тот раз промахнулся даже по мертвому — и о нем в приказе ни слова. Через девять месяцев Романов упущенное наверстает, нагонит и выправится…

Кто-то потом запустит «утку» и потрафит начальству: дескать, совсем неспроста Власенко так легко был впущен в здание посольства. Бдительные чекисты сразу смекнули: здесь явно что-то нечисто, здесь оттиск шпионажа, здесь самоочевидно — у него, «обезвреженного опасного преступника», были предварительно налажены связи кое с кем… А вот с кем — не сказали и через тридцать лет. И не скажут. Хотя бы уже потому, что это не секрет вовсе, а наивная придумка. А для чего? Да так, на всякий случай… И вину Власенко усугубили, обозвав его опасным преступником и террористом, что было очень в моде; низвели его до того, что не жалко и в расход пустить, пристрелить, как псину…

И кто-то пропитает ноткой гуманизма акцию в американском посольстве: дескать, Голов меткими выстрелами сознательно поранил «не насмерть» руку Власенко — пожалел молодца, пусть и дюже нехорошего, заблудшего. Глядишь, пораню плечо, руку попорчу — человек прозреет и враз остепенится. Не вышло. Вынесли его почитай что нагого. Ивон Роберт рассказывал потом, когда все разговорились без опаски, завспоминали дружно, лет тридцать спустя: «Он лежал голый, в одних плавках. Всю одежду сорвало взрывом. Когда его вытащили, я наклонился перед ним — как сейчас помню, говорю: „Юра, зачем же ты это сделал?“ У него ресницы дрогнули…». Опять же, через те же восемь месяцев, при иных, но подобных обстоятельствах, подчиненные майора Ивона заметят лежащего мужчину, и тоже в одних трусах. И когда его вытащат, к нему тоже наклонится боец — для опознания. Но никто ему не прошушукал: «Зачем ты это сделал?» И у него ресницы, не сомкнутые на остекленелом влажном глазу, не дрогнут…

Пал Сократ… Пал Руссо… Пал и Юра…

Первое, что хотел бы сказать по поводу этой нелепой истории. Я ни в коем случае не на стороне Власенко. Просто думаю, что по нему, бедолажному, плакала психбольница, а не пуля — как по мнимому террористу. А что по мне — как по донельзя отчаявшемуся человеку. Ведь что успел сказать до фатального исхода Юра бойцам, уговаривавшим его сдаться? «Я бывший моряк торгового флота… Надеялся поступить в МГУ. Но меня там подло завалили… В общем, я убедился, что в этой стране нет никакой справедливости, никакого порядка… Потому я и решил уехать в Америку. А меня били „митьки“ (милиционеры). Ногами. Как мяч футбольный, катали. За то, что я слезно просил всех, к кому только не обращался по многу раз. И ничего особенного мне ведь не надо — учиться в институте хочу, два раза поступал, и никак. Квартиру бы в Москве выхлопотать или угол какой-нибудь в общежитии… Нет у вас возможности, так выпустите меня из страны…»

Да некогда было слушать его житейские исповеди, вникать — председатель торопил, требовал закончить это «международное безобразие». Сколько мы сегодня видим подобных человеческих трагедий!..

И второе. Прошу вас иметь в виду, что стихи, которые читал Власенко, не есть плод моей фантазии. Строки эти из документов на «террориста Юру», бережно хранимых в «загашниках» КГБ. А написаны Шиллером…

Группа «Зенит» была укомплектована офицерами, окончившими Курсы усовершенствования офицерского состава. Она была создана 19 марта 1969 года. База находилась в лесу, в подмосковной Балашихе. Учеба начиналась с января и заканчивалась в августе. Прошедшие подготовку заносились в спецрезерв нелегальной разведки в качестве командиров или заместителей командиров групп. При наступлении «особого периода» эти группы доукомплектовывались резервистами: разведчиками, подрывниками, радистами и водителями. Затем их перебрасывали на территорию противника, где им передавалась агентура, находившаяся на связи у наших легальных резидентов. Офицеры осваивали способы ведения партизанской войны и разведки во вражеском тылу, изучали минно-взрывное дело и средства связи, тренировались действовать в различных климатических условиях. Окончив курсы, а до того совершив по три прыжка с парашютом, разъезжались по своим прежним местам службы, зная, что они теперь есть резерв 8-го отдела Первого главного управления КГБ. Повязав бойцов «элитарным узлом», руководители внешней разведки вскармливали в них здоровое честолюбие — кто, если не вы… Такой подход был на руку верхушке КГБ, которая, кроме духовной пищи, ничего другого и предложить-то не могла. Система, их воспитывавшая, по большому счету не способна была даже элементарно защитить их, оградить от нападок, унижений и даже оскорблений. Элите надлежало быть просто элитной, что за флером таинства и секретности бодрило и не подлежало обсуждению даже в их кругу. Они были наделены одной привилегией: быть легко управляемой группой, по-ленински скромной (так это подавалось, без права вникать в суть «скромности» вождя), ни на что излишне не претендовать, стоически сносить тяготы и лишения при выполнении заданий, которые преподносились им от имени партии и государства. И больше — ничего. Я приведу сейчас характерный пример, и, надеюсь, он поможет мне отбиться от нареканий и досужих обвинений в необъективности, в наговоре на славные органы госбезопасности.

Группы КГБ «июльского призыва» несли службу по формуле «шесть через двенадцать». Это означало, что шесть часов боец нес службу, двенадцать часов отдыхал или шастал по городу, все подмечая, и по возвращении на базу зафиксированное в памяти надлежащим образом оформлял документально. На плоских крышах четырехэтажных зданий по всему периметру обширной территории советского посольства в Кабуле бойцы оборудовали огневые ячейки из мешков с песком. Днем, лежа на плащ-палатках, брошенных на бетонную крышу, бойцы «Зенита» часами глядели в бинокли, наблюдали чужую жизнь чужого города и чужого народа. По указанию руководства было введено круглосуточное патрулирование по внутренним дворам посольства. Занятие достаточно дурацкое и утомительное. На кой черт, спрашивается, надо было таскаться днем под палящим солнцем вдоль забора, когда обстановку вполне можно было контролировать и с крыш «VIP-хрущевок»?

Буквально на следующий день после шастанья с ружьецом к полковнику Бояринову заявилась разгневанная жена посла. По ее словам, «солдаты» неконтролируемо и полновластно слоняются по территории посольства, пугают своим «диким видом» и оружием дипломатов и членов их семей. А по ночам громко топают сапогами и не дают никому уснуть. Полковник Бояринов отступил перед напором истеричной и вздорной супружницы Чрезвычайного и Полномочного. Было решено патрулировать только по ночам. При этом бойцы должны были обуваться… в спортивные тапочки! Хорошо — не босиком… Однако ж это еще были цветочки…

При посольстве рос дивный сад. И огород — тоже. Посторонние туда не смели ступить и ногой. Стежки-дорожки были заказаны всем — от мала до велика. Потаенный трепет невкушаемого на земле удовольствия обнимал бойцовские неудовлетворенные души и желудки мистическим изобилием множества плодовых деревьев и кустов, грядок с клубникой, картофелем, луком, свеклой, морковью, редькой, баклажанами, шпинатом, чесноком, петрушкой, всевозможной зеленью. Розы, ирисы, тюльпаны, анемоны, азалии — как у самого синего теплого моря; другие — дивно экзотические, неведомые, резко и очумело пахнущие. Парили парии вокруг, витали мысли о семье, любви безгрешной и простецком первобытном счастье — поесть бы досыта, вкусив от лакомств — тонких, нежных, редких… Эдемский сад, тебе не принадлежащий, но охраняемый сейчас тобой… И это заполоняло душу чувством причастности к украшательству земли. Но… есть хотелось, господа, и тут невольно из высокого паренья спадешь на грешную землицу.

Вместо хлебосольных посланцев с яствами от посла — так порой мечталось бойцам скупой солдатской мечтой — на ступеньках резиденции как-то показалась «послица» (так за глаза величали жену посла). Это была мило неказистая женщина в годах, со стертым лицом под очками, одетая в линялый стеганый халат. В таком одеянии уютно дремлется после обеда на кухонном диване, изредка во сне-грезах обнаруживая себя в одеждах одалиски или в посольском мундире, расшитом по воротнику и рукавам золотыми дубовыми листьями. Бойцы молча поприветствовали ее, отдавая честь по стойке «смирно». Не обращая на них никакого внимания, мадам Пузанова начала медленно прохаживаться по тропинкам сада, задерживаясь у плодовых деревьев и кустов, останавливаясь у грядок. Шевелила губами, время от времени парадно делала пометки на обрывке бумаги. Потом она походкой хозяйки возвратилась к ступенькам резиденции и поманила бойцов к себе пальцем.

— Солдатики, — брезгливо поморщилась, цедя слова. — Ничего здесь не трогайте, это наш садик. — Слово «наш» было сказано с особым ударением и нескрываемой теплотой.

Только тогда до бойцов дошло! Жена посла прямо перед ними открыто ходила и считала количество яблок на деревьях, запоминала расположение овощей на грядках и все это записывала. В ее глазах спецназовцы были не офицерами, готовыми пролить кровь за ее же безопасность, — они были просто стадом, которое могло потравить ее посевы.

Здесь впору и закончить. Но думаю вот о чем. Как же это стало позволительным, что эти ребята — «солдатики» — оказались низведены своей хваленой системой до нужды вытягиваться во «фронт» перед прачками, кухарками и подругами жизни? Кто топтал гордость этих людей — охранителей Родины? Воителей великой державы? Кто надругался над их честью — офицеров? Кто топтал их достоинство, прессуя в прокрустово ложе своих убогих, эгоистичных догм лучезарного коммунистического мировоззрения? Их — не сотрудников спецслужб, не офицеров, не сыновей, не братьев, не отцов, не коллег, а их — русских людей!.. Никогда и никем не сломленных. Особую породу на земле… С кого спросить за унижения? Неужто действительно правы те, кто утверждал давным-давно, что в той закрытой системе «партийцев и чека» преуспевало только высокопоставленное существо — в душности своей вседозволенности и привилегированного быта?

После явных провалов, допущенных сотрудниками в связи с неудачными попытками уничтожить Амина и направить заблудших революционеров в «правильное марксистское русло» Апрельской революции (военный переворот пришелся на 27 апреля 1978 года), для Андропова стало вопросом чести довести это предприятие — ликвидацию президента — до логического конца. Деваться было некуда! В ЦК такая формула любви, что не приведи господь оступиться: съедят в мгновенье ока, если не сказать — сожрут! И не приведи господь, чтобы убийство Хафизуллы «доверили» кому-нибудь другому, кроме КГБ. Юрий Владимирович прекрасно понимал, что подобная задача могла быть по плечу только спецназу Главного разведуправления Генштаба, тем более что «мусульманский батальон» готов к решительным действиям и находится во всеоружии. Численный состав абсолютно не играет никакой роли для данного акта — сделать контрольный выстрел. Исполнитель назначается один, ну пусть их будет два, три. Особо подготовленных в спецназе — пруд пруди. А масса просто хорошо обученных, числом пятьсот мусульман, — доброе подспорье: надежно поддержат и к телу Амина доведут без всяких проблем. Думается, что Андропов не исключал возможности дубляжа: в ГРУ тоже рассматривали план непосредственного устранения Амина своими силами.

К слову, о профессиональной подготовке специалистов из КГБ и спецназовцев из ГРУ. Не преследую цели противопоставлять их друг другу, тем более сталкивать лбами. Но сравнить кое-что вовсе не возбраняется. Из двух групп КГБ наиболее подготовленными для выполнения задачи по ликвидации Амина и захвату объектов в Кабуле были, безусловно, «зенитовцы». Они, прошедшие курсы в Балашихе, хорошо натренированные, толково обученные, как раз и были подготовлены для выполнения диверсий в тылу противника. Для того они по прямому своему предопределению, собственно, и были мобилизованы и призваны. «Громовцы», сколь бы они ни были «аристократичны» в своем предназначении, близки к телам и планам непосредственных высоких руководителей Комитета и как бы они в совершенстве ни владели оружием, а еще и иностранными языками, едва ли могли конкурировать со своими коллегами — диверсантами-профи. При выполнении, повторяю, именно этой задачи: заминировать, подорвать, уничтожить противника в горах, лесу, в степи, или ворваться на этаж любого здания, или, напротив, — бесшумно снять, захватить, ликвидировать…

По замыслу создателей курсов, таких искусников в своем деле можно было подготовить за семь месяцев. Надежды руководителей вполне оправдывались и по срокам обучения, и по уровню выучки. Ряды специалистов высокого класса пополнялись к взаимному удовлетворению обучаемых и обучавших. В год удавалось вырастить около шестидесяти командиров оперативно-разведывательных групп. После курсов сотрудники областных и районных управлений КГБ возвращались в свои шалаши, к будничной работе. Кто-то регулярно по утрам и руками размахивал, и приседал на «количество раз» в тесной квартирке, делая физзарядку и поддерживая физические кондиции. А кто-то столь же регулярно, в раннем свете серенького утра шарил в поисках рассола — дабы «опохрабриться». И года два-три спустя такие бывшие отборные воители тихо превращались в теоретиков от «мину подложить, взорвать и глотку перерезать». Семи месяцев запала и запаса ему, бойцу, что ни говори, никак не хватит, чтобы «на всю оставшуюся жизнь» сохранить тот самый профессионализм элитного диверсанта.

КУОС оперативно управлялись Первым управлением, то есть разведкой, которой в то время руководил генерал Крючков. Вот Владимир Александрович и «разбавил операцию» своими людьми, абсолютными невеждами в специальной тактике действий разведывательно-диверсионных групп и весьма поверхностно подготовленными для захватов и штурмов «неточечных» объектов. Знать, славы победной захотелось генералу. Что получили — известно. А потому то и дело в этом ведомстве нанизывают, как на шампур, высокие надуманные словеса: ретушируют, приписывают, подрисовывают, залихватски рассказывают о реальных и мнимых боевых делах… Образ беспорочный малюют. Десятилетиями лепят. Лицемерно живописуют и скрывают, что им «не в масть ложиться».

Теперь о спецназе ГРУ. И всего-то два слова — здесь все отчетливо видно. Пять лет (иногда четыре) юный диверсант ходит в курсантах военного училища. И этому ремеслу — проникнуть, подорвать, тихо, без шума уничтожить — его тоже обучают. Становится лейтенантом, и до полковника ему — годков этак двадцать пять. Если, конечно, дорастет до трех больших звездочек, что крайне непросто. Изо дня в день, из месяца в месяц он не разлучается с боевой подготовкой. И постепенно набирает в свой арсенал навыки диверсанта. Его профессиональное умение в результате длительных изнуряющих тренировок становится автоматическим, не нуждается в сознательной поэлементной регуляции и контроле. Несравнимые величины: семь месяцев и двадцать пять лет. Как несравнимо и «исполнительское мастерство».

Не могу знать, сколько сил положил на алтарь Комитета Андропов, но в один из морозных дней декабря ему стало особенно тепло на душе, когда обозначилась твердая определенность — ликвидировать Амина вверено его службам и бойцам. И это уже точно, без дураков и сомнений. 6 декабря на заседании Политбюро ЦК КПСС рассматривался вопрос «О направлении спецотряда в Афганистан» (Особая папка № 176/82). Из содержания следует: «Направить в Афганистан специальный отряд ГРУ Генерального штаба… Полагаем возможным перебросить его самолетами военно-транспортной авиации в первой декаде декабря с.г. Тов. Устинов Д.Ф. согласен…»

Постановление как постановление. Но вот что и смущает, и располагает к выводам. Обратите внимание на заключительную часть: «…Тов. Устинов Д.Ф. согласен. Ю. Андропов. Н. Огарков. 4 декабря 1979 г. № 312/2/0073».

Строго оберегаемые от чужого глаза планы Генштаба не только удостаиваются внимания посторонних, но их, комитетчиков, запускают на свою территорию и позволяют хозяйничать и даже приказывать. Я имею в виду тот факт, что в постановлении нет и слова о КГБ, а его председатель, Андропов, подписывает документ, подаваемый на рассмотрение в ЦК партии, наравне с Огарковым, начальником Генштаба. Министр Устинов, видимо, понимал эту нештатную и неординарную ситуацию и не поставил своей подписи, избегая унижения и «позора». Отсюда вывод: Министерство обороны и Комитет госбезопасности впряжены в одну упряжь и настолько плотно объединены в выполнении поставленной задачи, что уже не просто обречены на взаимодействие, а составляют одно целое, устойчивое предприятие грядущей войны.

18 декабря в 19.00 Юрий Андропов пригласил к себе начальника ПГУ Владимира Крючкова и одного из его заместителей Юрия Дроздова. Ему Андропов приказал вылететь на несколько дней в Кабул, ознакомиться с обстановкой, посмотреть, чем занимаются сотрудники управления, прибывшие туда в ноябре. Так все это звучит в пересказах: набор расхожих фраз из служебной деятельности любого начальника, откомандированного для проведения своеобразной «инспекции на местах». Дроздов — не инспектор, и кто бы ему вообще позволил вмешиваться в работу других отделов КГБ на территории Афганистана. Дроздов — «Ultima ratio regis», последний довод короля в расправе с Амином. И, снаряжая подчиненного на дело ратное и почетное, председатель не мог не сказать об этом открыто, напутствуя и благословляя. Поэтому позвольте не поверить генералу Дроздову, который в своих воспоминаниях пишет: «В заключение Андропов сказал: „Обстановка там сложная, назревают серьезные события, а ты у нас один из тех, кто по-настоящему воевал. О характере задания узнаешь на месте“.»

Крючков, включившийся в беседу, рекомендовал взять с собой хорошо подготовленного профессионала. Выбор пал на капитана II ранга Эвальда Григорьевича Козлова. В его отделе служили люди, подготовленные для выполнения специальных заданий в любой точке земного шара, любыми способами и средствами. На аэродроме в Москве им вручили плоский кожаный чемоданчик для документов с наказом: передать на месте прибытия. А кому? Вот это интересно…

В Баграме чекистов встретил сотрудник резидентуры Костромин. Переночевав у него на аэродроме, утром следующего дня с офицером безопасности посольства Бахтуриным оба уехали в Кабул. Представились генерал-лейтенанту Иванову, который несколько озадачил Дроздова грубым вопросом: «Зачем прилетели?» Что и говорить, хороший вопрос. Особенно в свете напутственных слов председателя о том, что «о характере задания узнаешь на месте». Старшим от КГБ в Афганистане был как раз товарищ Иванов, ему и карты в руки — только он один мог быть уполномочен раскрыть характер задания. Но вот строкой ниже он сейчас прочитает шифровку и сам войдет в курс дела задания Дроздова, определенного ему накануне Андроповым. Вот так-то.

Юрий Иванович ответил, что по этому поводу должна быть шифровка от Крючкова. Документ принесли, после чего им было предложено ознакомиться с общей обстановкой и местом расположения бойцов из группы «Зенит». Прощаясь, Иванов поинтересовался у Козлова относительно кейса. Когда тот ответил, что передал его Костромину и тот, имеющий дипломатический статус, остался в землянке на аэродроме, генерал даже изменился в лице. Но при этом он, не церемонясь, что-то такое добавил, что Юрий Иванович даже по прошествии долгого времени не хочет припомнить и повторить.

Пришлось Эвальду Григорьевичу срочно выехать в Баграм. К счастью, кейс лежал там, где и был оставлен, и содержимое не пропало. Хорошо, что все случилось именно так. Попади он тогда случайно в руки афганцев, позора КГБ было бы не избежать, а ответственному за доставку — впору стреляться. Завалили бы операцию, это уж точно. В кейсе находилась кассета с записью обращения Кармаля к народу с гневно-справедливыми словами: «Узурпатор пал» (что означало — уничтожен). Представляйте, какой резонанс в мире вызвала бы эта озвученная кассета! И понимаем ли мы сейчас, что у Амина никаких шансов на спасение даже не просматривалось — его судьба была предопределена в Москве, и только с одним исходом — смерть! Наученные этим горьким опытом безалаберщины, когда старший офицер КГБ забывает или просто не получает четкого указания, кому конкретно передать строго засекреченную кассету (нонсенс!), во время второго явления Кармаля своему народу был сделан дубль записи выступления.

Следует признать, что подобных неувязок, как с забытым кейсом, у чекистов было множество, но все они, к счастью, окончились для них относительно благополучно и существенно не повлияли на подготовку к операции. Подчеркиваю — на подготовку…

3

К исходу 26 декабря генерал Дроздов провел совещание в своем «кусте» с командирами групп «Зенит» и «Гром», которые к этому времени в полном составе перебазировалась под крышу «мусульманского батальона». В основном все остались довольны собой. Не растаяла и надежда, смысл которой заключался в замечательной идее: ослабить оборону дворца при содействии сотрудников 9-го управления — советников при личной охране Амина. Юрий Кутепов, старший над ними, отказался рассматривать вопрос по соображениям конспирации: «Как именно ослабить — не ведаю, но думаю, говорить об этом преждевременно без тщательной проработки».

Ничего не надо было ослаблять и не делать легких потуг в сторону смягчения ситуации по «соображениям конспирации». Генералу Дроздову четко очертили задачу: подготовить группы, вооружить их всем необходимым, проще говоря, «до зубов», пополнить боекомплект, морально настроить конкретных исполнителей на физическое уничтожение Амина. А на всякий случай — и на ликвидацию всех других, кто повстречается в недобрый час на пути спецназовцев, воодушевить пламенным словом или припугнуть неминуемой ответственностью за провал операции. И вперед! Ломануться сверхнагло — в открытую и с грохотом, прикрываясь спецназовцами ГРУ, и на их плечах въехать, как на чужой метле, в рай. Вернее — в ад. И больше никакой инициативы и импровизации. Надо полагать, спасительное средство, яд, к тому времени уже был доставлен во дворец и дожидался своего применения. И не будем наивными: генерал Дроздов хорошо знал о загодя спланированном отравлении правителя Афганистана. Не исключено, что вместе с кассетой в кейсе находился и порошочек, и его тут же доставили по назначению.

Планировалось, что советник Кутепов подсобит коллегам и в ином и на следующий день проведет во дворец парочку лазутчиков. Те внимательно все осмотрят и составят поэтажный план. Особое внимание сосредоточат на помещениях, где возможно присутствие Амина, на расположение постов охраны и аварийных источниках энергоснабжения.

О том, что захват дворца Амина был авантюрой, говорить как-то не принято. Провал операции мог привести к тяжким для Кремля международным последствиям. Чтобы понять весь драматизм ситуации, нужно начинать с дня, предшествовавшего командировке группы советских спецназовцев в Афганистан. И со слов Роберта Ивона: «Перед вылетом я проинструктировал Романова, Емышева, Карпухина — первым делом уясните задачу, оцените обстановку, определитесь с ориентирами, своими задачами и задачами соседей, силами противника. Организуйте взаимодействие. Опросите советников, проведите разведку, примите решение и каждому поставьте конкретную задачу».

Невольно приходит мысль: не правильнее ли было бы инструктировать не майора Романова, а генерал-майора Дроздова, который принимал решение и каждому поставил конкретную задачу? Ведь он, Дроздов, такой же дилетант по части штурмов в открытом бою, как и Романов, Семенов. Вдумаемся: этот инструктаж командира на уровне азов происходит накануне вылета, а через несколько дней ему вести людей в бой…

Взаимодействие было необходимо, без него не может обойтись ни одна спецоперация, поэтому Михаил Романов встретился с командиром группы «Зенит» Яковом Семеновым. Потолковали, оценили обстановку. А она была ни к черту: с позиций «мусульманского батальона» просматривался только серпантин дороги да дворец, одной стороной повернутый к ним. А что там с другой стороны? А на прилегающих высотах? Не вовсе же дураки афганцы — в наших академиях учились, стало быть, знают, где расположить свои подразделения и огневые точки. И Романов предложил махнуть в ресторан, расположенный западнее дворца, на крутояре, в полутора километрах от него. Под легендой — заказать столики к новогоднему балу. Втиснули себя в машину с немалыми трудностями: Романов, Семенов, Мазаев, Федосеев и двое бойцов из «мусульманского батальона», которых прихватили на всякий случай, на подмогу. Добрались с приключениями, но хозяина ресторана повидали. Пока толковали да обсуждали меню, осмотрелись: дворец как на ладони — настоящая крепость. Чуть в стороне, недалеко от него, приметно горбились припорошенные снегом машины «мусульманского батальона». Без труда проглядывались муравьиное движение военного люда и такие заметные цацки — вкопанные в землю танки и зенитные установки «Шилка».

Чуток царапнуло: Новый год на носу, столики заказаны в роскошном ресторане, остекленном пышным серебром купола, за которым вспыхивают и перемигиваются ясные звезды, проливая праздничный свет на землю и балуя людей восторгом скорого наступающего очередного года в теплой светлой надежде. Вот-вот грянет бал-маскарад, кружение счастья расплещется брызгами… Хотел дописать — шампанского. Рука остановилась. Сердце, такое ощущение, оборвалось, пронзило тело и с мягким хрустом разбилось о паркет. Там будет кровь, и одна кровь, и только кровь, очень-очень много крови, которая обрызжет лица, тела врагов твоих и твое собственное тело. Вычитал у «историографа КГБ» щемящую фразу: «К Новому году в Кабуле выпал обильный снег. „Его русские принесли как символ чистоты и очищения. Новый мир открывается нам“, — говорили афганцы». Про пролитую кровь «летописец» сказать забыл…

В предновогоднюю грусть, охватившую офицеров, поверю. В проводимую ими рекогносцировку подходов к дворцу — нет. Объясню. Какой смысл рисковать и подвергать себя опасности, если план Тадж-Бека и прилегающей территории поднесут услужливо на блюдечке с голубой каемочкой на детально вычерченной схеме? Надо ли лезть на рожон, чтобы с бугра увидеть расположение нашего батальона? Какое кому дело, что и техника, и огневые позиции «Шилок», и люди — все, как на подносе? Ведь не охрана Амина собиралась нападать на «мусульман», а заодно — и на бойцов КГБ. Что должно было бы побудить комбата Холбаева сооружать настоящий укрепрайон, маскируя тщательнейшим образом передовые, запасные, выжидательные, огневые позиции и точки и все прочее, присыпанное и укрытое инженерными маскировочными средствами? А так стоим себе лагерем и стоим. И обе стороны — советская и афганская — удовлетворены таким расположением.

Теперь по поводу разведки различных путей и подходов. Нет-нет, я не наивен и понимаю: ежели добротно не пощупать, то и ребенок не родится — лучше поползать по горбам, да и с удобных позиций припасть к линзам бинокля зорким оком профессионала. Тогда напрашивается очень тривиальный и простодушный вопрос: а почему в этом коротком странствовании не нашлось места лейтенанту Нуреддинову — командиру 3-й группы второй роты? Именно его подчиненным, и только им, будет поставлена задача: «Захватить ресторан на горе и удерживать его до последующей команды руководителя операции; не дать возможности отходящим силам противника захватить здание, закрепиться в нем и организовать оборону; на подступах к вашему объекту отсекать организованным огнем отступающих афганцев от их основных сил, не дать им возможности сосредоточить силы и средства для нанесения контрудара с северо-востока по нашим боевым порядкам и расположению отряда». Цитирую выдержку из приказа почти дословно.

Можно было бы еще понять отсутствие лейтенанта, если бы чекисты, как это они обычно проделывали накануне подобных операций, втайне отправились в ресторан «подсмотреть свое», не ставя в известность «мусульман» о своих личных планах. Но они не скрытничали, когда попросили у Холбаева двух бойцов. Не думаю, что лейтенант Нуреддинов справился бы хуже с обязанностями переводчика или, в случае крайней необходимости, автоматчика, чем его солдаты.

А причины «разведывательного мероприятия», как видится мне, таковы. Их могло быть и больше — но выделю две. Первая. Если говорить об инструктаже бойцов перед штурмом (об этом чуть ниже), который проводил Романов, и его напутственных словах об отходе на север в случае провала операции, то совершенно очевидно — пути отхода групп надо изучить непосредственно на местности. А прежде хорошо разобраться самим командирам в этих стежках-дорожках при отступлении. Уточним — организованном отступлении, чтобы не слишком обижать чекистов намеком на оставление поля боя в беспорядочном броске. И потому оба майора, старшие групп, тем и занялись. Второе. Заказ ресторана под Новогодний бал — замечательный способ усыпить бдительность потенциального противника. В гульбе народного, широко отмечаемого праздника как-то не до боевых действий. Это и афганцы понимали; а многие их командиры, учившиеся в Союзе, знали по себе, что есть у русских традиция устраивать новогоднее разудалое застолье. И третье, не касаемое двух майоров. Вариант об отходе существовал, как бы его ни хотели скрыть сегодня руководители планируемого нападения и как бы ни замалчивали в своих воспоминаниях «мемуаристы» из КГБ. И интересно же получается. Их люди скрытно ретируются, исчезают в темноте и выходят из этой весьма двусмысленной ситуации, а ответственность за провал позором и страшным ударом «оргвыводов» на уровне Политбюро всецело ложится на «мусульманский батальон» и 9-ю роту десантников. Кстати сказать, ни командиры, ни рядовые «мусульмане» и десантники — никто из них не припомнил, чтобы в отряде или в роте отрабатывался вариант отхода. Всех назначили на роль «камикадзе» — без надежды на спасение. И еще всячески уговаривали этим гордиться!..

Накануне уточнили задачи. Все группы КГБ действуют в тесном взаимодействии с десантниками. Офицеры групп — старшие, им рулить-выруливать. «Голубым беретам» — чистить путь к дверям, лестницам объектов. «Зенитовцы» возглавляли захват: Царандой — старший группы Юрий Мельник; афганский Генштаб — майор Валерий Розин; военная контрразведка — Рафаэл Шафигулин; тюрьма — Федор Коробейников; телеграф — Александр Пунтус; почта — Владимир Овчинников; телецентр — майор Александр Рябинин. Офицеры «Зенита» были также включены в группы захвата штаба центрального армейского корпуса, управления службы безопасности и отдельного поста жандармерии.

На офицеров «Грома» возлагались: штаб ВВС — Анатолий Савельев и Виктор Блинов; отдельный пост полка жандармерии — капитан Дмитрий Волков; двое ребят из «Зенита», Владимир Цветков и Федор Ерохов, — снайперы; и два танковых экипажа из «мусульманского батальона» по пять человек во главе с начальником разведки батальона Ашуром Джамоловым. Майор Поддубный и старший лейтенант Кувылин должны были подорвать узел связи дворца. Группе Петра Ивановича Нищева («Зенит-8») следовало вывести из строя кабель вблизи поста, обеспечивающий связь резиденции Амина с внешним миром.

27 декабря Амин встречал гостей — членов «своего» Политбюро с семьями, приглашенных на праздничный обед. Под сводами парадной залы витал тонкий запах дорогих духов, женский говор-шелестение и детский звонкий смех. Гости вели себя непринужденно и беззаботно весело. А вот бойцам-чекистам в тот самый час было не до смеха. Они давно изнервничались в ожидании атаки и утомились выплескивать неустрашимость и доблесть, демонстрируя друг перед другом бодрость и готовность безоглядно рвануть вперед и дать по зубам кому следует. Собрали их еще 25-го, настроил Дроздов: «В 23 часа пойдем, так что держись, товарищи…» Товарищи держались и проявили выдержку, когда тот же Дроздов, истомившийся сам ожиданием, вяло изрек на сон грядущий: «Пойдем воевать дня через два…» Но и это оказалось гаданием на кофейной гуще. 27 декабря с утра начало операции назначили на 15.00. Настроились вроде, расселись по местам, затянулись глубоко дымком и… «атаковали» вхолостую — всем дали команду «отбой!». Чуть позже спланировали нападение на 18 часов, потом перенесли на 21.00, затем решили начать на час пораньше, в 20.00, а на последнем совещании определили готовность к 19.00. От надоевших метаний туда-сюда командиры ходили заседать в «военном совете» без всякого энтузиазма и надежды в ближайшей перспективе достойно умереть, принявши смерть героическую в бою. Отрешенные, заведенные, так и брели одним составом на очередной инструктаж: руководитель «Грома» Романов и старшие подгрупп — Голов, Балашов, Толстиков, Карпухин; руководитель «Зенита» Семенов со своими — Фатеев, Суворов, Щиголев. На сбор в 14.00 приехал сотрудник 9-го управления, привез план дворца, пояснил, где что находится, ответил на вопросы. Пообедали. От «мусульманского батальона» подали суп, гречневую кашу с мясом. От своих, от КГБ, выделили «на брата» по сто граммов водки, колбасу, хлеб. Водка прошла, а хлеб и колбасу никто есть не стал — напряжение не отпускало. «Почетные гости» — афганцы Сарвари и Гулябзой — есть отказались, не было у них аппетита. Тревога овладела партийцами — время штурма приближалось как неизбежность, как рок. Под сводами их дома, временного неустроенного пристанища, гулял злой ветер, пеленал зябкостью тела.

Перед посадкой в боевые машины напутствия звучали приподнято; слезу, правда, не вышибали, удали не прибавляли, это точно, но все равно приятно было осознавать важность наступившего наконец момента. Постарались руководители — полковник Колесник и генерал Дроздов. Ушли оба, поспешили как с глаз долой, а тут Романов и подпортил всю обедню предвкушаемого триумфа. Он, майор Романов, приказал «слушать сюда» и провел неожиданное ориентирование на местности: «Вот там север, и если что, нам отходить туда. Потому что в случае неудачи нам придется действовать самим, и никто не скажет, что мы — сотрудники специального подразделения из Советского Союза», — закончил последнее наставление командир.

Наверное, в таком раскладе нет ничего необычного. Ясно, что если провал, то официального признания со стороны государства не поступит. Цель же такого предостережения-«заклинания» очевидна. Генералы, посылавшие подчиненных на штурм дворца и ликвидацию Амина, грозно предупредив их чужими устами, стимулировали бойцов к неукоснительному выполнению приказа, не давая им ни малейшего шанса — даже в мыслях — отступить, не выполнить задание. «За ненужностью никому» лучшим исходом в том бою для них была смерть.

И несколько слов относительно содержания инструктажа. Непреложно — самодеятельность «об отходе» Романов ни в коем случае не смел бы себе позволить. Также бесспорно, что озвучить решение «о северном варианте в случае неуспеха» он мог исключительно по приказу генерала Дроздова. И такой наказ мог довести до личного состава только Романов, и никак не Бояринов, и никак не Семенов. Первый — их наставник, воспитатель, назидатель, пестун, учивший бойцов всему и всякому, на войне полезному, но только не отступлению. Ну никак он не мог в «час истины» по собственной воле открыто выступить с инициативой, сильно походившей на пораженчество. Второй, Семенов, специалист — преподаватель, инструктор, нравоучитель, мэтр, гуру и, наконец, пастырь духовный. Ему — ну никак! — было невозможно расписаться в слабости своих дюжих молодцов-подопечных.

Наконец, последнее, что касается версии о вероятном выходе из боя. Чистой воды лукавство, что якобы никто из участников тех событий и слыхом не слыхивал о возможности отхода. Другое дело, что им по прошествии времени просто запретили говорить о том, что никак не вписывалось в канву склеенного для народа священного образа чекиста: геройского парня, доблестного, смелого, отважного, храброго, мужественного, бесстрашного, беззаветного, рискового, дерзостного и так далее, то есть того, кому любые задачи по плечу. Для читателей, не сведущих в военном деле, покажу, как за пафосом героики КГБ иногда скрывается откровенное лукавство и как этот пафосный образ порой шит белыми нитками.

Решение на отход принимается во избежание угрозы поражения, производится только по приказу старшего начальника и по обусловленному сигналу. Всякий отход совершается по заранее амеченному плану, в котором должны быть определены пути и порядок отхода для каждого бойца, район выхода и место сбора, порядок эвакуации убитых, если позволяет обстановка. Обязательно оговариваются меры по пресечению возможного преследования, прикрытию основных сил огнем, совершению отвлекающих маневров с целью облегчить выход раненым и их вынос. Непременный вопрос — радиосвязь и средства сигнализации.

Объем предварительной работы, как видим, достаточно солидный. И очень непростой. Например, самое, казалось бы, ординарное — сигнал отхода. На открытой местности можно определить, скажем, что это будет сигнальная ракета красного огня. А как подать команду отходить в закрытом помещении, во дворце? Ракетницей не сработаешь — замкнутое пространство. Взрыв гранаты, автоматная очередь, пистолетные выстрелы отпадают: вокруг невероятный грохот, и звук всего один — звук огневого боя. Криком выманивать бойцов наружу — напрасный труд: гул и шумы не перекричать. Вот и задача— незадача…

Теперь о самом отходе. Направление движения и ходьба по азимуту — это из области детских игрищ типа «Зарница». Там, если что не так пойдет, школьник коленку оцарапает. А в реальном бою, тем паче когда неуспех поставил под угрозу судьбу спецназовцев, указанием «Отходим на север!» не обойтись. Бойцу, хотя он и кагэбэшный человек с серьезной физической и морально-психологической подготовкой, все равно надо раскрыть глаза на маршрут отступления да влить и в ушко, довести до сознания самое существенное: место сбора — казарма, отходим вдоль дороги к дворцу Дар-ул-Аман, огибаем его «огородами» с запада и выходим на круг. Это — 1900 метров. Затем идем вдоль шоссе, соблюдая скрытность, строго на восток, до советского посольства — еще 1300 метров. Итого марш-бросок — около трех с половиной километров. С выкладкой весом килограммов пятьдесят, с учетом снежного покрова, преодоления задворков и огородных грядок. Да еще с ранеными…

Возможно, были предусмотрены машины для доставки штурмовых групп к посольству или, что еще лучше, к «транспортникам» на аэродром. А как быть с убитыми, ранеными?.. Вопросов решалось, давайте поймем это, очень много. Кроме одного, открытого, — отчего это ноги надо было уносить исключительно на север? Ясно всякому: в той стороне и наше посольство, где можно было организовать надежный прием бойцов, и самолеты «под парами» в аэропорту Кабула. Так что поверим чекистам, которые запамятовали «инструктаж по поводу отхода групп» или молчат и поныне. Что много честнее, чем врать. Однако униженно молчат, хорошенько застолбив в себе вот это, когда-то сказанное мне капитаном Сашей Ставровым у Ключевской сопки — действующего вулкана, что на востоке Камчатки: «Я не хочу выпускать зверя-правдивца, живущего во мне, на волю; пусть гуляет в вольере, под моим присмотром».

Ладно бы «под моим присмотром», а то ведь — под приглядом шефа… Того самого, который напутствовал командира роты «мусульманского батальона» старшего лейтенанта Владимира Шарипова, чьи подчиненные доставляли группы «Гром», прорываясь под огнем к дворцу:

— Запомни, Шарипов! Нам отступать некуда. Я тебя, если неудача случится, в лучшем случае смогу выставить перед афганцами психом. Смотри, чтоб Амин не ушел! Не дай бог, объявится в другой стране!.. Тебе — конец!

Не правда ли, славное назидание офицеру, идущему в бой? Поистине отцовское благословение! Юрий Дроздов толкал на ратный подвиг старшего лейтенанта Владимира Шарипова. Тому становилось страшно уже даже не за себя — страшно было за провал операции. Достиг-таки желаемого хлестким предупреждением генерал КГБ…

У наших чекистов я неоднократно встречал в записках и в открытых выступлениях милые откровения: как тревожными ночами хаживали в рейды по тылам супостата «ковпаковцы новой формации», как в глухой темени они бодрствовали, обрекая себя на студеные лежки вокруг дворца, демонстрируя самим себе и друг другу бесстрашие и неукротимое стремление к победе. В секретах не курили, громко не разговаривали, нужду не справляли, а только лишь «со вздохом вкруг себя взирали грустными очами», наблюдая за передвижениями людей при погонах и берданках, их несуетными маневрами по заученной ходовой тропе: кухня, караульное помещение, блокпост. И думали только об одном: как лучше будет в час атаки их сокрушить. Смельчаки от «Грома», которым сам черт не брат, вообще-то мало смыслили в ведении разведки, для них это был лес дремучий. Они были обучены и натасканы всего лишь на одно — вычислять и ловить террористов и прочую нечисть. Их учили действиям в зданиях, где нужно было «локализовать» террористов в определенном месте — комнате, зале, коридорном закутке; но осуществлять масштабный захват домов и дворцов было не их задачей, которая, попросту говоря, была им не под силу. Поэтому чекистам очень редко поручалась «пехотная» работа по подготовке к атаке. Однако ж представители этой спецслужбы, сколько раз приходилось с этим сталкиваться, часто и неуемно убеждали читателей и слушателей в проведении «разведывательных мероприятий по захвату резиденции Амина».

Профессионалами, мастерами своего дела, были ребята из «Зенита» — куосовцы. Именно они — диверсанты и разведчики. Каждый из них — дока и штукарь, им и карты в золотые немозолистые руки. И этих зубров, безусловно, использовали по назначению: надо думать, немало исходили и исползали парни по различным путям-дорожкам, изучая подходы к целям захвата, а если представлялась такая возможность, то исследовали и сами объекты. Готов легко согласиться, что любые другие объекты, но только не дворец — им туда дорога была заказана. По очень простой причине.

У наступающих было только два маршрута выдвижения: дорога-серпантин и лестница, ведущая от подошвы холма до площадки перед дворцом. О карабкании по склонам много говорилось, вопрос этот, надо думать, рассматривался при планировании операции — отсюда и появились «штурмовые лестницы» и закрепленный за ними офицер КГБ. Но кроме него, никто даже не припоминает о возлагаемой на кого бы то ни было задаче — пробиваться к дворцу по лестницам. Как итог: никто не сошел с начерканного маршрута и не пер в гору по откосам. Поэтому, надо думать, не случайно в последующем разработчики замысла захвата так настойчиво твердили о «минных полях» округ дворца. В пользу утверждения, что мины — это выдумка, говорит и такой очевидный факт: у Колесника под рукой были саперы. Но им в принципе не ставилась задача по обнаружению мин, и, подавно, никто и никогда не вел разговоров о планируемом разминировании перед штурмом.

А те два маршрута: дорога и лестница — были изучены досконально, буквально до сантиметра, что не составило особого труда. По колее, ползущей вверх по склону, аллеям и тротуарам советники-чекисты не только колесили и бродили часами, но именно они, ответственные за организацию охраны дворца, прекрасно были ознакомлены с каждой выбоиной на асфальте и с каждым отдельно лежащим камнем. А «внутренности» дворца, вычерченные на схеме, с письменными и устными пояснениями советников, были без задержек, точно и в срок доставлены руководителям. И тот же самый генерал Юрий Дроздов при постановке боевых задач распределит каждый конкретный метр обозреваемой на чертеже площади между конкретными бойцами. Так что расхожие доводы о «ночных шпионских бдениях» можно отставить — как бы это ни было привлекательным для не посвященных в детали тех событий и как бы ни распирала участвовавших в операции кагэбэшников гордость за себя как воина отважного, в ночах бредущего, долгом влекомого. Все равно — отставить…

Глава 2

ГОЛУБЫЕ БЕРЕТЫ ПОЛКА И ДИВИЗИИ

Ко времени окончательного решения по операции «Дуб» (захват резиденции президента и его физическое устранение) в Баграм стянули дополнительные силы. К ранее прибывшему, еще в июле, батальону Ломакина из 1-й парашютно-десантной бригады, 6 и 10 декабря из Ферганы передислоцировали еще один батальон — гвардии майора Цыганова из 2-й парашютно-десантной бригады. 16 декабря 1979 года они приступили к охране аэродрома и обеспечению, в случае дополнительного указания, приема личного состава и техники. Команда поступит, и 25 декабря артиллерийский дивизион и подразделения обеспечения переброшенного из Союза полка ВДВ начнут высадку под прикрытием этих батальонов. Такую же задачу будет выполнять высаженный первым на аэродроме Кабула 3-й парашютно-десантный батальон капитана Алиева Али Мамедовича (к слову сказать, афганца по отцу), обеспечивая десантирование основных сил Витебской дивизии ВДВ. Его подчиненные осуществят захват диспетчерского пункта, технических и аэродромных служб, примут под охрану аэродром и Главный штаб ВВС и ПВО, обеспечивая безопасность наших советников.

1

Во вторник, 25 декабря, с рассветом на пункт управления прибыла группа от ВВС во главе с полковником Скидановым — ей предстояло вести учет прибывающих транспортных самолетов. На группу полковника Кукушкина Алексея Васильевича была возложена задача обеспечить четкую выгрузку самолетов и прочие мероприятия. Он немедленно организовал оборону аэродрома силами двух рот — старших лейтенантов Тишенко и Шацкого.

Вторжение советских войск в Кабул началось ранним утром с броска батальона Алиева. Выдалась непогода: сырое, пасмурное утро, повалил снег. Летчикам в таких условиях сажать на незнакомый аэродром тяжелые самолеты было крайне нелегко. Полетами руководил заместитель командующего военно-транспортной авиацией генерал-лейтенант Заика Михаил Павлович, опытный специалист и сам первоклассный летчик. Самолеты один за другим садились на бетонку и, не выключая двигателей, тут же, на рулежных дорожках, освобождались от десанта. Тяжелые «Антеи» и «Ил-76Д» приземлялись с интервалом в 15 минут. Аэродром утонул в самолетном гуле. Во второй половине дня пошла с небес 103-я гвардейская воздушно-десантная дивизия. В Кабуле это произошло в 18.37, в Баграм первые подразделения прибыли несколько раньше — в 18.05. А снег валил и валил крупными хлопьями, что до предела усложнило посадку самолетов.

2-й парашютно-десантный батальон 317-го полка, которым командовал майор Кротик Владимир Иванович, приземлился одним из первых — 270 человек, три самолета, по 90 человек в каждом. Техника и механики-водители батальона прибывали следом другими бортами. На майора Кротика возлагалась задача содействовать десантникам батальона Алиева в захвате и удержании аэропорта и обеспечении высадки главных сил. Это был первый из трех отрабатываемых вариантов. В случае неудачи Алиева вступал в силу второй: самим захватить аэродром в Кабуле, его контрольно-диспетчерские пункты и посадить там наших специалистов. Если самолету по каким-то причинам не удается приземлиться, то батальон десантируется на парашютах. На ведущем борту «Ил-76» разместили десантников и десятки покрышек, заблаговременно пропитанных бензином. Дышалось с трудом, зато расхотелось курить. Предполагалось, что, как только самолет приземлится, десантники высыпают «горохом» на летное поле, раскладывают колеса вдоль полосы, поджигают их, и следующие за ними два самолета уже садятся по этим ориентирам — ну чисто партизанским кострам времен Великой Отечественной.

За двадцать минут до подлета Кротику сообщили, что батальон Алиева сработал как надо, поэтому Владимир Иванович со своим личным составом ничего не захватывал, не жег резину на обочине взлетно-посадочной полосы, никого не сажал под усиленной охраной — ни наших специалистов в диспетчерскую, ни чужих, афганцев, по подвалам. Их борт благополучно совершил посадку. Большая часть солдат батальона, подготовленная к бою и настроенная на бой, проклинала весь белый свет, батрача в качестве заурядных грузчиков, таская и ворочая поленья, пшено, боеприпасы, коробки с тушенкой, осточертевшей за последние дни до такой степени, что при одном ее виде нутро сопротивлялось и вызывало позывы на рвоту. И все же, попитавшись ими через силу, не сменив белья и не почистив зубы, через двое суток бойцы майора Кротика начали блокирование кабульского «Коммандос», подразделений саперов и связистов.

Темп прибытия самолетов с десантом был уплотненным, поэтому вначале не обратили внимания, что об очередном, седьмом по порядку самолете, не доложили. Запросили аэродром о данных на этот «Ил-76Д». Самолетом управлял капитан В.В. Головчин из 128-го гвардейского военно-транспортного полка, дислоцированного в литовском городе Паневежис. Из Мары, где машины дозаправлялись, сообщили, что самолет ушел по графику в Кабул. Экипаж восьмого по счету самолета сообщил, что при подходе к Кабулу слева по курсу наблюдал яркую вспышку, как от взрыва. Становилось ясно, что транспорт потерпел катастрофу.

Гибель десантников надоумила, и при советническом аппарате тут же создали похоронную службу. Ее возглавил комендант полковник Тремба. Работы у него было много, а вопросов — еще больше. Не знали, например, как хоронить погибших. Это через полгода выработают инструкцию «Представителю воинской части, назначенному для сопровождения гроба с телом погибшего (умершего)». Комендант распорядился, и на всех погибших в срочном порядке сколотили гробы. Внутрь положили военную форму, насыпали, отмерив на глазок, килограммы афганской земли. В этом те, кто был в курсе, признаются много лет спустя. На крышки гробов прибили фуражки, которые в той обстановке оказались дефицитом. Если недоставало, закрепляли голубые береты, изъятые по согласию у боевых товарищей. Указали адреса и фамилии. Назначенные офицеры развезли их по городам и весям. Предписывалось передавать гробы без права их вскрытия.

Тогда предполагали, но абсолютно не представляли, какие будут возникать эксцессы на местах. Горе первых вдов сильно сплачивало людей. Родные, близкие, соседи, односельчане собирались на митинги — запрет на вскрытие гробов вызывал возмущение и негодование. Скорбящими и разгневанными это воспринималось однозначно: в гробах или изуродованные тела, или просто земля, или, чего тоже опасались, упокоен чужеродный прах, доставлено неродное дитя. Эксцессы — это очень мягко сказано. И признание в отсутствии тел в гробах — страшная необходимость, а не нравственная почтительность.

30 декабря в районе катастрофы высадили восемь альпинистов, с ними пошли два авиационных инженера и пятеро десантников. Установили палатки. В 16.00 вертолет «Ми-8» (№ 420) обнаружил место падения «Ил-76» — высота 4269. Гребень, на который упал «транспортник», переломил корпус самолета и разбросал фрагменты фюзеляжа по разные стороны склонов. 1 января в 10.30 поисковики обнаружили и добрались до кабины с останками тел летчиков Шишова и Зюбы. Дальнейшие розыски результатов не дали. Спасательные работы были прекращены 4 января. «Черные ящики» найти не удалось. Кабина с экипажем оказалась по ту сторону хребта, куда еще как-то можно было добраться, и останки летчиков с большим трудом, но достали. А салон, где находились 37 десантников и техника, развороченный взрывом боеприпасов, упал в недоступное ущелье, и только в 2005 году их удалось найти. Поисковая экспедиция состояла из четырех человек: старший — Михаил Желтаков, от Комитета по делам воинов-интернационалистов, и трое десантников, воевавших в Афганистане, — Валерий Новиков, Александр Котов и Сергей Алещенков.

Останки десантников, к счастью, были обнаружены. Чтобы родные получали пенсии и пособия, ребят признали погибшими и похороненными, хотя на самом деле все они должны были числиться пропавшими без вести. Их кости, объеденные зверьем и высушенные морозами и солнцем, по-прежнему там — их не смогли достать и снести на погост. Поисками самолета занималась не государственная структура, а общественная организация, у которой нет ни прав, ни денег для организации экспедиции, соответствующих экспертиз и передачи родственникам останков. Есть Комиссия при Администрации президента, которая занимается поисками пропавших без вести и погибших, в том числе в Афганистане. В 2006 году ее возглавлял генерал-лейтенант Владимир Шаманов. Он, имеющий неоднозначную репутацию в армейских кругах, ничем помочь не пожелал. Хотя речь идет не просто о доброй воле — «хочу не хочу», а выполнении прямых обязанностей должностным лицом. Место разбившегося самолета не прибрано и до сей поры. Комиссия так и не проявила к нему ни малейшего интереса. Так же, как и Министерство обороны. Владимир Шаманов с мая 2009 года — командующий ВДВ России. Невольный отец истлевших в горах сыновей-десантников. Не родной им отец. Чтобы не сказать много хуже. В понимании наших военных, долг перед павшими сводится к третьему тосту, не чокаясь: «Простите, что не уберегли». Хорошая традиция. И долг совсем несложный. Если сердцем не очерствел человек и душой не онемел…

А перед миром честным — стыдно! И за себя, и за державу…

Транспортные самолеты продолжали прибывать всю ночь и весь день, с постоянством заведенного механизма и с не меняющейся последовательностью. Для перевозки личного состава и боевой техники ВДВ было произведено 342 рейса, по другим данным — 343. Переброска дивизии продолжалась двое суток и завершилась за несколько часов до штурма афганских правительственных зданий. За это время было передислоцировано 7700 десантников, 894 боевых машин, орудий и автомобилей, 1062 тонны боеприпасов, топлива и продовольствия.

С утра 26 декабря началась тщательная подготовка к осуществлению операции «Байкал-79». На аэродроме Кабула генерал-лейтенант Кирпиченко вводит в боевые порядки 103-й дивизии сотрудников КГБ. Командиры групп вместе с десантниками получают боевые задачи, согласовывают взаимодействие. Командиры частей развернули пищеблоки, расставили боевую технику, укрыли материальные запасы, организовали охрану и оборону. Накоротке создали пункты обогрева личного состава и места для их отдыха. Командиров подразделений, привлеченных к захвату учреждений и воинских частей, познакомили с проводниками из числа офицеров-советников, которые должны были вывести десантников по назначенным маршрутам. Отдельный 345-й парашютно-десантный полк оставался на аэродроме Баграм, имея задачу нейтрализовать зенитную часть и авиационный гарнизон афганцев.

Посол Болгарии в Афганистане господин С. Радославов во время аудиенции в своем довольно скромно убранном кабинете, сидя на фоне национального флага и портрета Тодора Живкова, под конец нашей беседы рассказал о весьма занятных для меня деталях. Он получил информацию о высадке советского десанта 25 декабря. Поехал в Кабульский аэропорт и воочию наблюдал прибытие наших транспортных самолетов. На летном поле он застал посла США господина Амштутца. Тот с нескрываемым интересом наблюдал «историческое событие» и был, по наблюдениям Радославова, спокоен, как пульс покойника. Увидав посла Болгарии, искренне обрадовался ему и, усмехаясь, рассказал о происшествии получасовой давности.

— Господин Радославов, представляете, я буквально с десяток минут тому назад подъехал к русским «Боингам». Подходит ко мне этакий русский Джеймс Бонд и спрашивает, кто я и что здесь делаю. Объясняю: я — посол серьезной державы и наблюдаю за высадкой войск. Этот самый «Джеймс» продолжил светский разговор и неожиданно восхитился моим легковым авто. Я в долгу не остался и в ответ тоже позволил себе комплимент, сказав ему: «Как ни хороша моя машина, ваша много лучше». И указал на выползающий из самолета… броневик.

— Господин посол, — полюбопытствовал Радославов, — а на каком языке вы общались с русским Джеймсом Бондом?

— На английском, господин посол, на английском, черт бы их побрал. И достаточно сносном…

Запрета на международные рейсы не было, поэтому гражданские лица — пассажиры аэропорта Кабул — имели возможность свободно наблюдать за стремительным десантированием частей нашей армии. Более того, без всяких помех и затруднений совершил посадку самолет «Ил-62» рейсом из Москвы. Среди прибывших были женщины и дети. Надо полагать, семьи советников и специалистов. Скажем прямо, великое счастье и везение, что все для всех благополучно обошлось. Прежде всего для гражданских. Пресловутая советско-чекистская секретность: ведь должны же были понимать генераловы умы и учитывать разработчики кампании, к чему этот авиационный «налет» мог привести.

27 декабря болгарский военный атташе Стоянов объехал город и в январе за вечерним чаем на своей вилле делился впечатлениями: «Непрофессиональным взглядом можно было безошибочно определить, что ваши десантники блокировали казармы воинских частей. Они взяли в кольцо все здания административных учреждений. В толк не возьму, неужели Амину не докладывали о действиях русских? Почему он не понимал — блокирование силами вооруженных до зубов десантников меньше всего походит на дружескую, союзническую помощь с их стороны. Скорее, это предвестник вооруженного переворота. Армию в подобных ситуациях необходимо изолировать, насколько это возможно, но при одном обязательном условии: когда вооруженные силы готовы выступить против тебя. А ведь армия была всецело на стороне Амина, а кабульский гарнизон тем более был ему целиком и полностью предан. Так какого дьявола афганским военным надо было изображать из себя надежный щит для любимца армии, не нуждающегося в какой-то форме защиты?»

Глава 3

ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ КАБУЛА

Сигналом к началу операции «Байкал-79» должен был послужить мощный взрыв в центре Кабула. Группа «Зенита» должна была подорвать так называемый колодец — центральный узел связи с важнейшими военными и гражданскими объектами Афганистана. Ответственным за осуществление этой акции был назначен полковник Алексей Поляков. В его распоряжении находилось пятнадцать разведчиков-диверсантов.

1

«Колодец» находился на людной площади. Рядом — здание узла связи, пост Царандоя, через дорогу — банк, ресторан, кинотеатр. Так что в любопытствующих не было недостатка, и это осложняло выполнение задачи. В 18.10 группа выехала на трех автомашинах. На вилле, где обосновались спецназовцы «Зенита», оставался сотрудник, которому было приказано в случае срыва операции все закрыть и быстро перебраться в наше посольство, а конкретно — в пограничную роту.

Существенная оговорка. Из всех подразделений, участвовавших в захвате объектов в городе, только для группы Полякова рассматривался вариант «срыва операции» и отступления куда-то. Логика в этом определенная есть. На вилле находились афганцы, которые с началом акции должны были встречать своих «активистов», вооружать их автоматами, имеющимися в доме, а это был целый арсенал, и направлять на задания. Помощь от этих вояк была никакая, но обозначение их присутствия должно было подкрепить миф о свержении Амина силами разгневанного народа. А если бы кого-то из них еще и убили, а потом с почестями похоронили под прощальный салют, то очевидность свержения деспота патриотически настроенными силами была бы стопроцентной. Но в ту ночь их не поубивали. Аллах смилостивился, или сработал хорошо усвоенный ими за время периодически повторяемых переворотов завет — «береженого Бог бережет». И они не высовывались из-за спин и точно знали, в какую минуту следует надолго отправляться по малой нужде. Поэтому всю эту нанятую КГБ шушеру плотно опекали, о них заботились и надежно укрывали. И в случае провала прежде всего их следовало вывести из-под удара разоблачения.

При всем при том встает другой вопрос. Подрыв «колодца» — это сигнал к атаке. Сигнал для сотен бойцов, хорошо снаряженных и заряженных на решительные действия. С этого начинался переворот. Смысл не только первого шага, вызывающего цепную реакцию, но и суть последнего, завершающего. И сама постановка вопроса о срыве не имела права на существование. По крайней мере, должны были быть предусмотрены иные сигналы, которые руководителями КГБ… не предусматривались. Мне кажется, наши хваленые органы в силу своей специфики просто не способны были проводить крупномасштабные операции, их руководителям недоставало тактического мышления, а их подчиненным — элементарных навыков в общевойсковой подготовке. Убить Троцкого — это именно акция. Штурмовать дворец — это операция, которая, убежден, без сил спецназа ГРУ и десантников была просто-напросто не «по зубам» КГБ. Другими словами, «зубы» они бы себе пообламывали и понапрасну положили своих «элитных парней». А не так ли это и произошло на самом деле? Я еще расскажу о потерях КГБ убитыми и ранеными, которых обрекли на участие в операции, не свойственной их «функциональной специфике».

В связи с этими замечательными «математическими подсчетами» меня обескуражил некто А. Антонов. Видимо, он из той сказочной плеяды чекистов, которые, судя по его аргументам и «арифметике боя» в пользу только одной корпоративной группы штурмовавших дворец, и представляют собой «касту неприкасаемых и непогрешимых». Попутно он пояснял читателям, как спецназовцы ГРУ, получившие задачу послужить поводырями и обеспечить прорыв групп КГБ к телам и сейфам, вдруг сами оказались внутри здания. Вот что сказал Антонов: «Участие „мусульман“ в штурме продиктовано необходимостью — в здании оказалось более безопасно, чем вне него».

Здесь уже попахивает обвинением в трусости. Жаль, что свою аргументацию Антонов не выложил Володе Шарипову или Рустамходже Турсункулову. А еще лучше Анвару Сатарову — это тот редкий замполит, который прошел школу мужества и разгильдяйства в самом дальнем гарнизоне СССР и при одном только намеке на задетую честь, не разбираясь в партийной принадлежности, в том, кто и чей это сынок, бил сразу нокаутирующим ударом, коротким хуком в голову. При таком положении Антонов, надо полагать, был бы лишен возможности продолжить свои логические параллели. Но он не оказался на расстоянии вытянутой руки Анвара и посему не унялся: «Давайте посчитаем. Пять боевых машин пехоты (БМП) и пять бронетранспортеров (БТР) с сотрудниками „Гром“ и „Зенит“ плюс механики-водители, командиры машин, наводчики-операторы пушек и пулеметов — итого, около 30 чел. Во дворец могло попасть не более 10–15. Вот долевое участие „мусульманского батальона“ в штурме».

Не надо ничего подсчитывать, достаточно одной, последней фразы: «Вот долевое участие…», чтобы батальон спецназа выглядел таким сермяжным стройбатом, который у начальников всегда под рукой на случай, если надо забор подкрасить да теще грядки на даче вскопать. И «мусульмане», по Антонову, такие пасынки в бою, что только с завистью взирают на элитных огольцов, оседлавших белых, «победительных» коней-лошадок, с триумфом въезжающих в историю. Живем же мы во времена! Атака, бой, штурм, захват, захлебнулся солдат в крови, мать сорвалась во сне в крике предчувствия беды, а Антонов лопочет: долевое участие. Так, вроде бы не о войне речь ведем, а о дележе барыша мазуриками — как результат их удачного разбойного налета. Прямо-таки не чекист, а «тать в нощи».

К счастью, руководил операцией «Штурм» полковник Василий Колесник. Он независимо от «токующих глухарей» — это его двусловие, касаемое «кабульского» генералитета КГБ, — определил сигналом атаки три ракеты зеленого цвета. И не стал утомлять своих командиров подробной информацией о подрыве «колодца» — все равно именно ему, Колеснику, подавать команду на штурм, и грохот из подземелья в этом смысле касался лишь его одного.

И еще одна, тоже существенная оговорка. Как говорил известный одессит Беня Крик, он же Мишка Япончик: «Не надо говорить мне глупостёфф…» Нам годами повторяли: «Подрыв „колодца“ — это сигнал к атаке и лишение всякой связи как основы управления войсками». Да, управление афганскими войсками в этом случае должно было быть нарушено. Но, с другой стороны, зачем сигналить нашим штурмовым группам содрогающим бомбовым буханьем, когда проще выстрелить парочкой сигнальных ракет, и готовые к боевым действиям подразделения сорвутся в атаку с соответствующим криком? Все это много дешевле и гораздо надежнее. Второе. Подземные коммуникации, раскуроченные тротилом, способны создать военным дополнительные неудобства при прорыве. Основная связь для армии — непроводная. Для обеспечения управления войсками в бою уже тогда применялись радио-, радиорелейные, тропосферные, космические средства связи как основные. И тут хоть десять «колодцев» поднимай на воздух — ничего не изменится в поступлении команд в части и подразделения.

Из вышесказанного вывод: подрыв «колодца» — решение, продиктованное исключительно опасением, и более ничем, что с началом переворота кто-нибудь из афганцев просто снимет трубку телефона, позвонит куда положено и выдохнет: «Русские своими солдатами и танками свергают законное правительство». И — все! Дальнейшие заверения советского Политбюро в непричастности к кровавым событиям в Афганистане не имели бы уже никакого значения и смысла. Ликвидация «колодца» была необходима для того, чтобы прервать связь с внешним миром, заставить в эту ночь афганскую сторону онеметь, лишить ее руководителей возможности успеть выкричать боль правды и воззвать к международной помощи и защите.

Прибыв к объекту диверсии, Поляков с бойцами прикрытия расположился на «УАЗ-469» около поста регулирования движения. Вторая группа на «Волге» остановилась около гостиницы, а Борис Плешкунов на «УАЗ-450» подъехал непосредственно к «колодцу». Открыли люк. Плешкунов запустил внутрь рюкзак с двумя мощными зарядами. Взрыватель был поставлен на 15 минут. Все облегченно вздохнули и без приключений вернулись на базу. Такого скорого возвращения никто не ожидал, и полковник Богданов даже высказал сомнение: мол, все ли ладно сделали?

Переживания полковника можно понять. Один раз уже подрывали Амина — тогда ничего путного не вышло. А как гордились своей затеей — и «наверху» ее одобрили, и похвалили всех участников, и всем пожелали успеха… План-то был неплох. Взорвать Хафизуллу надумали в его собственном кабинете, используя радиоуправляемое устройство. Упаковали 46 килограммов заряда (а вот в это поверить трудно — кэгэбисты явно хватили лишку с количеством взрывчатого вещества), накрошили в придачу колотых и резаных гвоздей — чтобы пронизывали пространство вокруг и, прошибая тело, встреченное по пути, добротно искромсали его. Провели недельную подготовку на стороне, имитируя отдельно взятый угол кабинета президента, прежде всего стол красного дерева. С помощью товарищей-чекистов и советников — организаторов охраны дворца Борис Плешкунов сумел проникнуть в кабинет главы государства, осмотреться и сделать замер принесенной аппаратурой. Оказалось, сигнал не проходит. И пройти в тех стенах не может. Сразу отказались от затеи. Никого не отругали за отсутствие сигнала, но и не похвалили.

Еще один очередной «прокол» тоже запал в память руководителям и исполнителям и отразился в архивных документах в виде рапорта председателю КГБ о неудавшейся акции. Наверное, бумаги подальше упрятали — стыдоба ведь: сколько планов и задумок было, сколько сил и средств брошено, сколько ожиданий и надежд не оправдано, сколько гвоздей поколотили, раздербанили разные колючие железки… А дел-то всего — одного человека отправить на тот свет.

Поэтому можно понять волнение полковника и его слишком частое поглядывание на хронометр. К счастью, большая стрелка часов плавно свалилась на цифру 6, прикрыла ее наполовину — и точно в эти самые доли вечности, в 18.30, прогремел мощный взрыв, а вскоре и второй. Остановить бы тогда тот зловещий миг десницей Голиафа… Но взрыв прогремел. Он слышен был повсюду. И небо всполохнуло, и вздрогнула земля, и снег стал горячим и обагрился красным. Ни голубое небо, ни смоляные пашни, ни изумрудная зелень пойменных лугов, ни серебро скалистых гор, ни радужные краски восточных базаров, ни хна волос, ни охра на лице красавиц — ничто из этого не будет так преобладать и отзываться непереносимой болью, как два цвета: красный — крови — и все остальные — цвета хаки.

Не знаю, уместно ли будет в связи с этим привести вам такой пример. Он как-то дьявольски меня коробит, и в нем есть что-то кощунственное. Но цифры, приведенные в размышлениях вслух моих детей, просто поражают и заставляют ужаснуться, насколько наши маленькие граждане недоумевают по поводу тех категорий, которыми мы, взрослые, привыкли оперировать так легко.

— Татик, скажи, пожалуйста, если солдат ранен, сколько крови вытечет из него?

— Если тяжелое ранение, то много. При легком — поменьше, но сколько точно — не скажу.

Недели через две после посещения госпиталя, где я проходил обследование, и ребята были со мной, я невольно был втянут в другой разговор.

— Дядя Витя (полковник, начальник госпиталя) сказал, что в среднем на войне раненый теряет пятьсот граммов (сказано было — грамм).

— Я знаю, но это кому как повезет…

— А ты знаешь, сколько было ранено в Афганистане?

— Если считать погибших, то с ранеными около 475 тысяч.

Дети ушли вдвоем в детскую комнату. Вернулись с калькулятором и листочком бумаги.

— Ты говорил, что в цистерне 60 тонн. Мы посчитали — это четыре цистерны крови.

Растерялся я изрядно. Был бы я папа у них молодой, лет тридцати, наверное, нашелся бы сразу, что ответить, и одернул бы как следует. А в шестьдесят, любя по-дедовски и уважая нашу маленькую семейную дружбу, общими обыденными словами не отделаешься и пальчиком не погрозишь. Аргументы выложи да убедительно уложи в головах ребят.

Мы поговорили о корректности, о святотатстве, о том, что хорошо, что плохо. Надеюсь, поняли дитяти — урок от моего нравоученья в пользу им, да и мне, сколь ни грустно, пошел в печальный прок. Детская заумь, открывшая глаза мне, взрослому, на ужасающие картины бытия…

Есть песня, написанная участником тех событий, и в ней такие слова: «В семь пятнадцать начало, сорок шесть килограммов, как сигнал прозвучало…» Простим автору языковую неточность в слове «килограмм», так же как и неточность указанного времени. Принесено в жертву рифме, это не грех. Но теперь нам понятно, о чем эта песня и что за сигнал прозвучал из «колодца» — подземелья в центре Кабула.

И куда он позвал и увел навсегда почти пятнадцать тысяч советских солдат? Это тех, кто пал на поле чужой брани. А сколько еще раненых, искалеченных, сколько изуродованных душ… Кто сейчас об этом думает!

Глава 4

ЕСЛИ ДРУГ ОКАЗАЛСЯ ВДРУГ…

В этой каше претендентов на первенство и исключительность, сваренной в героическом котле, всплывает такая неукротимая накипь и пена, что сам черт ногу сломит. И где уж здесь разобраться, кто за кем шел, кто кого прикрывал, кто совершил вот это самое главное. Кто ликвидировал Амина, кто расстрелял начальника Генштаба подполковника Мухаммада Якуб Хана или кто присутствовал при этом, активно помогая убить? Невесть что за болезнь поразила такая, что за мания охватила их всех, захватчиков ночи и Министерства обороны, с симптомом и жаждой быть причастным к исполнению приговора.

1

Именно так — приговора. Эту «высокую благородную хорошесть» первыми, как ни странно, озвучили и преподнесли миру чекисты. «Комитетчики и спецназ довольно быстро покончили с охраной, но начальник Генерального штаба Якуб сумел забаррикадироваться в одной из комнат и начал по рации вызывать подмогу, прежде всего рассчитывая на 444-ю бригаду „коммандос“. Однако никто не поспешил ему на выручку, и к полуночи, поняв всю бесперспективность дальнейшего сопротивления, он сдался на милость победителей. Милость проявлена не была. В группе захвата присутствовал афганец — один из функционеров „Парчам“, по некоторым данным, Абдул Вакиль, — который зачитал предателю Якубу приговор „от имени партии и народа“, а затем собственноручно застрелил уже бывшего начальника Генштаба из пистолета».

Так толково и обстоятельно о печальной и бесславной кончине «предателя» поведали миру ангажированные средства массовой информации, и версия о приведенном в исполнение приговоре загуляла в народе. Наряду с версией о том, как вооруженные «до зубов» и специально обученные люди на протяжении четырех часов безуспешно ломились и выкуривали из-за двери несговорчивого начальника Генштаба, предоставив ему возможность пообщаться с вверенными ему частями и подразделениями. Так было задумано и предложено Якубу: разочаровавшись в них, он в конце концов должен был сдаться на милость победителей. Он сдался. Итог известен. Вот такая приключилась катавасия.

Десантники 103-й дивизии, не желая отдавать лавры первенства кому бы то ни было в этом деле захвата и уж больно уважая своего командира, полковника Ивана Рябченко, отвели ту самую, главную, роль именно ему. А так как вышепоименованный полковник был комдивом, то напутствие такому должностному лицу мог дать либо сам министр обороны, либо как минимум начальник Генштаба. Поэтому десантник Иванов доверительно, как сельский девичий секрет, высказал сокровенное. Чтобы не обидеть никого из них, он объединил усилия двух маршалов и сказал так: «Маршалы Огарков с Устиновым отдали приказ комдиву десантной — в момент начала операции нейтрализовать начальника Генштаба полковника Якуба (хотя он был подполковником), не дать ему возможности поднять войска. Только два человека знали, куда и зачем уехал за два часа до времени „Ч“ полковник Рябченко, прихвативший с собой двух офицеров-каратистов братьев Лаговских. Старший, Станислав, выступал в роли начальника политического отдела, а младший, Павел, выполнял обязанности адъютанта командира. По прибытии их обыскали у входа в здание министерства, отобрали оружие».

Обыскали. Но… Гранаты, подвешенные на самый последний случай к брючным ремням уже за кольца, под бушлатами не заметили. Стало быть, не ущупали небдительные афганцы, стыдоба овладела ими, когда, шаря, добрались до мест сокровенных, и — проморгали. Но Якуб был хват и дока, и на мякине его не проведешь — не зря ведь прошел школу зрелости в военных учреждениях СССР. Он перед встречей с советскими десантниками, желавшими лично у него уточнить места расположения частей дивизии, положил в ящик стола пистолет, а на крышку стола — автомат немецкого производства. И вдобавок ко всему открыл за своей спиной потайную дверь. И это еще не все из комплекса мер предосторожности, предпринятых Якубом. Он, не надеясь на телефоны, поставил на прямой прием рации для связи с командирами Центрального корпуса и начальником охраны Амина.

В такой вот обоюдонастороженной атмосфере генералы решали, где пристроить на постой семь тысяч с «хвостиком» пожаловавших гостей. И взрыв громыхнул уж очень даже кстати. Якуб все понял. Подался в бега, а за спиною Рябченко Ивана Федоровича раздался тот самый роковой выстрел. Он прогремел прямо у уха комдива. Но кто стрелял, он этого, конечно же, не видел. А спустя три десятилетия и эпизод такой не вспомнит — отшибло что-то у него в памяти.

Якуб схватился за грудь и упал на колени. Выяснять, кто выстрелил в него, не было времени — такой мотив у братьев Лаговских, Станислава и Павла, на всю оставшуюся жизнь. И не до того им было — сдерживали пятерых охранников, бросившихся на братьев, а в комнату вбежали еще несколько афганцев с пистолетами в руках. Схватка в кабинете случилась недолгой: несмотря на тесноту, Лаговские все-таки развернулись. Надо понимать, что братья весь этот десяток врагов с пистолетами в руках скрутили в бараний рог, как это и принято у отважных десантников.

К истекающему кровью Якубу подошел незнакомый Рябченко афганец в гражданском костюме и задал ему несколько вопросов; тот, сдерживая стоны, с усилием мотал головой. И тогда афганец пять раз выстрелил в него, каждый раз произнося чьи-то имена.

— Из нового руководства страны, — шепнул комдиву военный советник по фамилии Костенко (который, между прочим, ни бельмеса на пушту). — Мстил за семьи, уничтоженные по приказу Якуба.

Не знаю, как вам, а мне очень понравилось: «Из нового руководства страны…» А то, что старшим «по убийству» назначается командир дивизии, даже не комментирую — бред и есть бред. Хотя для непосвященных — лихо: два брата пятками разметали все вокруг да около, поспособствовали устранению злодея и заодно — выполнению приказа двух маршалов. И не столь важно, насколько все правдиво в кабинетной драке, кто в кого с остервененьем шлет пули и под каким девизом умерщвляет. Куда важнее вложить в сознание читателя: сработали именно десантники, и командир-полковник подал им всем живой пример на все годы проклятой афганской войны. Хвала им и честь…

Задача на захват Генерального штаба ставилась группе «Факел» еще 14 декабря. Напомню — речь шла об операции «Дуб», которую из-за неподготовленности отложили. На день акции группа диверсантов была в таком составе: Валерий Розин — старший; офицеры — Виктор Ирванев, Игорь Васильев, Василий Кудрик, Владимир Стремилов, Борис Бондаренко, Александр Машков, Виктор Ким, Алик Нам, Сергей Баранов, Михаил Поволоцкий, Иван Песцов, Юрий Титов. Два пограничника, которые, сопровождая накануне советника по пограничным войскам генерала Андрея Власова, тоже побывали внутри здания. Всего — 15 человек. Шестнадцатым — в «нагрузку», для опознания трупа Якуба — прогулялся по истории переворота афганский активист Абдул Вакиль. По воле случая товарищ Абдул из опознавателя переквалифицируется в народного мстителя, олицетворит собой ни много ни мало «военный трибунал» и проявит себя в качестве «карающего меча революции».

В подмогу чекистам придавалась 7-я рота 350-го полка. Ее за собой увлекал подающий надежды, исполняющий обязанности командира роты старший лейтенант Александр Козюков. Но десантники, еще не хватившие и не хлебнувшие лиха с кровью пополам в бою и не успевшие «овеяться» славой знамен афганской войны, непонятно почему, но припоздают маленько. Шумно, по-парадному, прикатят к шапочному разбору и пальнут из всех стволов дружно по… своим. И даже по своему родному отцу-комдиву.

Первым у объекта объявился действовавший в разведке взвод старшего лейтенанта Александра Куиша. Огнем из трех боевых машин десанта (БМД) подчиненные Александра принялись неистово, в первоминутном страхе войны, поливать окна и все остальное, находящееся от них на расстоянии вытянутой руки, как это виделось сквозь оптику прицелов. Тем временем техник роты прапорщик Сергей Новицкий, не мешкая, прикинув на глаз крепость преграды, проделал, то есть протаранил броней проход в ограждении, через который вошли «войска и силы». Гвардейцы Козюкова, проявившие неукротимость в выполнении приказа — правда, несколько припоздав, — ворвались в здание, в котором к тому времени уже смолкала перестрелка, а среди «альфовцев» появились раненые.

Доброхоты, которые всю жизнь плохо учатся на своих ошибках, оправдаются в опоздании десантников образом следующим. Тут уж без цитаты — ни шагу: «Когда перестрелка стала затихать, к зданию Генерального штаба стремительно на БМД выдвинулся батальон десантников 350-го парашютно-десантного полка, руководимый командиром полка подполковником Г.И. Шпаком, который прибыл через сорок минут после начала боя, так как спецназовцы начали операцию раньше установленного планом времени». Во-первых, рота, а не батальон. А во-вторых, сигнал для всех был един — подрыв «колодца», и раньше никто не смел ни пикнуть, ни пошевелиться и, упаси господь, повести стволом автомата в сторону тех, за кем пришли, не говоря уже даже об одиночном выстреле. И только когда сильно грохотнуло и по всей округе разнеслось эхо взрыва, только тогда и только после этого выпустили пули в Мухаммада и задействовали свои пятки братья Лаговские.

Лучше б замолчали факт задержки, опоздания, чем так наивно нести несусветную чушь. Аргумент потяжеловесней — коль к комдиву своему не вовремя явились «на свиданье боевое», то сколько ж было несостыковок, вопиющей неорганизованности и небрежности… Не из таких ли подобных случаев пришло и укоренилось — война все спишет? Справка: в Афганистане погибло 1179 десантников… Списывайте!

2

Захват Генерального штаба обставили таким образом. Комдив Рябченко и подполковник Якуб встречаются для налаживания взаимодействия с последующим скреплением зарождающейся дружбы на намечаемом в тот день банкете, о чем была оповещена советская сторона. Генерал Магометов, выполняя циркулярное предписание о спаивании афганцев накануне вторжения, подал личный пример и упоил-таки намедни дорогого друга Мухаммада. Якуб в долгу не остался — официально и персонально пригласил Магометова на державную пирушку. Салтан Кеккезович, поблагодарив Якуба, обещал быть. Слово свое он, генерал, сдержит — сам лично не заявится по причине крайней занятости, но пришлет многих своих подчиненных… Хотя майоров — даже из элитных подразделений КГБ — не приглашали. А вот майора Холбаева, командира «мусбата», просили присутствовать. Но Хабибджан попирует ночь напролет в другой стороне…

В 18.35 группа «Зенит» во главе с Валерием Розиным на четырех машинах выехала с территории посольства. В экипаже Розина находился Абдул Вакиль. У парадного подъезда отметились около 19.00. Комдив Рябченко, советник начальника Генштаба генерал Костенко, генерал Власов, майор Розин (он выступал в роли заместителя комдива по технической части) и переводчик Плиев прошли в кабинет. Перед входом в приемную все сдали оружие — того требовали принятые правила. Сопровождавшие Рябченко офицеры — братья Лаговские, Станислав и Павел, а также «зенитовцы» Ирванев и Васильев остались в коридоре. Якуб приветливо встретил гостей и пригласил их за стол. Подали кофе, и началось обсуждение текущих вопросов.

Не забыть о чае! И о слухах, которые буквально на следующий день после «ночи ножей» муссировались в Кабуле. Пришел генерал Костенко к Якубу и представил ему комдива Рябченко с компанией. Беседовали, чаек похлебывали. А в нем очутилось (бог весть, откуда!) снотворное (тогда страшились слова «яд»). Якуб обмяк. Генерал Костенко и комдив уходят, умывая руки — мы, дескать, братцы, ни при чем (как и весь Советский Союз). Оставили за закрытой дверью «сопровождающих лиц» (их имен и «фирменной» принадлежности тогда не называли). Те, конечно, порулили — Якуб был ранен, охранники убиты, один из них в порыве спасения выпрыгнул в окно. Остывающие тела и пока еще дышащих снесли в подвал. Якуба распознал афганец-патриот (станет министром финансов) и лично добил его — за то, что Якуб собственноручно уничтожил его семью. Понаплела народная молва всякого — интригующего, но нереального. Не мешало бы знать, что горсточка фактов способна испортить самую хорошую сплетню. Представим на секунду: ходит себе по городу солидный дядька, начальник штаба афганской армии, да постреливает средь бела дня по неугодным ему людишкам. Лично самосуд вершит, самолично кару земную учиняет. Добирается и до Вакиля и его семьи. Всех — под нож и пулю…

Здесь весьма уместна справка: Абдул Вакиль (Абду-л-Вакиль), родственник Бабрака Кармаля (двоюродный брат по тете) — человек мстительный, капризный, невыдержанный, склонный к интригам. Главное: в его семье никто и никогда не подвергался репрессиям. До декабря 1979 года отсиделся в СССР — его доставили вместе с войсками. После прихода талибов улизнул в Швейцарию, поселился в Женеве. Вроде бы жив до сего времени…

Генералы попивают кофе, беседуют, маракуют. Вдруг раздается сильный взрыв — в городе, но в кабинете стекла дребезжат. На настенных часах 19.30. Якуб его тоже услышал, но ухом не повел — продолжал говорить. Майор Розин, опытный кагэбэшник, бросился на него. Завязалась потасовка — маленькая драчка. Якуб был кряжистым, бульдожьей силы (два метра ростом) и в физическом отношении солидно подготовленным человеком. В свое время он окончил Рязанское воздушно-десантное училище и не только хорошо говорил по-русски, но и прекрасно владел приемами рукопашного боя. Розину пришлось несладко, и могло быть хуже, но в кабинет своевременно ворвались братья Лаговские да Ирванев с Васильевым, а за ними несколько афганцев. Переводчик Анатолий Плиев тоже вступил в сшибку. Прогремели первые выстрелы. В кабинете была стрельба, в коридорах штаба — перестрелка. Помощник Якуба был убит, а сам он ранен, что не помешало ему, пусть и с трудом, но на редкость сноровисто, ползком, укрыться в комнате отдыха. Переводчик передал требование сдаваться.

Выстрелы не утихали. Генерал Костенко укрылся в своем кабинете и чуть было не пострадал от своих же соотечественников, которые в запале боя, ударом ноги выбив двери, ворвались в помещение, ведя с порога беспорядочный огонь. По счастливой случайности в генерала не попали, и после того, как он, грузно шмякнувшись об пол, закричал, разгоряченные бойцы извинились и помчались дальше выламывать и убивать. И надо понимать, уже без излишних извинений.

Когда бой фактически прекратился и на третьем этаже редко и безысходно постреливали, в кабинете начальника Генерального штаба появился Абдул Вакиль. Точнее — его «появили» под смуглы ручки, оберегая со спины и заслоняя грудью. Он что-то долго говорил раненому Якубу, а затем застрелил его из пистолета.

Розин доложил о ликвидации…

В одной из машин находился советник по физической подготовке майор Минаичев Вячеслав Львович. Он, направленец Генштаба, выводил десантников на объект и участвовал вместе с ними в захвате той части здания, где находилось мобилизационное управление. Позже он поделился своими откровениями: через несколько дней ему рассказывали геологи, что по портативному приемнику слышали диалог: «Береза, я — Береза-два, объект-два ликвидирован. Здесь в сейфах много денег, что делать? Охранять их или идти дальше?» В ответ: «На х… они нужны, выполняйте дальнейшую задачу».

Перестрелка затихала, и вдруг обозначился нарастающий рокот. К зданию штаба стремительно подкатили боевые машины, мгновенно спешились десантники и открыли шквальный огонь по окнам из пулеметов и автоматов. То прибыли воевать гвардейцы Козюкова. «Зенитовцы» вынуждены были броситься на пол или занять различные укрытия, чтобы не пострадать от своих же солдат. Трассеры гуляли по залам, пули, впиваясь в стены комнат, горели красными светлячками, и эта предновогодняя иллюминация создавала неповторимое зрелище, которое боязно было видеть, и хотелось просто надежно заслониться от расплющенных рикошетом граммов свинца. В мгновения, когда сильно осыпалось оконное стекло и следом раздавался тупой стук, бойцы вдавливали себя изо всей мочи в пол, зная — залетела граната. Ухало, выплескивался черно-сизый дым, и осколки осеивали пространство, и майор Розин стал кричать командиру дивизии, что надо предпринять какие-то меры для прекращения огня. Полковник Рябченко приказал Павлу Лаговскому срочно связаться с командиром роты. Через некоторое время, когда в здание прибыли связисты с радиостанцией, комдив из своего ненадежного укрытия трижды прокричал: «По окнам огонь прекратить, гранаты не бросать — там наши». Десантники сообразили, прекратили, помогли чекистам очистить третий этаж, что при таком численном преимуществе не составило большого труда. Здание Генштаба и пленные были взяты под их охрану, им же были переданы трофеи: автоматы, пулеметы, гранатометы, боеприпасы и холодное оружие.

Изъятые из сейфа Якуба документы, ценности и деньги майор Розин передал генералу Власову, а тот — на хранение генералу Костенко. С подчиненных расписок о принятии драгоценностей не берут — так повелось на той войне. Через два дня все это умыкнутое добро генерал Власов сдал в посольство генерал-лейтенанту Иванову. Надо полагать, последний с удовольствием принял сей приятный груз и похвалил своих учтивых диверсантов, что сберегли кольца и деньги, не поясняя, впрочем, в какую казну будут оформлены эти трофеи. Кто же вел себя иначе и прикарманил хотя бы один афгани, с ними поступали жестко, об этом скажу отдельно.

Афганцы потеряли 20 человек, больше сотни офицеров и солдат были пленены. В нашей штурмовой группе три человека были ранены. В последние минуты боя, полагают — своими… Прибывший к шапочному разбору командир 3-го батальона гвардии капитан Анатолий Фроландин выслушал из уст комдива всю нелицеприятную правду о себе и своих подчиненных и, пораженчески печалясь, приказал Козюкову взять с собой взвод и на трех боевых машинах идти на усиление охраны посольства. Десантники прибыли вовремя, не опоздали к первому действию раскручивающегося спектакля — перед посольством собралась бесноватая толпа с палками и камнями. Из мятежной толпы исходил дикий ор; щербатые рты призывали Аллаха, ревом ревели, стервенели, взвиваясь люто в своей и только им понятной правде и гневе. Переливалось через край — раздавались одиночные выстрелы. Оставив одну боевую машину, выставив напоказ вооруженных «до зубов», немалых ростом и злых десантников, которые для острастки полоснули разок длиннющей очередью по небесам, Козюков убыл в «советский микрорайон» за женщинами и детьми. И до утра эвакуировал их.

Случай удивительный, что из гражданских никто не пострадал. И славно, что так — не пал тяжкий грех на души генералов, которые в запарке планирования операции и соблюдения «совсекретности» и мимолетной мысли не поимели, что надо ведь обезопасить своих — родных советских граждан. Впрочем, они, родные, не в атаке порешенные, никак не подпортили бы общую статистику понесенных потерь. И в случае убийства Амина, и даже в случае полного провала акции. Трупами считались в ту ночь только люди при погонах или в камуфляже.

3

А теперь следущее. Уничтожение Генштаба означает: обезглавить управление войсками. И это — правда. Но правда также и в том, что основной задачей ставилось обезглавить Генштаб в прямом смысле — физически уничтожить Якуба. Вопиющая несправедливость акта этого убийства заключается в том, что Мухаммад Якуб являлся большим другом Советского Союза. Об этом говорили всегда и неизменно и подтверждают и сегодня: и в ту пору посол Пузанов, и главный военный советник генерал Горелов, и советник при начальнике афганского Главпура генерал Заплатин, и генерал Павловский, и Панджшери, и Рафи, и Кештманд, и Нур, и Ватаджар, и Гулябзой, и Анахита. Все они тепло отзывались о нем, но только не генералы КГБ. Нет, они не бросали камни в Якуба, они просто хранили заговор «молчания ягнят». Подданные другой системы, члены особого тайного ордена не смели иметь на этот счет своего личного мнения. А если и имели, то патологически стойко скрывали его и от товарищей своих, и от жен, и от детей. От «однополчан» — тем более. Те же, кто делал попытки, не таясь, заговорить в полный голос, желал высказаться против воззрений руководства (а мог это сделать человек, удалившийся прочь, а попросту, сбежавший), был моментально наречен предателем, ярым антисоветчиком, который записной клеветой оплачивает векселя своего работодателя, коварного врага — империалиста. Они, чекисты, и сегодня образцовые молчуны, припрятавшие и чувства свои, и мысли. А если и обозначат горизонт прошлых деяний, и заполняют книжное пространство собой и сыгранной ролью своей и своих подчиненных, то единственно с целью солгать, затушевать, сместить акценты в сторону мнимой чистоты своей совести. Сколь времени минуло, а не узнаешь, кто «брал» банк или, скажем, пустил смертельную пулю в того же Якуба. Будь дело праведное, озвучили б давно имя «героя». Попробуем разобраться. И пусть это будет версия, коль недостает документов и орден жив и здравствует в таинственных традициях молчанья.

Планируя акцию, исполнители назначались загодя. Отбирались они из числа профессионалов, специально обученных этому ремеслу, чтобы со стороны приглашать кого — исключено. Это по определению именно так, и надо понимать, как само собой разумеющееся. Не может быть в таком деликатном деле исключения из правил. Разве что если заложить в разработку заданный умысел… Скажем, факт убийства на завтра станет достоянием гласности, что и предопределяется, и кому-то предоставляют возможность покопаться в этой грязи. Тогда — да, можно «подставить» исполнителя со стороны и «засветить» его перед всем честным народом. А самим уйти в тень и, потирая руки, наблюдать. Как раз наш случай: народ устал, измучен до края и предела — нет больше мочи претерпевать власть узурпатора. И тьма ночи разверзлась, воссияла высверком очередной революции, и патриот-афганец, великомученик, в терновом венце вышел из мрака, и отомстил, и в одночасье наставил народ на светлый путь. Разумеется, без содействия извне.

План устранения верхушки афганского военного руководства появился не за пять минут до захвата Генштаба. Он вызрел давно, и применение его предполагалось еще при разработке операции «Дуб». Экзекутор свою конкретную задачу знал и был готов к исполнению миссии палача. Что изменилось за две недели? Именно для «этого парня»? Ровным счетом — ничего. Просто-напросто «исполнение функциональных обязанностей» перенесли. Возможно, с внесением несущественных корректировок. Его миссию усилили, как и группу «Зенит» в целом, вновь прибывшими сотрудниками. Майору Розину для поддержки придали комитетчиков из Омска и Барнаула. Нас будут интересовать двое из них — Ирванев и Васильев. И вот почему.

В кабинете Якуба присутствовали генералы Костенко и Власов, полковники Рябченко и Летучий, майор Розин и переводчик Плиев. Как исполнители генералы, полковник и переводчик отпадают. Остается один «функционер» — Валерий Розин. Он и есть единственный представитель как раз той фирмы и в данный час — «божьего промысла КГБ». Во время выстрела в Якуба в кабинете появились еще четыре субъекта: Васильев, Ирванев и Лаговские. Братья, даже превосходные каратисты, но только что свалившиеся с небес, тоже отпадают как исполнители: на их подготовку к акции не было ни времени, ни возможности изучить их морально-деловые и профессиональные качества. Но главное, им, братьям, пусть и самым замечательным, но посторонним, не могла быть известна цель затеянного. Трудно вообразить, что, например, тот же Розин, впервые увидевший братьев, не зная даже их имен, отдаст обоим для исполнения архизасекреченный «госзаказ»: «Мужики-товарищи, дельце есть: как ворветесь в кабинет, первое — пали в Якуба, вали его наповал». Смешно, правда. Хотя тут как-то не до смеха. Так что Стасик и Павлуша Лаговские — это для героического антуража десантных войск.

Исключаю участие в убийстве Якуба и бойцов Ирванева и Васильева. По одной простой причине: они пришлые, назначенные для выполнения узкой и конкретной задачи — прикрыть Розина и, не щадя живота своего, всячески способствовать выполнению им акции по ликвидации начальника Генштаба. Омичи — такие же чужаки для спецгрупп комитета, как и мы с вами. И потому оба вряд ли знали о доподлинной задаче Розина — в КГБ лишних вопросов никогда не задавали и, думаю, не задают и сегодня. Тем и сильны молодцы-чекисты, а любопытствующие служат особистами в линейных частях. Вот характерный пример в подтверждение корпоративных мистерий КГБ. Даже вездесущий посол Табеев не был посвящен в замысел операции. Поэтому, когда раздался взрыв и в посольстве погас свет, он был в замешательстве: «Очень неудобно мне было перед женой. Она мне тогда сказала, что с тобой здесь никто не считается, тебя даже в известность не поставили». Табеев позвонил представителю КГБ генералу Вадиму Кирпиченко и потребовал объяснить, что происходит в городе. Но тот ему сказал, что сейчас нет возможности беседовать: «Завтра доложим, Фикрят Ахмеджанович». И прервал разговор, хотя посол пожелал узнать о ситуации «сей же момент».

Если бы «народный мститель», он же «зачитчик приговора» патриот Абдул Вакиль действительно был таковым, то не отсиживался бы в машине в ожидании конца — и боя, и Якуба, — а, ведомый праведным гневом, в первых рядах устремился вершить справедливое возмездие над гнусным предателем. Ан, нет. Неумолимо следуя полученным указаниям, он сидел под охраной бойцов тихой мышкой, приглушенный страхом, и страдал, моля Аллаха, чтобы пронесло и шальная пуля не настигла его. Ни здесь, в машине, ни там, в кабинете Якуба. Вакиль не смел выходить из укрытия до окончания операции и совершения «акта возмездия». Только после воздаяния единоверцу за его грехи «патриота» могли препроводить наверх, в осиротевшие апартаменты, с одной-единственной целью: опознать — тот ли злодей отправлен к праотцам.

Никого не убеждаю, но не хотите ли сказать, что Розин специально, в соответствии с разработанным планом, производит выстрел в Якуба и делает это настолько ювелирно точно, искусно и складно, что пуля лишь мимолетно, вскользь ранит начштаба — не до летального исхода? Далее мизансцена, которая логически вытекает из спланированного «меткого выстрела», видится такой: «подранок» бережно перенесен комитетчиками на диван в комнату отдыха. Следует несколько минут грозового молчания. Подполковник дожидается мгновенья своего издыхания. В те же самые минуты истомленный переживаниями боя курьер-чекист понукает Абдула Вакиля подняться наверх, по дороге вкладывает ему в руки пистолет, твердо напоминая: пробило время мстить, твой час настал — иди, твори возмездие, но только красиво. Что означает: зачитай тому, который на пороге смерти, суровый, справедливый приговор. И не забудь — от имени всего афганского народа. И в голос, как можно громче. Торжественности прибавь, на сколько сможешь, — чтоб и за дверью услыхали из поздней тьмы твой разговор с приговоренным, и пункты преступлений зачитай, за что расстрелян. Чинно сделай все, не поспешая, с чувством, с толком, с расстановкой — чтобы было все, как на суде благочестивом. От себя, коли тебя охота припекла, добавь маленько слов. Но кару не затягивай — мы что-то нынче умаялись бороться, пора и честь знать…

Согласны — ересь. И я согласен. И потому думаю, произошло все так. Розин второпях, а может, в сильном волнении, промахнулся и несмертельно ранил Якуба — пуля попала в грудь с правой стороны. Скверный выстрел, за который обычно корят, бранят, хулят и насмехаются. Но ловкачи-чекисты явный прокол ловко обернули себе на пользу — дескать, так и было задумано. И возвысили исполнителя до небес, а спецгруппу поставили в один ряд с алмазными звездами. На оттоманку Якуба уложили его подчиненные и адъютант. Пока шли переговоры о прекращении сопротивления охраной, послали за Вакилем. Справедливо решив, в свете отрабатываемой легенды, что пора ему завершить запланированное: добить врага. И преподнести миру неопровержимые доказательства переворота «руками афганских патриотов». Пять пуль были посланы Абдулом в упор, не целясь. Не забрызгался ли кровью отчизнолюбец?

Потом он хвастал вслух и показушно: мол, рука у меня не дрогнула, и я все пули из пистолета всадил Якубу в черепушку. И мир узнает, что не только это убийство и убийство Амина, но сам переворот — дело рук исключительно здоровых сил Афганистана, революционеров обновленной свежей крови. И наглядный пример тому — Абдул Вакиль. И наглядное проявление: Якуб не застрелен, он именно расстрелян, по приговору, как пособник и соучастник Амина. А то, что, по мнению кого-то, с ним попросту жестоко расправились, так кто, если не ваш вождь и наш тоже рулевой — Владимир Ленин, насорил в истории революционного движения словом могучим: «Быть революционером — значит ломать все вредное, отжившее самым решительным, самым беспощадным образом». Вот мы — и под корень извели вредоносное семя. И — самым беспощадным образом!

Как видим, про афганцев не позабыли — воздали им должное, в похвальбу обмакнули. А придуманный героизм одиночек-патриотов, атакующих объекты бок о бок с советскими бойцами, и выносящих приговоры, и исполняющих их самочинно, — весьма по-ушлому использовали кагэбэшники. «Подписав» афганцев под красивой ложью и отведя им не пассивную роль «опознавателей», а активных участников новой коммунарской эры, тем самым принудили их молчать о реальных событиях. На уста их навесили замки — и правде было не вырваться из-за плотно стиснутого зазубья и ни в какую не заявить о себе.

Следуя версии, и вывод сделаем. Майору Валерию Розину, коммунисту, негласно — от имени ЦК КПСС, и официально — от советского правительства, и конкретно — от председателя Андропова, и непосредственно — от генерала КГБ было доверено выполнение государственной, особо важной задачи, с которой он блестяще справился. Розин был одним из семи человек наряду с Карпухиным, Козловым, Романовым, Семеновым, Емышевым и Головым, которого сделали Героем Советского Союза, — на него было подано соответствующее представление.

Каждому желанны рукоплескания… Навоевавшись в Кабуле, а еще позже снова в Кабуле в должности заместителя командира «Каскада-4» по разведке (1982–1983 гг.) подполковник Валерий Розин очухается в осмыслении, что скрытый, скраденный про запас талант спецназовца не создает ему подобающей репутации. И, нащупав в себе искру божью, предастся новой утехе — вломится по своему обыкновению, выкованному в налетах и захватах, в «клуб поэтов». И вызовет к жизни обрядную и одновременно военно-строевую хвалебную песнь — боевую марсельезу. Чекистскую. «Когда кончался семьдесят девятый,/ В огонь судьба толкнула нас. /Мы разве были виноваты, /Что хорошо исполнили приказ?!»

Нет, Валера, вы не виноваты, что хорошо исполнили приказ — сие есть похвально во все времена и во всех народах. Но вот убивать человека, который и плохим словом вас никогда не удостоил, преднамеренно и заведомо, — не подобало: никому не поздоровится от этаких похвал… Вам уже сегодня снятся дурные сны: «В лучах закатных розовые горы /Во снах являются мне вновь… /Я с той поры не пью кагора, /Напоминающего кровь».

Не проспи чекист до непробудности совесть свою, ему бы не горы розовые грезились, а лик подло убиенного им отца детей — Якуба. А быть может, для лебединой песни и гор доставало. А кагор правильно что не пьет подполковник в отставке — это церковное вино. В нем дух престольный, храмовой — не шибает как следует. Герой-чекист на водку налегает. О том и председатель КГБ Андропов толковал, рекомендуя верным своим чекистам после совершения ими приказного похождения, проделки удалой, бедовой, или, если круто завернуть, подвига бессмертного, — заслуженно возлиять. На свят-месте: за ширмой в столовке управления, где щи из квашеной капусты с перловой крупой подают, или в ресторане «Пекин», колыбельке КГБ, — лихо расслабиться под «сунженчончоу» — свиную рульку, запеченную с кедровым орехом и в соевом соусе. Но лучше все же — дома, по-нашему, как повелось со времен ЧК. И за что только хвалили, по головке гладили, в пример ставили? Лучше дома, за дверью, наглухо затворенной, и за окнами, что не нараспашку…

Немало позабавился однажды, когда мне один из участников событий, комитетчик, травил байки, «вешая лагман на уши». Происходило это в хлебосольном Ташкенте, в ресторанчике «от новых узбеков», с вызовом поставленном у самой речонки Анхор. Удивительно затейливой архитектуры, где переплелись прошлое — в резьбе по камню — и настоящее — в восточном извечном чревоугодии, в день и в час, когда нас обносили душистой лапшой — лагманом. Хорошо сохранившийся молодец горячо утверждал, что при взятии здания Министерства обороны в группе захвата находились целые отряды афганцев — членов партии. И девять (!) из них (не потому ли, что это счастливое число у мусульман) огласили приговор Якубу (видимо, тужились хором, как священные суры из Корана читали), и затем один (знать, очень уважаемый человек) от имени народа пристрелил начальника Генштаба. Я спросил капитана, часом, не тот ли это был «афганец», фамилия которого значится в наградном листе, хранящемся в управлении кадров КГБ, не он ли выращивает сегодня хлопок на полях Узбекистана. Анхор нес свои воды. Капитан нес чушь собачью. Официант нес вторую смену блюд. И это последнее движение в природе было самым замечательным в тот час выяснений, кто ж этот знатный убийца и кому так повезло — быть им.

«Приглашенные из нового руководства страны» присутствовали на объектах захватов, но их свозили не вершить «правосудие», а опознавать трупы холодные и констатировать факт смерти конкретного человека, как делает это патологоанатом из городского морга. Трагедия Мухаммада Якуба заключалась в том, что каким бы он ни был преданным и хорошим другом Советского Союза, после устранения Амина становился невольно — как родственник, пусть и очень дальний, знаменем рода Аминов, вокруг которого могли собраться со временем неугодные Бабраку, а значит, и Союзу, силы сопротивления. Впрочем, и сам Бабрак сокрушался по поводу нелепого и абсолютно бессмысленного, жестокого уничтожения Якуба.

И думаю: ведь угораздило человека полюбить красавицу, сестру жены всем неугодного и обреченного человека, построить с ней свой дом, сотворить свой мир, населить детьми. Все это уютное и хорошее однажды несправедливо обратится драмой и трагедией, станет причиной безутешной смерти сына, отца и мужа.

Глава 5

ТУК-ТУК-ТУК… КТО К НАМ ПРИШЕЛ?

Неважно, где пуля тебя подберет. Значимый ли, по планам руководителей операции, объект или второстепенный — это для бойца, брошенного в атаку, роли не играет. И там, и там в тебя стреляют. И колотящаяся жизни нить неважно, где оборвется.

1

Много говорено и писано о взятии Тадж-Бека, резиденции Амина. В красках, витиевато и поминутно выписаны шаги солдат в бою. Иногда коробит от ощущения, что тебя приучают к мысли — на пороге дворца почетней умереть, чем на другом любом объекте в предместье Кабула. А если смерть не поселилась при атаке конкретного объекта и Бог миловал, то вроде и боя не было вовсе. Так, словно бы лениво и скрепя сердце, в ненастье мужи на охоту собрались, прошлись и постреляли. В свое удовольствие. И что там дел — чисто по Цезарю: пришел, увидел, победил. И весь триумф, и времени на то — минут пятнадцать.

Без очередной цитаты — ни шагу…

«Не менее сложным для овладения, чем Генштаб, был штаб Центрального армейского корпуса, управление и охранные подразделения которого располагались в комплексе зданий „Дома народов“. Этим объектом предстояло овладеть шестерым разведчикам-диверсантам и роте поддержки десантников. Группа тщательно разведала объект, разработала план действий по нейтрализации, сковыванию и, в случае необходимости, ликвидации противника. Благодаря слаженным действиям разведчиков и роты поддержки после 15-минутной перестрелки сопротивление противника было сломлено, овладение объектом пошло по „мирному“ варианту, что позволило нейтрализовать и удержать от оказания сопротивления новому режиму все части Центрального армейского корпуса. К утру 28 декабря 1978 года штаб ЦАК уже охранялся спаренными советско-афганскими постами. Сводная группа по овладению объектом потерь не имела».

Вот такой мемуарный рапорт выдал «на-гора» генерал Вадим Кирпиченко. Несколько слов, и ни одного убитого. Видимо, в силу последнего обстоятельства, раз погибших нет — нет и интереса к захваченному объекту, нет и ни одной фамилии участвовавших в «мирном бою». Но впечатление легкости проводимых плановых учений со стрельбой холостыми патронами все-таки присутствует. Генерал хотя бы своих, сегодняшних, уважил — группу «Зенит», которую он обозначил как «разведчики-диверсанты», что по смыслу заставляет нас подразумевать спецназ ГРУ. И к «вчерашним» своим-родименьким — надо было, думается, тоже прибавить гонора и фасона. Как-никак, а Вадим Алексеевич служил в рядах прославленной 103-й воздушно-десантной дивизии и в январе-мае 1945 года участвовал в освобождении Венгрии, Австрии и Чехословакии. Продолжатели боевых традиций фронтовика Вадима Кирпиченко как раз и захватывали Центральный армейский корпус. Традициям — жить! Когда-то и кто-то сказал эту фразу, ставшую легендарной.

А кого под Кабулом «ставили на колени», походя, как на прогулке, комитетчики и десантники? Центральный армейский корпус — это три дивизии, три бригады, четыре полка, разведывательный батальон и военная академия Пухантун. Плюс отдельные части, которые дислоцировались в семи провинциях. Штаб корпуса располагался на территории «Дома народов» — вчерашней резиденции Амина. Охрана — порядка 1200 солдат с артиллерией, зенитными орудиями и пулеметами, бронетранспортерами и стрелковым вооружением.

Захват штаба осуществлялся силами парашютно-десантной роты 317-го парашютно-десантного полка — 72 человека. Группа «Зенит» — шесть бойцов и военные советники — тоже шесть человек. Ротой командовал капитан Валерий Самохвалов. Старшим по объекту был назначен «зенитовец» (фамилии, к сожалению, не знаю: десантники не вспомнили, к кому обращался, а товарищи из других групп КГБ путались — то ли этот, то ли тот), но основной груз ложился на десантников и их старшего — начальника разведки полка гвардии майора Анатолия Качанова. Ему была поставлена задача: оказать содействие бойцам КГБ в уничтожении «одного из военных лидеров правительства Амина» генерала М. Дуста. Проще — командующего Центральным армейским корпусом. Какой там, по меткому выражению Вадима Алексеевича Кирпиченко, «военный лидер правительства Амина» — генерал, он и есть генерал… Действующий командир, а не выдуманный лидер.

Командир роты Самохвалов на бронетранспортере разведдозора вломился на территорию штаба армейского корпуса. Не сказать, чтобы стремительно — подъездные пути не позволяли развить нормальную скорость. Следом за ним выдвигался экипаж лейтенанта Федора Гузыка. Стоявший во дворе БТР афганцев встретил десантников огнем из пулемета. Пули отметились трассерами поверх брони и рядом. Повезло ребятам — до цели было не более 30 метров. Поэтому наводчик-оператор старший сержант Юрий Коновалов, не мешкая, не растеряв себя в бою, дважды «огрызнулся», и весьма удачно: поразил БТР кумулятивным зарядом под башню. Хорошо рвануло, горячей волной обвеяло. Испытал на себе дыхание расправы рядовой Иван Прокушев, когда прикрыл огнем неловко высунувшегося замполита. Хотел ему еще уточнить, что сейчас не час политзанятий, но не проговорил в назидание — афганский гранатометчик с трубой перегнулся из окна и стал наводить свое оружие, неловко изгибаясь в проеме. Неестественность позы супостата подправил Прокушев: чиркнул очередью, патронов этак на семь-восемь, и исчез афганец…

Десантники в пылу атаки еще немножко покрушили все, что попалось под руку, организовали такую огненную стихию, что после этого желающих активно сопротивляться не выявилось. Наши ребята взяли под контроль казарму, артиллерийский парк, полностью блокировали зенитный дивизион и батальон связи. Подчиненные гвардии старшего сержанта Аркадия Сартасова, младшего сержанта Валерия Михалева и ефрейтора Мадатбека Субакожуева разоружили три караула без единого выстрела. При этом чудеса смекалки проявили рядовые Николай Татаринов, Юрий Еремин, Юрий Черняев. Парк боевых машин и казармы захватили десантники групп, которыми командовали сержанты Сергей Ветчинов, Владимир Юсовских, Олег Егоров, Нурбек Мамырбаев. Не так все было, конечно, весело и безоблачно в краю штабистов: тяжелое ранение получил рядовой Александр Ануфриев; 13 января он скончался от ран в госпитале.

Постреляв в разных концах «народного дома», по предложению советников решили все же поговорить с противником. Процессом руководил полковник Аристов Анатолий Анатолиевич, хорошо знавший потенциальных переговорщиков с той стороны. Всевозможные ультимативные формы общения с противоположной стороной быстро и убедительно отвели бойцам группы «Зенит». Старшим афганским офицером «на хозяйстве» в этот поздний час оказался замполит дивизиона, и ему через переводчика сообщили, что Амин свергнут. А так как это был политработник, тому популярно пояснили — в стране, вот прямо сейчас, пришло к власти демократическое правительство, по просьбе которого советские войска оказывают помощь в поддержании порядка в Кабуле. И ему, несколько ошеломленному, предложили выполнить соответствующие требования, которые бы исключили напрасное и бесполезное кровопролитие. Афганский офицер с готовностью принял все условия воинственно настроенных советских командиров — знать, не зря штаны протирал в военно-политическом училище в Минске, — и совместно с начальником штаба батальона, которого сам и разыскал, организовал их выполнение.

Военный советник командира батальона связи, майор Бондарук, тоже убедил своего подсоветного не оказывать сопротивления. И тот проявил себя весьма любезным, всепонимающим человеком, и в 20.15 обстановка на этом участке полностью контролировалась нашим подразделением. Командир группы майор Качанов вызвал офицера штаба и, будучи не лишенным юмора, через переводчика поздравил его с победой демократических сил Афганистана и попросил убедительно, с нотками металла в голосе, разоружить роту охраны и офицеров штаба корпуса. Подозреваю, что офицер произвел хорошее впечатление на афганцев и понравился им, ибо условно плененный штабист доверительно сообщил, что командир корпуса генерал Дуст с десятью солдатами и личной охраной укрылся в одной из комнат штаба.

Когда штурмовая группа, сформированная из личного состава 80-й отдельной разведывательной роты во главе со старшим лейтенантом Комаром Иваном Геннадьевичем, ворвалась в здание и предложила Дусту капитулировать, обороняющиеся афганцы ответили огнем. В завязавшейся перестрелке сопротивление было быстро подавлено, упрямцы пленены. Командир корпуса — тоже выпускник нашей академии — с несколькими охранниками смог уйти по крышам на территорию военного издательства.

Генерал Дуст — находчивый скалолаз, утерший нос нашим и сумевший в свои «за пятьдесят» сбежать с проворством циркового акробата, на следующий день, добровольно сдавшись, повел себя умно и сохранил много жизней: уберег и наших солдат, и своих. Не исключено, что и тому «патриоту», который его сдал. Трус, доносчик и предатель, он и в африканском племени был бы мразью. В Соборном Уложении 1649 года царя Алексея Михайловича «О службе всяких ратных людей Московского государства» в статье 20-й записано: «А буде тот, будучи на службе государевой, учнет изменою из полков переезжатие в неприятельские полки и там про вести и про государевых ратных людей сказывать… и сыщется про то допряма: и такова перебезщика казнити смертию, повесити против неприятельских полков…» Дуст, вероятнее всего, не читал Соборного Уложения, но у него был свой кодекс чести. А понятие чести во всех странах и народах одинаково соборно. Согласие комкора к сотрудничеству только прибавило теплых эмоций. А единение на пожаре и совсем подкупило в пользу самого тихого взятия объекта.

Афганские офицеры оказались не только лояльно настроенными, но и покладистыми. Бой хотя был скоротечным, но все же боем огневым — пожара не избежали. И афганцы бок о бок с десантниками приступили к пожаротушению. Пройдет еще несколько месяцев, и по весне в тесном содружестве представители двух армий так же, бок о бок, будут высаживать саженцы на аллее Дружбы. Что, впрочем, не помешает им, спустя время, стрелять друг в друга.

К утру пожар в здании был ликвидирован, и узел связи, откуда началось возгорание, приведен в рабочее состояние. Задержали афганского солдата, который сообщил, что Дуст скрывается в здании редакции военной газеты. Солдату предложили передать командиру корпуса требование сдаться, объяснив ему политическую ситуацию в стране. Убедившись, что советские офицеры говорят правду, Дуст по средствам связи передал приказ подчиненным частям прекратить всякое сопротивление.

Валерий Самохвалов передал охрану «Дома народов» своим товарищам — десантникам 350-го полка, которые, как им было сказано, станут «сторожами» на месячишко-другой. Но у них, десантников, знать, не все благополучно с математикой, потому что выйдут они из этого дома через долгие девять лет…

Глава 6

СПАСИБО МАЙОРУ

Когда я «докапывался» до информации по каждому объекту, которые в ту ночь были захвачены нашими подразделениями, то поторопился с выводом для себя, что «Дом народов» оказался самым безобидно простым в смысле взятия. Ясно, что потерь не было, и это — уже позитивная эмоция в пользу своих ощущений.

1

А все-таки действия наших летчиков при овладении штабом военно-воздушных сил Афганистана превзошли все представления. «Громовцам» старшему лейтенанту Анатолию Савельеву, командиру группы, выбор на которого, надо полагать, выпал не случайно — он в свое время окончил Московский авиационный техникум, — и лейтенанту Виктору Блинову было приказано захватить штаб ВВС. У меня есть запись рассказа Савельева, и это спасает мое положение. Если бы пришлось передать захват моими словами, то, боюсь, меня бы обвинили в тенденциозном отношении к ребятам из КГБ и злонамеренном преуменьшении их активного участия в организации и проведении операции. А так, без всяких купюр, тому свидетельство — прямая речь Анатолия. Я только позволю себе назвать действующих лиц, главных исполнителей — в благожелательном смысле, и вы поймете почему, — которые на время рассказа Савельева не могли быть названы и не хотели сами быть узнаны.

Итак. Приданный парашютно-десантный взвод 1-й роты старшего лейтенанта Левинского из батальона гвардии майора Пустовита. Командир взвода лейтенант Анатолий Ковалев. С ним было 24 десантника и три БМД. Советник — майор Юрий Николаевич Росляков (что до точности написания фамилии, у меня есть сомнения). Фамилию же погибшего механика-водителя, к сожалению, тоже не удалось установить. По поводу этого парня я вел переписку, приходили ответы — спасибо, кто откликнулся, но сведения настолько противоречивы, что лучше умолчать, чтобы ошибочными или неверными данными не оскорбить память ушедшего.

Анатолий Савельев: «Мне с Виктором Блиновым было поручено захватить штаб ВВС. Дали нам в помощь лейтенанта-десантника и его взвод. Пришли к нашему советнику, который находился в штабе, а тот говорит: „Никакого штурма, — и объясняет нам свой план: — По два человека проходим в здание. Спокойно, без суеты сосредотачиваемся в одном из кабинетов. Вторая половина взвода находится на удалении и, замаскировавшись, ждет сигнала. Они разоружают внешнюю охрану, мы — внутреннюю“. Действительно, афганские солдаты даже внимания не обратили, когда в здание штаба ВВС стали время от времени входить наши десантники.

Где-то около 19.00 мы разоружили внутреннюю охрану. Забрали автоматы, выставили свои посты. Затем вошли в кабинет начальника штаба. Советник говорит: вы арестованы. Он сдал оружие. Были также разоружены все офицеры, их арестовали, посадили в комнату, взяли под охрану. Операция прошла без единого выстрела. Прошел уже час с небольшим, стемнело, все стихло. Мы решили, что стрелять некому, все арестованы, однако ошиблись. Вблизи штаба располагалась курсантская казарма, оттуда и открыли огонь. Выстрелом из гранатомета прошили броню нашей БМД, которая стояла у штаба. Погиб молодой солдат-десантник. Здесь я в первый раз увидел смерть в бою…

Старались на выстрелы не отвечать. Заставили начальника штаба ВВС соединиться с курсантским подразделением и отдать команду о прекращении огня. Пока вели переговоры, сами чуть не погибли. В кабинет начштаба влетела граната, но обошлось. Курсанты же вскоре стрельбу прекратили. Среди ночи к нам приходит сообщение: танки прут на штаб! Я у лейтенанта-десантника спрашиваю: „Что будем делать?“ Он задумался: „Знаешь, если танки вырвутся на летное поле, мы их не остановим. Там у нас всего три БМД. Давай машины выдвигать вперед, перекроем улицу. Она неширокая, это нам на руку. Пойдут — станем бить“.

Майор-советник слушал-слушал наши аргументы, а потом говорит: „А откуда здесь танки? Не могут тут находиться афганские танки“. Мы с ним в машину — и вперед. Темно. Ночь. Видим, действительно танки идут. А кто их разберет — наши они или афганские? Майор выскочил из машины и навстречу колонне. На переднем танке командир в башне, по-походному. Остановилась колонна. Советник спрашивает: „Ты куда рулишь, воин?“ Тот называет точку. „Так это же в обратную сторону“, — смеется майор. Оказалось, карты Кабула у них не было, города не знают. Им дали точку, они и прут. Заплутали, всех переполошили. Но, как видите, все окончилось благополучно…»

Спасибо майору…

А заплутавшие танки с измученными экипажами — простуженными, без голоса, с сильным насморком, с воспаленными глазами, выглядевшими крайне жалко после совершенного ими тяжелейшего шестисоткилометрового марша по высокогорному маршруту в зимних условиях из Термеза до Кабула, — были частью страшного большого тела 108-й мотострелковой дивизии. Она гремящей и чадящей лентой, подминая и кроша смерзшийся снег траками гусениц и колесами тяжелогруженых машин, вползала в поверженную столицу, принадлежащую этой ночью смерти, втягивалась в пустынные стылые улицы и долгую студеную войну. Увлекая за собой в самом хвосте змеиной колонны, извивающейся с натужным урчанием по тесным улочкам, машину замыкания, в холодном кунге которой лежали тела первых десяти убитых солдат дивизии…

Присутствие инициативного майора-советника подсказывает такую мысль: мало сказано об участии советников в операции «Байкал», несправедливо мало. Не будем забывать, что первые военные советники прибыли в Афганистан еще в 1956 году — помогали осваивать технику, поставляемую из Советского Союза. Неважно, что их было чуть более полусотни. Куда важнее, что они приобретали опыт в подготовке чужих солдат и офицеров и в общении с людьми малознакомой нам страны. Армию соседа они понимали изнутри. К 1977 году их число возросло до 240 человек, в январе 1979 года стало более четырехсот, а к лету перевалило за тысячу. Всего же с 1980 по 1988 год в ДРА было командировано около 8000 военных советников, специалистов и переводчиков. Лучше их никто не знал настроений личного состава: морально-деловых качеств афганских военных, боевой способности частей и подразделений. Разведслужбы во многом питались информацией от советников, используя их знания реального положения дел и применяя их опыт. Не так скромны и их функции в операции по свержению режима Амина, как это напрасно подается во многих мемуарах. Многие из них в период боевых действий отдали жизни, выполняя свой служебный долг. Всего в Афганистане погибли 180 военных советников, специалистов и переводчиков, 664 были ранены. (В некоторых источниках погибших — 190.)

Особенно обидно за тех, которые были практически беззащитны, находясь в частях, дислоцированных, как правило, далеко от Кабула. С ними расправлялись свои же подсоветные, переходившие на сторону душманов. Некоторые попадали в плен к мятежникам, подвергались пыткам и принимали мученическую смерть. Их работа проходила в постоянном напряжении — в отличие, например, от спецназовцев, выполнявших разовые задания. И давайте не будем забывать, что наши бойцы спецгрупп и вторгающихся частей шли вперед за Родину вдалеке от своих близких. А они, советники, еще и с мыслью о любимых и незащищенных, что находились рядом и ожидали мужей за стылым ужином в тот роковой вечер, 27 декабря, и во все последующие. Советники почти все были при женах, а присутствие благоверных ох как мешает спокойно погибнуть. Даже за правое дело…

Разослали потом офицеров по округам, соединениям, частям, академиям — и забыли. Питаю надежду — может быть, хотя бы спасибо сказали. Хорошо по этому поводу и с доброй порцией иронии и сарказма скажет много-много лет спустя полковник в отставке Евгений Чернышев: «Все офицеры получили ордена. А обо мне позаботиться было некому. Я мог бы о себе позаботиться сам и инициировать награждение, но этот вопрос меня мало интересовал. А на память о тех событиях достаточно и грамоты. Кто служил под началом генерал-полковника Магометова Салтана Кеккезовича, знает, что он был достаточно груб с подчиненными, малоприветлив. До похвал и благодарностей снисходил редко. Поэтому грамота, полученная от него, чего-то стоит».

Советник главкома ВВС и ПВО генерал-лейтенант Орлов Олег Гаврилович, заменившийся 7 февраля 1980 года, двумя неделями ранее на совещании советников рассказал о судьбе наградных документов, составленных на них, обеспечивавших ввод советских войск: «Наверху решили, что советники ни в каких событиях не участвовали. А потому представления и наградные листы предложили оставить себе на память».

26 декабря военных советников и командиров частей кабульского гарнизона собрали на совещание у генерал-полковника Магометова. Им была поставлена задача: завтра остаться в частях на ночь, организовать ужин с подсоветными — для этого им выдали спиртное и «закусить» — и постараться ни при каких обстоятельствах не допустить выступления против советских войск. Когда произошло отравление Амина и его гостей, Джандад распорядился выставить дополнительные посты по периметру Тадж-Бека и на других важных объектах. В свою очередь, начальник политуправления Экбаль позвонил в танковую бригаду, приказал командиру быть в готовности выступить для оказания помощи правительству.

Полковник Салкин находился в те часы в танковой бригаде. «Вечером, приблизительно в 18.30, командиру бригады капитану Ахмаду Джану поступила команда ввести один батальон в город. Я и советник командира бригады полковник Виктор Николаевич Пясецкий в это время находились рядом с командиром. Неожиданно четыре БМД ворвались на территорию военного городка и окружили здание штаба бригады. Из первой машины выскочил советский капитан. Вошел в здание, представился, отозвав в сторону Пясецкого, переговорил с ним, затем достал фляжку со спиртом — предложил выпить. Капитан, обращаясь к командиру бригады, сказал, что в городе неспокойно и выход бригады нежелателен. Командир, посоветовавшись, дал команду „отбой!“.»

Одним из первых в штаб главного военного советника доложил из 15-й танковой бригады майор Еньков Леонид Филиппович. Он сообщил, что к КПП прибыл батальон десантников. Все афганцы — офицеры и солдаты — братаются с советскими солдатами, эксцессов нет. Небезынтересно, как оценивали те события сами афганцы. Старший лейтенант Мухаммад Захир: «Во время ввода ваших войск в Афганистан 27 декабря 1979 года я служил механиком-водителем в 15-й танковой бригаде. Когда стемнело, началась стрельба. Экипажи бросились к машинам. Но танки не вышли за КПП. Командир дал приказ оставаться на местах. В каждом батальоне был один ваш советник. Мы уважали этих людей. Накануне они лично проверяли боеготовность танков. Когда все улеглось, мы обнаружили, что все ударники в орудиях танков вынуты. Это сделали ваши советники».

Советские подразделения полностью блокировали в Кабуле афганские воинские части. И проделано все было, надо сказать, без особых проблем. Трудности возникли только с 26-м парашютно-десантным полком в Кабуле, блокированном в крепости Балахисар, командир которого отказался сложить оружие и высказался в поддержку Хафизуллы. Усилиями советника подполковника Богородицкого Анатолия Ивановича и офицеров штаба главного военного советника конфликт был исчерпан. Взятые в качестве заложников офицеры-советники не пострадали.

Командир 8-й пехотной дивизии, услышав по радио бредни Бабрака, решил выступить против советских войск. Угроза была реальной и слишком опасной. Около двух часов велись трудные переговоры. С большим трудом советники убедили комдива, что он останется на своей должности. Оказалось — невольно солгали: комдив был посажен в тюрьму. В ночь на тридцатое будут арестованы и командиры 4-й и 15-й танковых бригад, которые с советским капитаном попили спирту и содействовали братанию. Все их прегрешение — что они «хальковцы». Кармаль и слушать не желал, что эти командиры бригад не просто проявили лояльность к новому режиму, но и безоговорочно поддержали его. Комитет госбезопасности Афганистана тут же откликнулся на порывы Бабрака и продолжил «искоренения», им санкционированные. Магометов попытался заступиться за обоих комбригов, но взял на себя напрасный труд: сбылись худшие прогнозы — «парчамовцы» начинали чистки, нередко круто замешанные на крови. Пошли повальные аресты и повальное же бегство из армии офицеров и солдат. Сколько их, обученных, озлобленных и непримиримых, ушло к моджахедам! И стреляли они потом в ненавистных сторонников нового режима, и стреляли в наших, и убивали их — ни в чем не повинных перед народом Афганистана мальчишек…

Уже говорено — обошли советников должным вниманием в событиях той ночи. Кинулись описывать действия дерзких десантников и элитных бойцов КГБ. Советников больше расценили как людей, лишь подававших советы не дальше кабинетов, а за дверь, на порог войны, их в своих мемуарах не допускали. Несправедливо. Весьма несправедливо! Но не ропщут советники, как и без претензий и бойцы отдельного отряда спецназа ГРУ, о которых наговорено всего-то столько, что, дай бог, едва набралось бы на один солидный газетный очерк.

А может, оттого-то они и чище других. Быть может, в тот черный день очнулись белее всех остальных…

Глава 7

ОЛОВЯННЫЕ СОЛДАТИКИ

Неловкость присутствует в хрониках тех кровавых дней. Хваленные во всех державах спецслужбы, полицейские органы и управы — столпы власти, призванные оберегать ее, крепить и щитом стать в случае угрозы ее существования, — в Афганистане оказались вялыми и, если угодно, робкими и легкими на измену. Проявили себя как потешные полки и оловянные солдатики. Захват, охват, атака, ор, боль, штурм, соль из глаз, вздох, раны кровь, развороченная грудь, сердце наружу, последний вздох… Не возжелалось им, спецвымуштрованным, при вождях состоявшим, всего этого на себе испытать и даже видеть, став хотя бы нечаянными очевидцами. Им хотелось нетленного мира. А Бог за мир взымает дорого…

1

КАМ — военная контрразведка. ХАД — госбезопасность. Царандой — милиция. О них, вверявших в эту ночь свои судьбы советским военным и бабракским функционерам, и пойдет короткий — потому как похвалиться, собственно, нечем — рассказ.

Комплекс зданий афганской контрразведки и государственной безопасности спланировали захватить такими силами. Взвод десантников из 317-го полка. Командир — лейтенант Сергей Корчмин. Двенадцать советников, фамилии которых стойко «не сдают» кэгэбисты — понимать, мол, надо! Шесть офицеров «Зенита» — старший Рафаэл Шафигулин. И неодушевленные предметы, но без которых в настоящем бою никак — три боевые машины десанта, два простецких «ГАЗ-66» и две зенитные самоходные установки. У многих спрашивал, откуда у нас в тот период были эти установки. Обратите внимание, они задействованы почти во всех штурмах.

— Ааа… да были «зэсэушки» у нас…

«Да были» хорошо воспринимается на слух — это значит, добыли.

Ну а дальше хохмы в духе отчетности КГБ — пошло, поехало. Где кавычки — там цитаты.

Обязательный зачин-запев с акцентом на то, что: «Довольно сложной задачей оказалось овладение комплексом зданий афганской военной контрразведки и службы госбезопасности». Дальше суть плана: «Согласно разработанному группой и обсужденному с советниками плану взятия и блокирования объекта предполагалось проникнуть в него через три расположенных по периметру входа. Осуществлявшие прорыв боевые машины десанта должны были, подтянувшись к главному зданию, блокировать его. Спешившийся личный состав должен был разоружить охрану по периметру, а группе захвата (21 человек), проникнув в главное здание, предстояло разоружить сотрудников объекта и захватить намеченных лиц. Было решено: с силами охраны в бой не вступать, ограничившись отсечением их от главного объекта курсовыми пулеметами БМД и зенитными установками».

Брошу камешек в сторону описавших всю эту героику операции, где мужество было проявлено, и смекалки вдосталь проявилось, и отвага обнаружилась. Стало быть, они влетели на подворье. БМД, механиком-водителем которой был Сергей Кинель, выбила ворота. Сколько же тех ворот повыбивали в ту ночь, и сколько прямолинейности в действиях: выбили, сломали, ворвались… И не более того. И вся тут тебе инициатива, и военная смекалка с хитростью пополам. Ворвались не очень грозно, так как «одна из боевых машин десанта получила повреждение и потеряла ход». Ужасаться не следует — БМД просто поломалась, с машины слетела гусеница. Но юный лейтенант Сергей Корчмин не сплоховал. Согласно свидетельским показаниям, он «принял решение частью своей группы штурмовать ближайшую дверь».

Группа захвата рванулась вперед. Гвардии рядовой Сергей Корнилин с пулеметом прикрывал рядового Сергея Долохова, который брал в плен часового. Сняли его. Не будем уточнять, как, но устранили благополучно. Подоспел рядовой Александр Лесников, и впору было рвануть дальше, но боец зацепился ремнем автомата за ручку двери и невольно преградил всем путь к славе. Затоптались на месте ребята, и с ними два ефрейтора — Сергей Радченко и Николай Федоров. В этот момент прямо на них вылетел из-за угла афганский офицер с пистолетом. Рядовой Сергей Дербенев помог товарищу освободить ремень, Лесников изловчился и тренированным ударом, а может, больше с досады и злости, сбил афганца с ног. Если быть точным, десантник ударил нападавшего кулаком по голове так, что тот рухнул на колени и выронил пистолет.

А дальше, по документу, происходило следующее: «Под прикрытием огня пулеметов группа броском проникла в здание, где соединилась с находившимся там еще до начала операции заместителем руководителя представительства КГБ Владимиром Александровичем Чучукиным». (Он был советником при ХАДе.)

А что там делал чекист В.А. Чучукин? Нет тайны в том, и повествую: «Перед началом операции полковник Чучукин вместе с одним из сотрудников прибыл в здание и провел там разъяснительную беседу с афганскими контрразведчиками. Поэтому, когда десантники и спецназовцы ворвались во двор, то произвели холостой выстрел из пушки БМД, а затем при помощи гранатомета „Муха“ вышибли парадную дверь. Сопротивление им никто не оказал».

И еще что занимательно. После захвата Шафигулин весело докладывал генералу Кирпиченко: «Подходим к зданию. Тихо, только в одном из помещений горит свет. Думаю, притаились, гады. Приготовил гранату и неслышно подкрадываюсь к двери. Сейчас как шарахну! Приоткрыл дверь, а там Владимир Александрович пьет чай с руководителями ХАДа. Оживленно болтают, и временами раздается смех. Граната не понадобилась».

Тут как-то не совсем понятно: зачем ломиться в открытые двери да еще посредством небезобидной «Мухи»? Ведь так можно было и в товарища Чучукина угодить ненароком, пребывающего в здании с очень даже миротворческой миссией. Интересно, когда прозвучал выстрел из пушки, они все там, в кабинетах, кофе пили? А пассаж с холостым выстрелом — хорош, однако. Это что-то новое в практике ведения боевых действий — реальных, а не учебных. Снарядились на войну, а боекомплект прихватили холостой. Чудно, право… Хотя понимать надо: уж коль не было ни одного выстрела со стороны неприятеля, то для пущей видимости боя пальнем разочек «Мухой» с нашей стороны и отсалютуем своей победе холостой и неопасной хлопушкой. А раз стрельба случилась да взрывы «Мух» и грохот пушек, то и победа обрела иной вид и иное звучание. Тем более что, действуя в начале штурма быстро и решительно, в течение оставшихся часов до рассвета десантники не почивали на лаврах, а принимали оружие от 150 добровольно сдавшихся и тушили несильный пожар. Огнище становилось неопасной традицией в ту ночь на многих объектах, и здесь тоже кукарекал и витал «красный петух». И это небольшое возгорание пришлось даже кстати — кто сумел, воспользовался. Невпечатляющие пепелища воспламенили образ: земля горела под ногами супостата. Повсюду, от края и до края. Свобода шествовала — огнем играя, сжигая вчерашний черный день. И — очищая…

Пока суть да дело, беготня, толкотня, ведра с водой, заливание несильного пламени в дружном единении с плененными афганцами — те, которые посознательнее, командиры занялись следующим. Посчитали потери — один легкораненый при… пожаре. Обратились по мегафону к разбежавшейся охране с призывом вернуться, сдать оружие и быть свободными. Советским поверили. Пришли те, которые недалече убежали. Вначале проявили недоверие, но, убедившись, что обмана нет, поспешили группками сдаваться и сдавать оружие, командиров и неверных товарищей, которые без твердых убеждений шлялись по двору и в прилегающих садах и палисадниках, маскируясь под оголенный куст. Побросав в кучу винтовки и автоматы, получили бессрочное увольнение и с превеликой радостью покинули ухоженные пределы могучих департаментов, оскверненных гусеницами десантных машин и присутствием коварных чужаков. И не было им больше никакого дела до революции, до нового старого правительства, до всего, вокруг них происходящего. Душу согревали мысли, что все для них обошлось счастливым образом, и состоится свидание с семьями и хижинами. Грели душу и прохудившиеся ношеные-переношеные шинели, которые, спасибо, не реквизировали вместе с оружием. А то — и с жизнью.

Генералы КГБ умилялись — в числе захваченных афганцев оказались все намеченные лица, а также некоторые члены правительства. Занятно, что же в полночь, да и в выходной, делали, не будучи посвященными в ход событий, «намеченные лица» и тем более примкнувшие к ним «некоторые члены правительства»? Что за олухи составляли эти рапорты-реляции? Чего здесь больше: привычного небрежения при составлении донесений или суровой необходимости прогнуть по нужде спину перед начальством? А может, наличие тренированных мускулистых «элитных тел» в принципе не предусматривает спроса: а как насчет головы? А может быть, начитались в детстве разной хреновины о штурме Зимнего в одна тысяча девятьсот семнадцатом? Это когда пролетарский вандал огласил: «Которые тут временные? Слазь!»… И уверовали на всю оставшуюся жизнь, что это затрапезное фабрично-заводское сборище и пьяное солдатское скопище в дни мятежей люди благородных кровей встречают в служебных апартаментах. Средь глухой ночи, изнемогая от ожидания радости встречи с гегемоном. И едва ли не с охапками цветов — собранных букетов красных и оранжевых оттенков, символизирующих дружбу, тепло и радушие…

А еще в течение декабрьской ноченьки спецы от КГБ совместно с лояльно настроенными афганцами произвели сортировку архивных материалов и документов. Спозаранку прибыл генерал Иванов, который, поблагодарив своих за проделанную работу — к десантникам он даже не подошел, не осчастливил их своим высоким присутствием, — обратил внимание на то, что здание, располагавшееся по соседству, по-прежнему находится под охраной сторонников Амина. И он приказал срочно захватить его. Поставил в укор подчиненным факт недосмотра и на вид поставил — не доглядели. Стыдно стало. Опустили очи долу офицеры КГБ. И еще раз умилились генералом— что значит провести годы службы во всебдительности. И без труда, без сопротивления разоружили охранников здания Министерства иностранных дел. И по сейфам без промедления прошлись. Не для того ли затевали «захват» министерства и отстранили сторожей, часть из которых даже не была вооружена? Ну, разве что ключи амбарного размера на поясе болтались. Очень хочется знать: если действительно в налетах участвовала группа «Чалма», то почему люди Громыко готовились сложить голову в коридорах резиденции Амина, а не в залах Министерства иностранных дел Афганистана?..

С контрразведкой разобрались, но была еще госбезопасность. Здесь определили такие силы: группа спецназа ГРУ — об этом нигде не упоминается. Командовал сержант Алимджан Уразаев, узбек, выходец из города Пскента Ташкентской области. В его задачу входило довести «зенитовцев» до кабинетов и обеспечить прикрытие во время их работы в качестве «медвежатников» — взломщиков сейфов. У «грабителей», правда, отсутствовало спецснаряжение типа «фомки», поэтому дедовские воровские приемы отошли в область преданий; на смену им пришел более эффективный и прогрессивный способ — пластик, который запросто рвет и разносит хитроумные кодовые замки и неоткрываемые банковские запоры. А, между прочим, не оттого ли пожар возник и здесь тоже? Боя-то не было…

Алимджан был первым из «мусульманского батальона», с которым мне было позволено пообщаться еще в Кабуле, перед отлетом отряда в Чирчик. Подкупало, что сержант вел за собой офицеров-профессионалов и справился достойно — на «пять». Разговор был короток, и в рассказе — отсутствие всякой интриги. Буднично выходило по словам сержанта: «Не укрывались, не прятались, не бегали. Вначале мандраж колотил, собранность была и готовность к самому худшему. А через пару минут — патрон из патронника, автомат — на предохранитель и за спину, чтоб не мешал. Никто в нас не стрелял, и мы — ни в кого. Сейфы выгребли, бойцы из группы „А“ нас поблагодарили. В одном кабинете обнаружили початый блок „Кэмела“. Раздал своим, накурились всласть — дым приятный, ароматный. А еще коньяк французский нам отдали ребята, мы пару бутылок с десантниками под утро осушили. Я вообще не пьющий, но тогда очень захотелось сделать глоток». Кому-то коньяк перепал, кому-то нечто гораздо более драгоценное. Не о документах говорю…

Уразаева наградили орденом Красной Звезды. Приятно, наверное, было ему, молодому, — на весь Пскент он единственный такой, заслуженный. А потом и он к ордену привык, и соседи привыкли к герою. И лежала та награда в заветном месте, тускнея от времени. А воссияла, когда на пенсию вышел Алимджан-ака — сказали в собесе, прибавка за орден положена. Вот и вся радость… И ничего другого.

Как-то на авиабазе у узбеков приземлился американец. Говор пошел, как Фатиме, внучке, повезло — замуж за янки собирается. Завидуют ей подруги, гневится дед-аксакал, что не за мусульманина пошла. А жизнь свое берет — девы Востока глазом косят на грудь американца. Летчик, может, и так себе, но на форменной одежде блеску от медалей не меньше, чем от долларов в кармане. Пригласит такой Джордж на коктейли, не поскупится и заплатит по счету одного проведенного вечера эквивалент годовой надбавки к пенсии орденоносца Алимджана Уразова…

Сияет Джордж, и в почете, и в уважении у узбеков пребывает — владетель золотого тельца. А у «афганца», родных кровей мужика, металл боевого ордена тускнеет. А может, уже и совсем поблек…

Глава 8

ЧТО ДО СМЕРТНОГО НАМ ТЕЛА

Царандой — веха. Моральная. Высокого смысла и содержания, как видится мне. Гордость ребят из КГБ. Понимали ли это они, командиры? Или списали на слабость офицера — ведь ни в одной иной структуре так ревностно не следили за успехом другого, как в Комитете. Что не вписывалось в их корпоративный «кодекс чести» — безоговорочно отвергали, нередко с вынесением порицания. За спиной похихикивали, глумились тихо, злорадствовали. Очень хочется, чтобы я ошибался в своих представлениях. Но все по порядку…

1

Министерство внутренних дел готовились сокрушать основательно, и наряду с Амином и Якубом в «черный список» уничтожения попал и министр Али Шах Пайман. Естественно, что главные функции отводились сотрудникам «Зенита». Их было выделено 14 человек — все, разумеется, офицеры. Много, но дело того стоило и требовало. Старший — Юрий Мельник. Именно он вел исполнителей к министру внутренних дел. В группу включили со специальным заданием двух «громовцев» — Евгения Чудеснова и Александра Лопатова. Их задача заключалась в персональной охране «опознавателя», которого следовало после «справедливого возмездия» доставить к убиенному, сказать что-то приличествующее и важное во имя революции и назидательное для палача. Констатацию факта смерти должен был «зарегистрировать» Нур Ахмат Нур — дипломат, бывший посол Афганистана в США. Видимо, в Вашингтоне накипело у Ахмата в отношении американцев и вообще империалистов всех мастей, включая и их прислужников — типа Паймана. Поддержку акции возложили на десантников 345-го парашютно-десантного полка. Два взвода под командой ротного старшего лейтенанта Гурьева выделили из батальона гвардии майора Цыганова. Восьмидесяти нашим бойцам противостояли около 350 вооруженных афганцев.

Примерно в 18.00 к вилле, где сосредоточились группы, подъехало три грузовика. В кузовах сидели солдаты и несколько бойцов «Зенита». Нура посадили в кабину. Александр Лопанов и Евгений Чудеснов сели по бокам. Поехали по Кабулу. Мирный город, снуют афганцы, повсюду жарится шашлык. А они — на войну. У здания МВД остановились, тут солдаты и «зенитовцы» повыскакивали (по-военному — спешились) из машин. Подгадали свой приезд к взрыву. Рвануло серьезно. Тогда Нуру дали мегафон, и он стал призывать сдать оружие; кричал, что пришла законная власть. С той стороны не поняли устремлений бывшего дипломата — из окон министерства ответили гневными автоматными очередями.

Тут уже не до реверансов и дипломатического протокола — более не мешкая и не церемонясь, дали в ответ залп из семи ручных гранатометов. Это вызвало короткое замешательство охраны, чем воспользовались десантники для стремительного броска к зданию. Афганцы очухались, пережили несколько неприятных минут и ответили поистине яростным огнем. Атакующих это обстоятельство только сильнее подстегнуло — решительным штурмом они за считаные минуты выбили охрану с первого этажа и овладели им. Затем, ведя беспрерывную стрельбу и швыряя гранаты, десантники бросились вверх по лестницам. Им потребовалось буквально 15 минут, чтобы занять остальные этажи. Афганцы, не совсем разумея, что происходит, были деморализованы. Их сопротивление поутихло, а скоро и вовсе прекратилось. Большое количество афганцев было взято в плен. Выставили охрану. Посокрушались — во время перестрелки капитану Анатолию Муранову перебило оба бедра. Советник, майор Сисин, доставил его в посольскую поликлинику, но Муранов умер от болевого шока и потери крови. Не стало Анатолия Николаевича — сотрудника Первого главного управления КГБ.

Старший советник МВД в Царандое генерал-майор А.М. Косоговский, не так давно сменивший Николая Веселкова, метал громы и молнии — министр ускользнул, исчез, испарился. А ведь с него глаз не спускали, ловко выманив из дома. А он, такой-сякой, подвел, операцию сорвал — не позволил себя убить. Перед товарищами стыдно — издалека ехали, понервничали во время штурма, мужественно отбились от автоматного огня, от осколков гранат уклонились, на лестницы вбежали, ворвались в вожделенный кабинет, — а он, сын шакала, как сквозь землю провалился…

— Приказываю найти, арестовать и немедленно доставить ко мне, — горячился и кричал мощно, по-милицейски, Косоговский, прекрасно понимая, что «немедленно» не получится.

Подчиненные разбежались кто куда от гнева начальника, но разбежались не искать, а просто отсутствовать. Юрий Мельник докладывал по команде о беглеце. Генералы КГБ были озадачены. Если даже предположить, что через час-другой Паймана схватят, то… То что? Возвращать в здание, посадить в кресло служебного кабинета и сызнова имитировать штурм с последующим вынесением справедливого приговора? Ахинея… Пока судили, да рядили, да советовались, как быть, генерал Иванов составил рапорт в Москву и доложил по посольской спецсвязи: «В 21.30 27 декабря 6 разведчиков-диверсантов вместе с взводом поддержки ВДВ овладели Министерством внутренних дел, преодолев незначительное сопротивление охраны. Потерь не имеем». Анатолий Муранов своей гибелью не смел портить общую статистику безусловного успеха — о нем ни слова. Раненые десантники в счет тоже не шли — не свои.

Был ли удручен Нур, не знаю, но ему предложили отдохнуть на диване. Он, диван, не был испачкан кровью, и к утру Нур Ахмат Нур с чувством исполненного долга крепко уснул богатырским сном.

На рассвете в дом, где проживали советники, пришел сдаваться министр внутренних дел Али Шах Пайман. А так как старших начальников на месте не было — они возбужденно отмечали успех минувшей ночи, — министра принял скромный майор Н. Назаров. Счастье Паймана, что его встретил этот майор, а не тот, что вчера носился по зданию, залегая и стреляя из-за углов коридоров, и так до самой двери кабинета министра. Назаров доставил Паймана в штаб «афганского восстания» и представил его пред светлы очи генерала Иванова. Генерал с утра уже был хороший (не в смысле с устатку после попойки), а хороший потому, что поздно было приводить в исполнение приговор от имени народа. Дорога ложка к обеду, да и мстителя под рукой не было, даже самого завалящего. А собственноручно, да еще в присутственном месте, на людях… Нет, отставить, не барское это дело: генералу КГБ, генералу новой формации, рыцарю плаща и кинжала — да палить из пистолета прямо в лицо, как последнему «мокрушнику». Это все одно, если бы генерал вдруг стал карабкаться по карнизу в окно белошвейки, стремясь с лейтенантским влечением удовлетворить порыв холостого ловеласа. Не-е, увольте… И Борис Сергеевич предложил министру написать обращение к населению о необходимости сохранения спокойствия и порядка в стране. Что последний с великой покорностью и исполнил, и Пайманово воззвание было немедленно передано по радио.

29 декабря в МВД, отдохнув после недружественного посещения дворца Амина, приведя в порядок нервы, прибыл и приступил к работе новый министр Сайд Мухаммед Гулябзой, прихватив с собой и нового командующего Царандоя подполковника Асгара, содержавшегося до этого в тюрьме Пули-Чархи. По этой причине в его кабинете еще некоторое время держался стойкий запах нар и спертого воздуха тюремной камеры. Во всяком случае, так сказала Наташа Ростарчук, когда мы с ее мужем после интервью с Асгаром завернули по дороге пообедать в ее обществе. Наталья женским обонянием уловила нетленный дух тюрьмы, учуяла то страшное, что припрятывалось совсем неподалеку за красивыми шторами окон ее особняка. Вызволил подполковника Асгара из тюрьмы, чего мог и не знать новый командующий Царандоя, Федор Коробейников, «зенитовец». От КГБ он был представлен один, но для захвата ему придали взвод десантников лейтенанта Моргульцева на БМД и одну самоходную артиллерийскую установку «СУ-85», из которой для острастки раз пальнули в небо, поддержав штурмующих тюрьму одиночным «авроровским» выстрелом, да что-то там еще взломали, тараня стальной грудью хлипкую преграду.

Рядом стояли подразделения танкистов — две бригады. Десантники двумя своими ротами при активной поддержке самоходных установок спокойненько блокировали личный состав в казармах, отрезав их от боксов с машинами. Во время переговорного процесса переводчика со старшим разок пригрозили длинной очередью, подкрепляя серьезность своих намерений. С афганской стороны попыток прорваться и повоевать не было. Было, правда, стремление отдельных несознательных бойцов-афганцев, настроенных весьма пацифистски, вонзить штык в землю и податься по домам. Но командир второй парашютно-десантной роты с очень располагающей фамилией во второй ее части, гвардии старший лейтенант Анатолий Чернорай вежливо попросил потенциальных дезертиров вернуться в строй и не валять дурака, делая теперь уже никому не нужный вид, что все они очень даже сильно любят товарища Амина и готовы отдать за него свои неокрепшие мозги и саму молодую жизнь. При этом Чернорай попросил переводчика точно перевести его командирские слова: «Ни шагу назад, товарищи сарбозы, будем родину защищать. А мы вам поможем в этом святом деле». Солдаты отделения старшего сержанта Александра Хайтена, утомленные ночным двадцатикилометровым маршем и нудными увещаниями вражьей стороны, по команде своего товарища Саши Немеца ахнули из стрелкового оружия по поднебесной выси, бестолково круша кровли крыш, водружая, как над рейхстагом, полотнище полного согласия и трепетной тишины.

А вообще все выглядело так, словно их заждались — двери, ворота пооткрывали и впустили без стука и пальбы по стенам и зарешеченным окнам. По-видимому, это особенность всех тюрем мира — охотно принимают кого ни попадя. Туда — ворота широко открыты, а назад — или хода вообще нет, или узенькая щелочка — едва ль протиснешься к свободе. Хотя силы батальона охраны были немалые: 360 солдат и офицеров плюс четыре танка. Но Асгару повезло: от камерной «параши» — и в кресло высокого престижа, из зэков — да в полицейские главкомы. К слову сказать, среди освобожденных в этот вечер узников был и герой апрельской революции Абдул Кадыр — завтрашний министр обороны. Превратности судьбы или извороты лиха кровопролитных переворотов?

Репрессивный конвейер, как водится, заработал в обратном направлении. Надзирателей заменять не стали, решив не отрывать их от привычной, полюбившейся им работы, но контингент обновляли быстро и пачками — в тюрьму немедленно начали привозить сторонников Амина. Среди них оказались и уцелевшие во время штурма члены семьи Хафизуллы. Двое его несовершеннолетних сыновей были пристрелены на виду у своего отца. Или, наоборот, — отца убивали на глазах детей. Двенадцатилетней дочери перебили ноги автоматной очередью. По-другому и быть не могло, ибо, оказывается, по воспоминаниям «поэта-зенитовца» Ревского, она «тоже стреляла из пистолета». Смелая девчонка — не умереть она хотела, а умирать, постреливая из советского «ПМ». Но более смелым оказался в домыслах своих поэт-воитель. Ведь угораздило его такое свое видение явить свету и воздать разменною деньгою своей души…

Ревскому вторят другие. Дочь Мохаммада Салеха в 2009 году рассказывала, что после того, как гости поели суп, им «ужасно захотелось спать». Девушка вскоре «уснула». Как вспоминает, вышла она из небытия уже от грохота и взрывов. И этот вползающий в сознание ребенка кошмар, страх и плач мамы и других зашедшихся в крике тетей, инстинктивно прикрывающих детей своими телами, спустя тридцать лет отойдет на задворки памяти. А ярким событием запомнится вот эта бредятина, кем-то ей подсказаная: «Я помню, как они собирали оружие, как жена Амина тащила пулемет».

Ну и семейка, правда? Одна дочь, которая старшая и на седьмом месяце беременности, строчит из автомата, девчоночка помладше постреливает из пистолета, мать же подает пример — за пулемет залегла и пуляет себе, распарывая пространство и плоть наступающего советского солдата и бойца. Абдулл Рахман, старший сын, не дал матери повода устыдиться за свое бездействие и проявленную трусость, а, передав голопузого кроху, малолетнего ребенка, жене, решительно и смело пошел метать гранаты и мстить за двух младших братишек, убитых только что при нем, на глазах женщин дома Аминов…

Хочу надеяться, что вы солидарны со мной: нескладица все это, абсурд и хреномуть. Однако же описывали мемуаристы «народную молву и чекистский слушок», которым было предписано вспоминать именно о таком поведении «семейки Хафизуллы». Кого задались скомпрометировать и опорочить при этом? Боюсь, что в первую голову себя, но не Аминов.

Да, чуть не забыл. Девочка, что ошалела от страха взрывов и спряталась под мышкою у мамы, оттуда углядев жену дяди Амина с пулеметом в руках, — потом училась в университете Москвы и прожила в столице СССР без малого десять лет. Знать, не только глубокие знания приобрела, но и избирательную память — тоже.

А Абдулл Рахман, старший сын Амина, ненадолго переживет отца и братьев младших — будет расстрелян днями позже. И убьют его, конечно же, не потому, что «гранаты он швырял навстречу штурмующим освободителям своего народа от гнета деспота — отца своего», а убьют Абдуллу так, на всякий случай, как… А Бог его знает — как кого. Убьют играючи, вот и вся недолга. А кому надобно, тот чушь нагородит, и оправдает любое преступное действо, и извинит любого преступника. Даже если для этого придется заставить стрелять грудного младенца, которому должно будет в ответ дать достойный ответ-отповедь.

Теперь о чувстве гордости за офицера КГБ. Прямая речь. Евгений Чудеснов, группа «Гром»: «При штурме Царандоя, прикрывая собой Нура, я получил контузию. Из носа и ушей пошла кровь, на некоторое время потерял ориентацию. Разбираться в своем состоянии времени не было. Определили Нура в один из кабинетов, дали ему охрану и бросились помогать нашим ребятам. Помню, услышал крик, страшный такой, душераздирающий. Бегом туда. Оказывается, ранен в ноги совсем молодой афганец, защитник министерства. Перевязал его, а только что я бинтовал плечо нашему десантнику, такому же мальчишке. Он все рвался в бой, пришлось даже прикрикнуть, назвать свое воинское звание, чтобы слегка охладить пыл».

Вот, собственно, и все. Неправда, что все они запрограммированы сокрушать, захватывать и только убивать. Тот бой в Царандое показал: им есть дело до смертного нашего тела. Любого, и мальчишки-афганца тоже.

Не на миру, где даже смерть красна, пришел на помощь офицер. Не показушно спасал ребенка с оружием в руках, навязанного в образе врага, — от доброго сердца исходил благой порыв. И озаряет осмысление, какого рода-племени Евгений. Племя его — русич. Род его — из фамилии Чудеснов. Эдакий парень, душой приветный…

Ведь, правда, хорошо!.. И чудесно: в ястребиную ночь явилась лебединая душа…

Глава 9

ЛИЦЕДЕИ ЛЮБОВНОЙ НОЧИ

У нас, переживших уходы вождей, преклонных старцев, последних из могикан святой ипостаси Политбюро, нелепых дядь из ГКЧП, звуки музыки Чайковского из «Лебединого озера» вызывают мышечный спазм — беда пришла. Многие из афганского населения, пережившие ту ночь, при появлении на экране телевизора Раджа Капура теперь отойдут в сторону подальше. Память обновит забытую печаль.

1

Главный режиссер программы новостей уже давно перестал тешиться надеждой на интервью с Амином. Группа телевизионщиков из резиденции не возвратилась, связь с ними прервалась часов пять назад. Экбалю Баруни донесли — там, в Тадж-Беке, произошло что-то очень серьезное. Пока выясняли обстоятельства, эфир забили «Бродягой», старым индийским фильмом с Капуром и Наргиз в главных ролях. Баруни созвонился с председателем, тот посоветовал не фильмы гонять, лицедействуя в запутанной любви индусов, а разобраться в ситуации, выяснить, куда подевались репортеры и где наконец это злополучное интервью. Баруни вышел во двор к танкистам. Военные могли что-то знать и пролить свет на происходящее. Накатывался железный рокот. Экбаль не дошел. Полыхнуло и разорвало нешумную суетню телецентра. Назад возвращался бегом, боковым зрением увидел, как под напором несущейся на скорости машины разлетелись ворота. Прозвучали частые выстрелы, гася мелодию легкомысленной песенки бродяги: «Абарагу… Абарагу…»

20 декабря отдельную разведроту 345-го парашютно-десантного полка старшего лейтенанта Попова Александра Васильевича маршевым порядком перебросили из Баграма в Кабул и разместили по периметру территории пункта управления (ПУ). Ротный получил для начала задачу взять под охрану пункт управления, который находился в бывшем клубе афганских офицеров, расположенном рядом со стадионом. Напротив, через проспект Абдуллы Ансары, — американское посольство и радиотелецентр, захват которого и стал главной заботой для личного состава разведроты.

Майор Рябинин из группы «Зенит» при знакомстве 22 декабря с Поповым сказал: «Старлей, слушай сюда. Я этот объект пасу уже две недели, знаю все ходы и выходы, в этом тебе повезло. До этого мы в паре работали с Володей — толковый офицер, тоже старший лейтенант, как и ты. Он был из ГРУ. Хорошо мы с ним ладили; думаю, и у нас с тобой не возникнет вопросов. Могу я обращаться к тебе по имени — Саша?.. Добро, тогда и приступим. Садись рядом, знакомься с моими каракулями — набросками плана центра — и слушай. Ты со своими орлами захватываешь территорию и давишь огневые средства, я со своими — тоже орлами — работаю в здании. Я знаю, что ты это знаешь, но вот о другом тебе не говорили. Смотри сюда: здесь располагаются студии, из которых ведутся передачи, туточки — их коммутационные сети, а это — основное и резервное энергетическое снабжение. Уяснил? На объект я тебя свожу, чтобы ты все увидел своими глазами и сам примерился. Ясно, да?»

26-го командиры взводов лейтенанты Девятовский и Чибинов, командиры отделений, гранатометчики и снайперы, переодевшись в гражданскую одежду, Бог весть откуда доставленную, совершили вместе с майором Рябининым небрежный променад по городу — разведали подступы к радиотелецентру, расположение охраны, определили места для засад гранатометчиков, позиции взводов и каждой боевой машины. После полезной прогулки всех собрал полковник Евгений Чернышев, их куратор из Управления боевой подготовки сухопутных войск. Проверил знание бойцами своих задач, прощупал настроение и с улыбкой ушел. Саша Попов был изрядно озадачен и не скрыл этого от Рябинина.

— Анатолий Тихонович, а что так? Всего-навсего телецентр, а охраны — танковая рота и взвод в придачу на БМП; да еще куча солдат, сами говорите, не меньше сотни… Как будто ядерный центр им под охрану дали.

— Саш, дедушку Ленина изучать надо. Они тогда с почт, телеграфов и телефонных станций начинали, а кто владеет информацией — тот владеет миром. А как ты будешь влиять на умы и сердца? Только через наш объект. Танковую бригаду можно сдать, да что там — корпус; но силу эту, радио и телевидение, — ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах. Нам одного ряженого, солидного афганца подсунут, чтобы его доставили прямо к камере или микрофону — очевидно, будет вещать о победе демократических сил и клеймить позором тех, кого мы им низвергнем.

— Кто таков — солидный дядя?

— А хрен его знает, но что-то маститое, упитанное. Ты спроси у майора-азербайджанца; я смотрю, вы с ним нашли общий язык…

Намедни полковник Чернышев познакомил Попова с похожим на афганца мужчиной, отрекомендовав его: «Майор Джафаров, из ведомства товарища Иванова. Вам есть о чем поговорить». Попов был уверен, что фамилия майора — это псевдоним. Накануне переворота Кабул заполонили наши «Ивановы» и «Джафаровы». Поговорили. Чекист — из Баку. Живет около «Радио Афганистана», имел возможность наблюдать за его территорией, поэтому поделился полезной информацией и ценными советами. Высказал просьбу: по возможности не крушить все подчистую, поберечь аппаратуру, которая вкрай понадобится афганским товарищам, и сразу же.

— А что за ряженый, которого мне доставить надо?

— Имени не знаю, но будет вроде загримирован. Вот только под кого? Афганца любого шпаклюй не шпаклюй — Восток рожей сияет, наждачкой не сдерешь. Чего лыбишься? Поступит команда, и мы все в комедианты пойдем строем — где наша не пропадала, кем нам только не довелось быть… Лицедеем мне, например, не привелось Ваньку валять, но будет надо для дела — сваляем. Саня, не бери дурное в голову и не задавай лишних вопросов — у нас это не принято. Я же тебе по твоей неопытности кое-что пояснил. Считай, молодость твою уважил и настроил таким доверием на героизм.

Нападение планировалось осуществить с двух сторон. Два взвода под командой Сергея Локтева вторгаются на территорию телецентра, отсекают экипажи от танков, блокируют вход в здание и обеспечивают действия группы захвата. При обязательном и несколько раз акцентированном требовании: «Задачу выполнить, насколько возможно, в самый короткий срок. Огонь должен быть настолько плотным, чтобы никто в здании не смел головы поднять. В эфир может выйти только молчаливый покойник». Последнее Попову и Локтеву очень понравилось, а потому и запомнилось — умели шутить генералы в КГБ. Правда, генерал ставил задачу на повышенном тоне — все сокрушить, а майор из Баку шептал — не шибко-то громить. А так — все разумно. Раздолбать и кабель, и тела, дабы SOS «Русские идут!» не вырвался на околоземной простор и не вызвал потом у мировой обывательской общественности подозрений, что там, в Кабуле, афганец афганца убивал.

Под началом Попова — 43 человека. Группа Александра Рябинина — девять (Абрамян, Волгин, Гаврюшев, Гузенко, Осипов, Пономаренко, Джафаров и «гуляет по воспоминаниям» строго засекреченный некто «офицер-таджик»; плюс командир — и полна коробочка). Средство огневой поддержки — зенитное отделение «ЗУ-23». Было придано еще одно «средство» — Аслям Мухаммад Ватанджар. Это тот случай, когда партийному активисту отводились хотя и исполнительские функции, но бескровные, миролюбивые. Его разящим оружием должно было послужить пламенное слово страстного патриота и большого любителя творить революции…

Ближе к 18.00 разведрота выстроилась головой колонны к КПП. Бойцы Александра Рябинина и десантники заняли места в машинах. Рябинин находился в машине командира роты. Группа из «Зенита» располагалась в бронетранспортере вместе с Ватанджаром. Замерли. Точнее сказать — затихли. Слушали тишину и себя. В ночь гранатометчики скользнули стайкой, почти неслышно, сберегая последние капли безмятежности и покоя. Они — за угол и боком-боком, вдоль заборов-дувалов, к заранее выбранным накануне позициям. До них рукой подать, но бесшумно скользить едва удавалось. Раздавшийся взрыв подтолкнул: тишину можно уже не беречь, и солдаты помогли своими выстрелами расплескать ее до конца…

Шатнуло землю под ногами. Пункт управления вздрогнул. Городской телефон приказал долго жить — проверили и убедились, что все идет по плану, телефонная станция взорвана. Клубами выбились дымы из чрев машин, зарокотали мощные дизели боевых машин. Запахло гарью и потом оцепеневших от напряжения солдат.

Команда разведроте, и головная БМД сбивает шлагбаум, приводя в смятение дежуривших афганских солдат, выносится на простор. Резкий поворот влево, и бронированная «тачанка» на полной скорости таранит несущуюся навстречу легковушку. Удар неощутим для десантников, но иномарка превращена в блин. За нарастающим сбоку гулом приближающейся колонны криков несчастных было не слыхать. Появились первые машины 103-й дивизии, выдвигающейся со стороны аэропорта. За их нарастающим грохотом ожидаемой победы никто не уловил выстрела из-за дувала, который прозвучал мгновение назад, и — пал боец, совсем мальчишка, солдат артиллерийской батареи рядовой Раис Зуфарович Яхин. Подразделения полковника Рябченко тащатся по центральной улице и прилегающим улочкам, мимо уже ввязывающихся в бой десантников Попова, несколько напортив им — неожиданным своим появлением они рассекли колонну пополам. БТР с «зенитовцами» и Ватанджаром отстал. И все же десантники вовремя выцарапались из путаницы, и внезапно с двух направлений вкатили на территорию телецента непрошеными: изодрали ограду, гусеницами отутюжили въезды, расстреляли часовых. Из засад ударили гранатометами. Два танка полыхнули. Подожгли одну боевую машину пехоты. Убегающих танкистов прижали к земле, кого-то из них уложили навсегда. В ответ — жалкие одиночные выстрелы, скупые автоматные очереди. Тупо застучали пулеметы БМД. Разведчики огнем отсекли афганцев, не давая им возможности прорваться к зданию. Один танк захватили, экипаж пленили. Остальные афганские экипажи — из оставшихся восьми танковых и трех БМП — сопротивления не оказали.

Пока десантники крошили темень и жгли броню неприятеля, «зенитовцы» ворвались в «Радио Афганистана» и штурмом овладели зданием. Бой продолжался более получаса. После захвата персонал определили в отдельном помещении, выставив охрану.

Порадел за правое дело и Аслям Ватанджар. Он собрал плененных солдат, представился, поведал о лейтенантском прошлом, когда на танке первым ворвался в «Дом народов» свергать Дауда, и попросил их пойти к стоявшим в отдалении танкам и разъяснить своим товарищам обстановку, заверив, что перешедшим на сторону новой власти гарантируется безопасность. Думается, правильное решение принял Ватанджар, когда в последнюю минуту отказался от грима и надуманного сценического образа. А то б не узнали пылкого повстанца старой закваски и зашибли бы ненароком неопознанного патриота. Он же, Ватанджар, организовал передачу в эфир обращения Бабрака к народу и ряда заявлений нового правительства. Пришлось, правда, чуток обождать в волнительном беспокойстве, но он проявил терпение. Только ближе к полуночи на пункт управления пришли товарищи из советских «органов» с пленкой записанного выступления и почти торжественно вручили ее завтрашнему члену Политбюро. Или на тот час уже состоявшемуся?.. По крайней мере, выглядел герой трех кровопролитных переворотов бодро, и голос его, истового отчизнолюбца, в прямом эфире звучал свежо и жизнерадостно.

Голосовая партия Асляма, пронизанная оптимизмом, удалась и была отмечена в штабе революции — обращение нового лидера страны по радио слушали все. Те, кто знал о положении дел в Афганистане и отношении людей к Бабраку Кармалю после его бегства из страны и пражской эмиграции, открыто чертыхались и плевались. Генерал Иванов никак не реагировал на такую реакцию афганцев, о которой ему сразу же доложили, лишь хранил многозначительное молчание и загадочно щерился от уха до уха. Генерал Магомедов, напротив, насупился, сдвинул брови, наморщил лоб и мрачно, вполголоса, помянул «чью-то мать». Непонятно — чью: Бабрака или своих полковников. И под суровое настроение духа генерал творил глупости: приказал отобрать добровольцев из оперативных дежурных и разослать их десантом на легковых автомобилях по Кабулу — определиться в обстановке. У всех это вызвало недоумение, если не шок. В условиях боевых стычек бесцельное мотание по Кабулу в незащищенных машинах смерти подобно. Главного военного советника вовремя остудили и приказ отменили.

— Какой дурак это придумал? — гневался, свирепея, Иванов. — Хотите увеличить потери?..

Но дурак в собственной дури не признался. Пошел пить чай или водку — и волноваться, переживать за исход дела, ногти покусывать. Напоследок нарочито манерно осклабился и вышел, по-хозяйски хлопнув дверью. Из дурака и плач смехом прет… Так окружающие вслух не сказали — подумали с некоторой долей злорадства…

Тем временем в трубке оперативного дежурного сквозь эфирный треск, прорываясь сквозь шум угасающих боев, не пачкаясь в теплой крови оставляющих землю бойцов, затрепетало, забилось долгожданное известие. Что вызвало в те минуты бурю ликования и даже объятий (на уровне полковников), и что по прошествии лет не очень хочется вспоминать. Я о тех, кто в душе нежность сохранил, а в сердце — совесть. Кто с нетерпением ждал, когда же прекратится эта кровавая бойня, в которую оказались втянуты наши солдаты и офицеры, чьими руками, собственно, этот ад и был сотворен. Не по их, разумеется, воле. «Береза, я — Береза-один, Береза, я — Береза-один, объект номер один ликвидирован, объект номер один ликвидирован».

Где-то потом прочитаю — доклад был историческим. Под объектом «номер один» значился президент Хафизулла Амин. Была выполнена самая главная задача, о чем тут же из телефонной будки было доложено в Москву. Не обошлось без заминки: генералы — может, и хорошо воспитанные, — не хотели пропустить вперед один другого. В догонялки заиграли — так вожделенно хотелось стать глашатаями доброго известия и отрапортовать первым. Прытко добежать-домчаться до Кремлевской стены, как некогда, в 490 году до н. э., из последних сил своих содеял подобное быстроногий грек, вбежав на главную площадь Афин с вестью о победе греков над персами: «Ликуйте! Мы победили…»

Века, увы, не те. Ликовать хотелось, умирать — нет. Случилась сутолока в небоевых порядках посланцев доброй вести. Но до расталкивания локтями дело не дошло: смекнули и расступились, уступая дорогу и право «первой ночи» барину — генералу Иванову, привычно пав ниц перед Комитетом госбезопасности. Но Магометов отыгрался. Иванов доложил на Лубянку дежурному полковнику, а Салтан Кеккезович — напрямую маршалу Огаркову. И еще через минут двадцать — маршалу Устинову. Министру, члену Политбюро.

Генералы понимающе улыбались и вскоре дружненько ускользнули в свой кабинет. Полковники намекнули дежурному, что надо бы, Володенька, «это дело как следует обмыть». Ответственный, полковник Владимир Северин, не возражал и сам был не прочь принять участие во всеобщем ликовании. Распорядился насчет «консерву взломать и ломоть сала, впрок припасенного из дому, доставить». Посуда под рукой, давай, разливай… Но тут не к месту вновь зашипело, затрещало хромое радио Кабула, и хлыщ этот, Бабрак, совсем некстати повторно начал свой молебен: «Сегодня сломана машина пыток Амина и его приспешников — диких палачей, узурпаторов и убийц десятков тысяч наших соотечественников, отцов, матерей, братьев, сыновей и дочерей, детей и стариков…»

В это самое время два замполита, Абдуллаев и Сатаров, переквалифицировавшись в погребальную команду, завершали ритуал захоронения одного из «диких палачей, узурпаторов и убийц», уложив неподалеку от него в землицу и двух его сыновей, которые в списки Бабрака, надо понимать, не попали, и их не касалось заклинание Кармаля: «…убийц десятков тысяч наших соотечественников, отцов, матерей, братьев, сыновей и дочерей, детей и стариков». И вот же ирония — только захоронил Сатаров, считай, собственными руками одного лидера и не успел как следует отмыть «погребальную» глину с ладоней со свеженаработанными мозолями, как тут новый негласный наказ поспел — привечать другого лидера. Король умер — да здравствует король! По причине легкого ранения замполит Сатаров не смог в дальнейшем активно посодействовать народному восторгу и ликованию толпы. А на пункт управления, откуда генералы делали вид, что руководят операцией, а теперь реально справляли победу, его не пригласили. Да и ладно: Анвар — мусульманин, ему сало свиное ну никак — поперек горла оно ему.

Первая рюмка пошла не колом. Наверное, потому что смехом подавились полковники, заслышав из приемника эпохальное откровение Бабрака: «Мы обратились к СССР с настоятельной просьбой об оказании срочной политической, моральной, экономической помощи, включая военную». Войска уже пришли и уже «оказали помощь во дворце и по всему городу», а он спохватился. Советские офицеры и солдаты даже с трофеями. И, как полководцы на щите, вернулись в свои палатки, увенчанные если не лаврами победителей, то награбленным барахлом. Отсыпаются и зализывают первые раны афганской войны, а правительство ДРА только-только просит прийти подсобить!..

Десантники старшего лейтенанта Александра Попова осуществляли контроль этих занимательных передач и охрану зданий. Заняты были и бухгалтерией войны и подсчитали: в плен взято 106 человек, убито афганцев — 7, ранено — 29. В роте десантников был ранен в ноги один солдат. Чекисты данных давать не хотели, но в их рядах потерь не случилось, и это действительно так — без присущей им утайки, скрытности и обмана.

29 декабря разведывательная рота Попова убыла в Баграм. За проявленное мужество и героизм тринадцать подчиненных Александра были награждены, Попов и его заместитель Локтев — орденами Красной Звезды. Такие же ордена посыпятся и на офицеров «Зенита».

Глава 10

ХОЛОДНЫЙ УЖИН ПРИ СВЕЧАХ

Центральным телеграфом овладевали: взвод десантников из той же разведроты Попова — 17 человек, девять офицеров «Зенита» — командир Александр Пунтус, и двое «громовцев» — Александр Мирошниченко и Владимир Тарасенко.

1

На двух «ГАЗ-66» штурмовая группа подъехала к зданию телеграфа около 19.15, но вход в него был закрыт. Бойцы были настороже и взвинчены — с первой минуты складывалось все не по уму. По дороге, как только отъехали, машины обстреляли со стороны американского посольства. Видимо, у охраны не выдержали нервы, или что-то еще они там подумали — в городе уже постреливали, а кое-где недобро гремело. Выстрелы, посольский привет, — как тявканье шавки: выскочила из подворотни, облаяла неожиданно и уселась смиренно в сторонке, будучи уверена в своей безнаказаности. Но не куснула, просто жалко пискнула и сразу умолкла. «Зенитовец» Володя Федоренко, сидевший с краю борта, моментально отреагировал, но не ответным огнем, как учили в школе, а крепким словом в адрес американского президента. Повторять не стану, но скажу: имя, благородное по иерархии и занимаемому положению, в брань обратил, со смыслом значимым — мало лба, много подбородка.

Капитан Пунтус вместе с переводчиком вышел из машины и стал объяснять афганскому офицеру, подошедшему к ним, что группа прибыла для усиления охраны телеграфа, и попросил пропустить на объект. Однако офицер ответил, что у него есть приказ — никого на объект не допускать. По его словам, примерно часом раньше возле телеграфа произошел сильный взрыв, в результате которого образовалась большая воронка, зданию нанесен серьезный ущерб. Никакие другие доводы на афганского офицера не действовали, поэтому мирного проникновения не получилось. Посовещались накоротке, пришли к согласию и для начала бронетранспортером сшибли ворота, вкатив без приглашения во двор. Лихо, нагло, полив все вокруг ливнем свинца под грохот убойной силы. Больше производили шума, нагоняя страха, чем вели прицельный огонь на поражение. Действовали разумно — нейтрализовали располагавшуюся возле здания и в караульном помещении охрану, никого не убив. Затем десантники и «зенитовцы» ворвались в здание телеграфа и быстро овладели его тремя этажами.

Вся операция заняла 20 минут и была проведена успешно. А почему бы и нет — тридцать два афганских вояки, вельми благоразумных, завидя бойцов и быстро сбразив, что их предумышленно не желают лишить жизни, решили в ответ не проявлять стойкости и спокойненько сдали оружие, отправившись отсыпаться в караульное помещение. Чуть позже, правда, зароптали, сетуя на несправедливость: персоналу предлагают поужинать, а их, при погонах, но без оружия, встретивших неприятеля почитай что по окопно-братски, оставляют голодными. Просили вернуть свечи — неприятно им, понимаешь, отсиживаться в полной темноте.

Была проявлена сердечность — десантники, утратившие всякую грозность после несерьезного штурма, радовались, что все так сложилось и, не нагуляв пока аппетита, щедро одарили афганскую армию сухим пайком. За откупоривание жестянок не испачканными в крови штык-ножами деловито принялись ефрейтор Иван Михнев и рядовой Петр Васильев. Последнего нарочно определили в миротворцы, учитывая, что он больше других своих товарищей израсходовал боеприпасов при штурме, пугая небо и женщин. Воины ислама выразили восторг и благодарность, но на всякий случай робко поинтересовались: не свинина ли захоронена в жестянках. Переводчик помучился с толкованием происхождения мяса. Вероятного противника надо изучать не только по тактике действий и вооружению, но желательно еще знать кулинарные вкусы и изыски личного состава. Тем более, когда полонишь дружественную армию.

Внутри телеграфа находился обслуживающий персонал — 20 мужчин и 12 женщин. Их поместили в комнатах на третьем этаже здания. Сопротивления они не оказывали. С помощью афганских специалистов была отключена аппаратура, которая после подрыва «колодца», питаясь от движков, по-существу, и так не работала. Служащих накормили, успокоили и устроили на ночлег. Утром все они были отпущены по домам. Потерь с обеих сторон не было. И уже 29 декабря по согласованию со старшим советником по Министерству связи ДРА Юсуповым в здание телеграфа были допущены служащие и технический персонал, сразу же приступивший к уборке помещений и настройке аппаратуры. Обсыпавшейся штукатурки было много. Не меньше — и пустых консервных жестянок и оплавленных огарков свечей.

21 октября 1980 года отряд «Каскад-1», в котором находился Александр, попал в засаду, и капитан Пунтус погиб. Декабрьский налет Саша пережил. Благородный человек, пожалевший солдата неприятеля: из скудных запасов хлеб с ним преломил как знак отсутствия вражды, осветил свечой неуютное пристанище покоренного и обездоленного. Не ведал он, Пунтус, не гадал, что сам себе ставил тогда поминальную свечу — не признак света во тьме жизни, не знак озарения и живительной силы, но примету неверной жизни. Которую так же легко погасить, как дуновеньем загасить свечной язычок пламени — знак мимолетности нашего бытия.

Тот, направивший в него пулю, знай, в кого целился, нажал бы спусковой крючок? Добил бы выстрелом в упор, в лицо, в синь-глаза, в щеку запавшую, небритую, в скулу, налитую последним усилием воли, затвердевшую в превозмогании боли до немоты, до судорожного вздоха? Из стиха я беру эти слова о последнем движении оцепеневшего зрачка. Из строк, посвященных памяти Александра, написанных «по горячему следу» со слов его уцелевших боевых товарищей: «Он погиб, как в песне, что мы пели, /Раненый — его добить успели».

Не стало Саши Пунтуса. За ним уйдут и его товарищи: майор Владимир Кузьмин, капитан Юра Чечков, капитан Александр Гриболев, старшие лейтенанты Александр Петрунин и Анатолий Зотов. Все они, эти славные офицеры «Каскада», погибнут, как трафаретно напишут в письменном донесении, в ходе боевых действий.

По ком затеплились в ту давнюю ночь свечи? Судьбой было предрешено, уделом каждого стало. В ночи тогда свеча не гасла, и — хорошо, и замечательно-то как: ибо зажечь одну свечу лучше, чем расточать проклятия тьме.

Там, наверху, светят звезды, а внизу, на земле, светим мы — люди. И такие, как Александр Пунтус, не просто свет источают подвижничеством своим и самопожертвованием (мама, Елизавета Ивановна, хранит в Бресте две боевые награды сына — два ордена Боевого Красного Знамени). Такие, как он, несут озарение, освещают землю внутренним лучиком доброй надежды и пронзают теплотой, душевностью. Делают мир сияющим, оживленным, радостным…

Глава 11

«НИКТО НЕ ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ!»

«Мусульмане» брали танки — то есть захватывали их. Группа капитана Мурада Сахатова, снаряженная для этой задачи, состояла из двенадцати солдат и двух офицеров: он, командир, заместитель комбата, и Ашур Джамолов, начальник разведки батальона. Столько живой силы приходилось на два танка «Т-54», вкопанных в капониры и прикрывающих подступы к дворцу. Их охраняли двое часовых. Кроме того, в группу Сахатова входили четыре снайпера: от группы «Гром» — Дмитрий Волков и Павел Климов и два «зенитовца» — Владимир Цветков и Федор Ерохов. Их заботой были часовые, и чтобы тихо. Для этого рекомендовали воспользоваться пистолетами с глушителями. На случай, если обстановка не позволит приблизиться на верный пистолетный выстрел, тогда лупи, боец, наверняка из винтовки. (Не управились «ворошиловские стрелки» с Хафизуллой Амином в недавнем прошлом, предоставили им шанс поквитаться с его подданными, сарбозами, в ближайшую ночь.)

1

Параллельно с взятием танков проходила нейтрализация отдельного поста жандармерии. В Афганистане, помимо регулярной армии, имелся еще ряд военизированных формирований: в частности, жандармские войска (21 тысяча человек), которые находились в подчинении Министерства внутренних дел и, исходя из решаемых задач, делились на пограничные — охрана государственных границ — и внутренние — охрана различных государственных объектов и мест тюремного заключения.

Лейтенант Павел Климов повыдавал все секреты, вроде бы как поделился сокровенным: «Непосредственно перед операцией кто водки, кто валерьянки выпил, но все равно не помогало. Минут за двадцать до начала мы поехали на грузовой машине в направлении укрытых танков — нам ставилась задача захватить их. Кроме того, мы должны были ввести в заблуждение гвардейцев, обороняющих дворец, разыграв ситуацию, что якобы военнослужащие бригады охраны восстали и напали на них. Свой бронежилет я не стал надевать, потому что ни у солдат из „мусульманского“ батальона, ни у ребят из „Зенита“ их не было. Не мог же я быть в бронежилете, когда остальные были без них. Подъехали к посту жандармерии. По данным, там должно было находиться двое часовых, оказалось — четверо. Но отступать нельзя. Дима Волков и один из „зенитовцев“, помню, что звали Володей (Цветков. — Прим. авт.), вышли из машины и пошли в сторону поста, все остальные через задний борт „десантировались“ и тут же залегли, укрывшись за косогор. На посту неожиданно раздались выстрелы. Стрельбу услышали в казарме, которая располагалась невдалеке, и мы увидели выбегающих оттуда вооруженных людей. Они поднимались вверх в гору, на господствующую высоту. Еще несколько минут — и наша цепочка, растянувшаяся на снегу, перед ними как на ладони. Спецназовцы из ГРУ вступили в перестрелку, мы вдвоем с Федором Ероховым, развернувшись в другую сторону, приладились к оптике и открыли огонь по окнам дворца — словно наперегонки вдалбливали пулю за пулей. Стреляли по вспышкам, их немало погасло после нашей работы…

А рядом — жуткая трескотня автоматная. Наблюдаем — танки завелись, закоптили вокруг себя дымом. Только спросил Федю: „Думаешь, наши захватили?“, но ответа не услышал. Граната к нам прилетела и бахнула. Звук, от которого барабанные перепонки рвутся, следом пустота. Видимо, кто-то из афганцев подобрался на дистанцию броска и из-за косогора запустил гранату. Помню состояние оцепенения, когда не знаешь: жив ты или мертв? Граната разорвалась, наверное, в метре от наших ног. У соседа ранение в горло, у меня осколки пошли в ноги, руки, в грудь, живот. Голова гудит, ног-рук не чую. Сознание то уходило, то возвращалось. По плану операции с начала штурма к нам должны были подойти бронетранспортеры „мусульман“. Они и подошли. Подбежали солдаты, спрашивают: „Что у вас?“ Отвечаю: „Сосед ранен, меня контузило“. Но чувствую, руки уже какие-то чужие, не работают. Говорю солдату: „Оружие мое возьми“. Он взял винтовку, а бесшумный пистолет все вертел, удивленно разглядывал. И тут я потерял сознание».

Его донесут до машины, уложат. Павла будет бить сильнейший озноб (врачи скажут — потерял три литра крови). Общими усилиями и стараниями приспособятся — ноги уткнут в теплый воздуховод, а заледеневшие руки станет согревать своим дыханием сопровождавший его солдат. Всю дорогу будет сидеть рядом и дышать на руки. Нет имени этого славного парня из «мусульманского» батальона. Ни Павел Климов не знает, ни я вам не скажу. Климов пытался что-то разузнать — не достучался. И я делал попытки. Похвастаться нечем — знать, плохо мы оба искали. Обидно. Не знаю, почему, но так не должно быть — такое дыхание целый мир согревает.

Поклон тебе, неизвестный, красивый человек из «мусульманского» батальона…

Отправленные в ночь снайперы… Лежка на косогоре в пластанных снегах. Ожидание, что тянется за предел тоски. Окна дворца, притянутые идеальной оптикой с перекрестием точки прицеливания, на дальность вытянутой руки. Словно с ладоней вскармливаешь смерть, отправляя пулю за пулей во всплески вспышек, и с каждым плавным спуском курка угасает крохотное пороховое пламя от выстрелов с той, враждебной тебе стороны. А если приноровился знатно, с дыханием совладал, улучил момент в окне, повел лишь чуток вправо, и огонь чей-то жизни угаснет… Оптический прицел устраняет разницу во взглядах на жизнь.

Дребезги и осколки по голове. Полная глухонемость — память, обкорнанная ножницами всепожирающего молоха войны. Сверхбессмысленейшее слово — жив?.. Вопль вспоротого нутра — да-ааа!.. Снеговая метель заметала неспешно оброненную горлом кровь Федора Ерохова. Он хрипел, задыхаясь, ногтями вгрызался в растопленный собственным телом утрамбованный наст, не давая себя увести на погост. Гортань издавала клекот в ночи. Его подобрали по этому птичьему звуку звериной печали. Вовремя очень — спасли, выжил боец…

А в ста метрах прибрали солдаты спецназа другого бойца — офицера Волкова. Диму укладывали в грузовик с превеликим трудом. Отмякли непослушные плечи — мешали. Бедное тело плакало остывшими опущенными руками. Никогда не будет ноши у этих рук — автоматные пули кучно обсыпали грудь и живот и убили. Снайперскую винтовку положили рядом, с которой он вышел сегодня на охоту на «везунчика» Амина. Теперь эта грозная штука при оптике нежданно-негаданно стала не опасной ни для кого и больше не потребной — ни Дмитрию, ни Хафизулле.

Амин, не порешенный буквально давеча Волковым, пережил-таки его, своего палача, всего лишь на час…

Следом за Волковым штурм приберет и Бориса Суворова, офицера, мобилизованного и призванного из Омского управления КГБ. Он — участник боя, не участвовал в бою. Погиб на подходе к цитадели. В машине его ударило. Слова не сказал, не скомандовал — обмяк, молча скорчился от боли и ушел навсегда. Осталась фотография, но не Бориса, а спаленного бронетранспортера, и бродит это фото по Интернету. Я знаю, кто автор этого снимка, но пойди, докажи… Он теперь всем принадлежит — им «драпированы» гаражи «афганцев», стилизованные под фронтовые землянки; он хранится в домашних альбомах с бережно сберегаемыми блеклыми, пожухлыми вложениями; украшает мемуары, сайты и обложки книг. Но я его для себя обозначил так. «Кабул, 2 января 1980 года. Поверженный дворец Амина. Марши лестницы, на которой пролита кровь. Дом разоренный, спаленный, последнее пристанище многих — невинно погибших, виновно убитых. Чахлые кусты, опаленные огнем свинца и ковким сплавом железа, излом дерева — ему уже никогда не расцвести и не дать плодов. Остов сожженного во время штурма бронетранспортера, в котором встретил свою смерть Борис Суворов. Две тени людские, оставленные навсегда на заснятом БТРе и на фоне проклятущего, окаянного дворца, — воскрешенные бойцы „мусульманского“ батальона. Фортуна им улыбнулась во вчерашнем бою — живы остались… Я назову их имена: Меретов и Довлетгельдыев…»

БТР из взвода лейтенанта Турсункулова пламенел у подножия — как первый рубец и первый шрам наползающей трагедии. Суворова снесли на землю, оградили тело от пламени. Уцелели, на диво, в полном составе офицеры четвертой группы. Их машина (№ 013 — как не поверить в «чертову дюжину»), совершив замысловатый кульбит, сорвалась, соперничая с грохотом «Шилок», в крепостной ров — уготовленную могилу. (И ров готов, и покойник поспел.) Пока чекист Щиголев, старший в экипаже, приходил в себя, потирал ушибы, окрикивал «доверенных ему лиц» — бойцов «Зенита», командир машины, сержант-мусульманин, распорядился спешиться. Отреагиовал шумно, нормально, по-мужски — мол, как шуткой отделались, без потерь. И повел за собой, без оглядки и понуканий, бойцов в крутогору, взбираясь, карабкаясь к дому, где свирестело от пуль и шел уже взаправдашний бой. Вымучили подъем и уже перед площадкой, преодолев страх и боязнь посвиста пуль, залегли — Чарыев, Быковский, Иващенко, Пономарев, Курилов, Захаров — и приладились к ведению огня по окнам. И ударили со всех стволов, да так, что небу стало жарко, и с этой жарынью страх начал растворяться, исчезать. Вроде, полегчало. Правда, не разобрать было: стрелять или помирать…

Бойцы-товарищи вот-вот ворвутся в коридоры, а Глеб Толстиков, который «заведовал» штурмовыми лестницами для преодоления высоких стен, воздвигнутых из камня, все корячился и мучился — стойко, отважно и очень самоотверженно. В его распоряжение выделили четверых солдат из «мусульманского» батальона. Потенциальных героев. Они внимательно слушали, когда их инструктировали. Хорошо понимали, когда их по очереди опросили, как поняли задачу. Согласно кивали головами, и их настрой вселял уверенность — хотелось воевать. В жизни же получилось по-другому. Подъехали, выпрыгнули, попали под огонь, и солдаты как упали, так и не встают, будто приморозило их к дороге. Толстиков — и так, и этак с ними, и кричать, и увещать… Куда там: смертники ждали расстрела. Им КГБ пинками предлагал идти прямой дорогой в ров — в свалочную яму. Но гибнуть на такой манер, по всему видать, солдатам не захотелось. Тем более что на их глазах БТР круто спикировал в рукотворный каньон. И, как видно, решили: если им и предопределено судьбой-злодейкой принять кончину, то пригожую и красивую — на миру, чтоб смерть красна была. И в надлежащем на то геройском порыве, а не в помойной яме, в гнусных запахах, осклизлой мокроте и плесени, при свидетельстве откормленных и незастращанных породистых крыс.

Однако, пересилив себя, встали, духу набравшись. И лестницы те в отчаянии приставили, куда надо, и держали, игнорируя пули супостата и свое болезненное тщеславие насчет показательной гибели. Но штурмующих воинов, которые бы метили взобраться по ним, — никого не оказалось…

Кому было направлять их, если основные силы уже прорвались и ворошили дом? Эта идея с применением лестниц была такой несущественной, ничего не решающей в исходе штурма, что комбату Холбаеву не хотелось препираться и доказывать: всего лишнего, наносного, сумасбродного в период подготовки и так было предостаточно. Поддакнул — и выделил нескольких солдат из хозяйственного взвода. «Дядю Жору» попросили призвать добровольцев. Майор Джалилов ударил себя в грудь: я — первый. Ему сказали, что он последний.

Плюснин первым ворвется в заповедную, вожделенную даль. Один переступит порог-черту, перейдет свой и товарищей Рубикон, чтобы выйти из боя или полечь в бою, и путь назад ему будет заказан. Не будет ему пути назад. И станет боец одинокий, сам на сам с отвагой и смертью, крушить, гвоздить пространство и залы, и стены, и свет, и тела. За ним и Виктор Карпухин втиснется в холодные скользкие стены. Рядом мостились и пристраивались Яша Семенов и его товарищи.

Пули стучали по броне еще не отъехавших машин, щелкали звонко под ногами по камню площадки, и было ощущение какой-то нереальности: все светится кругом, недобитые прожектора домаргивают, ребята идут довольно открыто. Гвардейцы, видимо, тоже берегли свои жизни и, ведя огонь, беспорядочный и интенсивный, не очень-то смело высовывались из проемов окон для точного прицеливания. Но сыпали щедро. И из стрелкового оружия, и разбрасывая гранаты. И взрывы эти отчаянные, надо сказать, крепко попортили настроение и пролили крови. Успех атаки и всей операции висел на волоске — в те самые несколько минут, когда первые бойцы дошли до порога, а следующие за ними — только доходили. Разрозненными группками, кучкуясь по ходу продвижения, сбиваясь в неорганизованную вялую силу, не объединенную единым руководством, без командиров с четким представлением, как конкретно действовать дальше. На голом энтузиазме шел офицер и солдат, воистину проявляя чудеса храбрости и беззаветности, но без всякой связи, сигналов, целеуказаний, взаимодействия, плутая в темноте коридоров, кабинетов, комнат. Путаясь под ногами друг у друга и в всполохах боя кружа и сшибаясь. Кто свой, кто чужой? Где Яша, где Миша?

Сережа Коломеец, преодолевая пространство от БМП, с разгону шлепнулся у ног Плюснина, вскочил, ловко примостился и ударил с колена по второму этажу. Осколком у него пробьет бронежилет, он это не сразу заметит и с оккупированного пятачка под козырьком, как и все, будет рваться в залы дворца и сокрушаться, что вначале, с первого захода, никак не удавалось добиться успеха. Боковым зрением увидит, как припали к стенам Емышев с Романовым. И еще несколько бойцов: Семенов, Карпухин, Берлев, Голов. Приободрятся, когда высыпет народ из подошедших бэтээров Турсункулова.

Валерий Емышев будет тяжело ранен, члены его группы старший лейтенант Сергей Кувылин и Геннадий Кузнецов тоже ранены, но полегче. Полковник Геннадий Бояринов и старший лейтенант Андрей Якушев убиты. Вот такая приключится беда-незадача с десантом их машины.

Сергей Кувылин не добежит до группы у двери, отвернет от огня и станет свидетелем печальной правды для семьи Геннадия Васильевича Зудина:

— Смотрю, Зудин, или, как мы его звали между собой, Егорыч, побежал и залег у какого-то постамента. С ним еще кто-то. Огонь открыли. Я перебежкой и к ним, рядышком. Упал и воюю — вначале по подсказке Зудина, а потом и сам определился в целях. Лежим, стреляем, подбадриваем друг друга. Тут граната падает между нами, рвется — и Егорыч за лицо схватился, а из-под пальцев кровь течет, густая, как кисель. Он головой ткнулся и затих. Меня как стеганет по лицу осколками. Приподнялся и поскакал на одной ноге к центральному входу. И что за наваждение: голос прапорщика Кучкарова, нашего командира машины: «Держитесь за меня — нам тоже приказано во дворец».

Вокруг был шквал огня. Все горело и искрилось, будто варила-месила гигантская электросварка! И у них, атакующих, уже открытая боль: оповестили о погибших — убит переводчик Андрей Якушев. В вестибюле лежал Валерий Емышев с измочаленной кистью руки. Сергею Коломейцу обожгло грудь, сильно ударило, и его прислонили в уголок. Он послушно сполз вдоль стены и затих на время. Хорошо, появились Яша Семенов и его бойцы — Рязанцев, раненный в бедро, Быковский и Поддубный. Объединились с группой Карпухина. Рассредоточились метрах в десяти друг от друга, обнялись, попрощались и — вперед, на «ура!».

Михаил Романов сбивал в кучу малую штурмовую группу, готовясь ко второму заходу во дворец. Здесь в аккурат и рвануло. Ударной волной Мишу кинуло на БМП, шарахнуло об нее головой. Из ушей и носа пошла кровь. Миша почувствовал ее солоноватый привкус на губах. Плохо стал слышать, в ушах — сплошной гул. На какое-то время даже сознание потерял. Очнулся — взрывы, выстрелы, канонада, самый разгар боя.

Штурм для него закончился на первом этаже, куда он все-таки на честном слове, поддерживаемый при преодолении препятствий товарищами, но все же доволочился до коридоров власти в убранстве не виданной доселе роскоши. Восхитился не сразу — сказались последствия контузии, и командир «Грома», майор Романов, прислоненный подчиненными к какой-то тумбе, поник головой, сохраняя при этом присутствие духа и ясность мысли. А оглядевшись как следует, переведя дух, совладав с чувствами преждевременного расставания с грешной землей, успокоил себя — дескать, живы и еще поживем. И, попав в эту оптимистическую струю, воодушевился в непреодолимом желании еще порадеть за свою фирму. Произойдет все это, правда, несколько позже, когда Михаил Михайлович основательно оклемается и окончательно настроится на боевой лад.

Руководство группами он никому не передал, да если бы и хотел и знал, как это делается во время скоротечного боя, ничего путного у него из этого не получилось бы. Бойцы пребывали в полном смятении от недоброжелательной встречи, организованной им аминовскими защитниками. Не готов был к такому их упрямому отпору и Романов. Он удивлялся себе и афганцам, которые дико артачатся, настырны в активном сопротивлении и никак не хотят достойно умереть от пули советского чекиста. Вот такой получился расклад. И самим умирать не очень-то хотелось, и противника надо было сокрушить. Бойцы замешкались, ждали друг от друга команд и распоряжений, затоптались на месте. Испугались первым потерям своих боевых товарищей и в стадном порыве, пересиливая себя, действуя безотчетно и интуитивно, ломились в одном лишь направлении — к телесам Амина. Без смерти которого, как казалось, нет им возврата, и вытанцовывался тот случай, когда лучше самим погибнуть, чем потом тебя казнят на плахе позора.

Амин не успел передать сыновьям право на престол, Романов не успел передать бойцам командование…

Уже после боя, ночью, Михаилу Романову стало совсем худо. От удара посыпались камни из почек. Положили его на носилки — и в посольство. Из кошмара — на белое полотно постели, и — спать. И забылся боец во сне, в незнании, без воспоминаний. Без памяти и правды, как мороз по коже…

2

Когда они ворвались во дворец и появились потери, пришло озверелое неистовство — безжалостно «валить» всех. Без оправдания шедших в атаку отдаленно разгадываю остервенение бойцов: из тридцати «зенитовцев» и двадцати двух спецназовцев «Грома» в Тадж-Бек удалось прорваться не более чем двадцати пяти бойцам, многие из которых были ранены. Причем в первые пять минут. Этих сил было явно недостаточно, чтобы уничтожить президента Амина. Лучше других это понял Геннадий Иванович Бояринов, единственный из участников тех событий, прошедший Великую Отечественную и суровую школу боевого мастерства в послевоенные годы. По словам Александра Иващенко, находившегося во время боя рядом с ним, когда бойцы ворвались во дворец и встретили упорное сопротивление, то поняли, что кучкой отчаянных мужиков им задачу не выполнить. Григорий Иванович в нарушение собственного приказа — из дворца до окончания операции не выходить, — будучи раненным и легко контуженным, выскочил из парадного подъезда и стал призывать бойцов «мусульманского» батальона прийти на помощь. В этот момент его и настигла шальная пуля — так это, по крайней мере, звучит в пересказах сослуживцев. Существует и такая версия: полковник Бояринов выбежал на улицу за помощью, но тут же упал замертво, попав под огонь своих же зениток. Я говорю о версии, которая имеет право на существование, потому что годами повторяется чекистами, и они с ней сжились. Так чего печалить людей, и здесь претендующих если не на истину в последней инстанции, то стоящих горой за правду, ведомую только им одним?

Повторюсь: не оправдывая остервенелость бойца, только что впервые повидавшего смерть, пережившего, может быть, свой первый бой, еще можно понять. Но генерала, отправившего на заклание мирных людей, ни понять не могу, ни простить. Полагаю, нельзя!

Чекистам была дана четкая и чеканная команда: «Пленных не брать, свидетелей не оставлять, никто не должен остаться в живых». Приказ не брать пленных, понятно, означал — убить всех, включая охрану, прислугу, родственников. И опять же, товарищ генерал КГБ, а своих-то чего было «косить» почем зря? Прятавшихся по углам дворца, под кроватями и в шифоньерах — сотрудников ваших, кэгэбистов, из охраны Амина? Они, судя по отданному приказу, тоже должны были погибнуть (и некоторые, похоже, все-таки погибли).

Время, как известно, — целитель. И когда угасает боль, приглушаются и терзания по некогда содеянному, чему-то нехорошему, изнуряющему душу. Но со временем размывается и правда, и вот уже бойцы совсем иначе вспоминают минувшие дни. Они, дескать, вопреки изуверскому (так-таки признаем) приказу отказались стрелять в женщин и детей… Но кто-то все-таки в них стрелял, и поубивал детей — мальчиков, и поранил выстрелами в упор детей — девочек.

Валерий Емышев с Андреев Якушевым перебежками добирались до центрального входа. Уперлись в шикарную дверь, в такую и выстрелить — грех. Отворили и, никого не дожидаясь, заскочили в вестибюль. А рядом — никого из своих. Стрельба, вонь и смрад боя. На ходу соображали — куда путь держать? Понятно, что к Амину, но где он? Вобрали полную грудь воздуха, и — в преисподню. Якушев на бегу предупредил у дверей Шитова и Юру Паршина из группы Голубева, что коридор чист, а сам бросился по лестнице наверх. И крик его, адресованый Емышеву: «Что же они делают?»

А наши «Шилки» и действительно «делают» — бьют образцово по дворцу и показательно по своим. Знать, сигнал «отбой!» для них не прошел. В эту секунду лопнул разрыв. Долбежный удар пришелся в стену напротив — она засветилась ровной окружностью праздничного фейерверка. Андрей крикнул и упал. Как-то медленно упал, словно не торопясь. Тихо так отстранился и ушел, ушел, ушел — вниз по ступенькам и, обмякший, бесформленный, распластался на полу. Емышев бросился к нему и тут ощутил грубый удар в плечо. Автомат вывалился, рука провисла, куски мяса — наружу. Из распоротой плоти торчали кости, рубленные сикось-накось огородным частоколом. Свалился боец…

Из более чем пятидесяти человек, начавших штурм, на второй этаж поднялись только шестеро: Виктор Анисимов, Сергей Голов, Виктор Карпухин, Эвальд Козлов, Саша Плюснин и Яков Семенов. Затем к ним присоединились Александр Карелин и Нури Курбанов. Атака продолжалась.

«Громовцы» Гришин, Гуменный, Голов сбились группкой у двери коридора, который вел к комнатам второго этажа. Приготовились, перезарядили магазины. Огляделись — на подходе никого, а стало быть, тянуть нечего. Перед тем как вломиться, Голов метнул гранату, и Гришин с Гуменным дружненько, не толкаясь и не мешая друг другу, рванули вперед. Но случилась жутковатенькая незадача — головская «лимонка» боднулась с дверью и отскочила назад, прямехонько под ноги набегающих бойцов. Кто-то из них дико закричал, и все — врассыпную. Гришин укрылся за выступом в ожидании взрыва. И граната бахнула — разлюбезная, распроклятая — и отплевалась прыткими кристаллами, разя своего — Сергея Голова. Его буквально посекло осколками, потом их насчитали целых девять. Других миловала, но парнишек-«мусульман», которые напирали сзади, чуть-чуть царапнуло. Защитника же одного забила насмерть — у него снесло полчерепа.

В последующем Сергей Голов, очухавшись и приведя нервишки в порядок, осознает неловкую постыдность ранения собственной гранатой (как свидетельство недостаточной обученности, паниковатой дерзости и прочее, что невысоко характеризует профессионала), подчистит эпизод доблестной атаки и станет утверждать: было девять пулевых и осколочных ранений. Появившиеся ниоткуда пулевые ранения — это существенно важно: неумение оборачивается героикой, а неук — героем. Еще чуть-чуть, и Голов «официально» мог стать Героем. Его представляли к этому высокому званию. Что ни говорите, а иметь в покровителях заместителя председателя КГБ — просто замечательно: и служба чуть ли не патока, и легче было воспарить над остальными сотрудниками под его крылышком. В гору пойдет Сергей Голов, до выхода на пенсию за ним будут присматривать…

Неразберихи и путаницы было много, и чем ближе к телу президента, тем меньше оставалось конкурентов, «порешивших тирана». Виктор Карпухин в паре с Николаем Берлевым докатились тропой бесславия до немалых высот. Владимир Гришин вспомнит, как они вместе с Сашей Плюсниным дошли первыми до бара, где поверх стойки лежал убитый президент Афганистана. А вот Саша Плюснин по-особому вспомнит миг поставленной точки в выполнении приказа: «На второй этаж поднялись Карпухин, Берлев, Голов и Семенов…» Гришина, заметьте, нет. Как нет и Гуменного, Анисимова. И что-то ни единого солдата из «мусбата» боец Саша не вспомнил, без поддержки которых славные чекисты не дошли бы и до середины зала внизу. Но минуло четверть века, и распоясался боец Саша: «Нас было пятеро, и надо было действовать — идти дальше. Я выбил ногой стеклянную дверь и швырнул внутрь гранату. Оглушительный взрыв. Потом сразу же дикий, истошный, пронзительный женский крик: „Амин! Амин!..“ Заскочив в комнату, первой я увидел жену Амина (и где они только успели познакомиться? — Прим. авт.). Она громко рыдала, сидя над трупом диктатора. В том, что Хафизулла Амин был мертв, сомнений уже не было. В комнате было темно, мы посветили фонариками и убедились, что все — готов. Так уж вышло, что моя граната взорвалась в самой глубине маленькой комнаты, убив самого Амина, прятавшегося за своими бабами и детьми, и ранив его домочадцев».

Простим чекисту мужланскую удаль и слова, уроненные с хрипотцой в чекушечном застолье. «…Прятавшегося за своими бабами и детьми…» Он, Саша, точно не учился в Сорбонне, его жизненный путь начинался на заводе ЗИЛ — он сваривал железо. Рабочая закваска, знать, бессрочна, не выветриваема, как сладкий туман из брачной поры лейтенанта. Но отметим: чтобы пройти к бару, не надо было ногой дробить стекло двери — не было двери на пути захватчика. И второе. По рассказу Плюснина, граната взорвалась в глубине маленькой комнаты, в которой вместились «бабы да дети». В этой же комнатушке боец Саша обнаружил «нашу медсестру из бригады советских врачей, приставленную к диктатору после попытки его отравления». В замкнутом пространстве, в превеликой тесноте, осколки от взорвавшейся гранаты, оказывается, никого не настигли, не коснулись, не пометили и не прикончили. Только окровавленного, затравленного кровавого диктатора.

Пояснение для неискушенных. Разорвись граната «вокруг да около», вы знаете, сколько игл, шипов, колючек рассеется вокруг? Число осколков — до 1500 массой 0,05–0,3 грамма. Представляйте этот дьявольский посев. А Хафизулла Амин, принявший кончину, прикрытый только лишь трусами, был лицом и телом чистым и не тронутым огнищем горячего железа. Откуда этот несекрет? Докладываю. Военврач подполковник Велоят (с 1986 года — генерал), видевший тела Амина и его сыновей, жены министра культуры, делавший перевязки дочерям, поправляя неумело наложенные бинты после забот бойцов КГБ, утверждал всегда и неизменно, что все они были поражены пулевыми ранениями. Об этом он упомянул в своем докладе на международном симпозиуме «Медицина катастроф», проходившем в Италии. А запустили версию про «смерть диктатора от случайного попадания „Шилок“» по абсолютно понятным причинам. Так легче доживать отпущенный век исполнителям, и не так паскудны деяния других заинтересованных лиц — руководителей КГБ и его спецслужб. Можно списать «байку о гранате» и на патологическое бесчувствие. «На погосте живучи, всех не оплачешь», а уж история моей страны XX века — погост обширнейший.

Третье, не существенное: Сашу списали из органов в 1982 году в звании старшего лейтенанта. Не спрашиваю, за что — все равно приврут или откровенно солгут. Как и он сам солгал, рассказывая нам о диком, истошном женском крике: «Амин…» Кто хорошо знаком с традициями Востока, вам скажет — быть того не могло по определению. Одной из традиций язычества, с которыми борется ислам с момента своего возникновения, является оплакивание умершего, усердствование в показе печали своей и горести. Считается недопустимым, когда близкие родственники, страдающие от горя, громко кричат. По словам пророка, когда семья оплакивает усопшего, он мучается. В мусульманском учении терпение — это большая добродетель, и требуется терпеливо переносить случившееся горе. А потому есть серьезные основания не доверять «первоисточникам», которые слышали крики: «Амин, Амин…»

Им приказали никого не оставлять в живых — они и не щадили никого, и без оглядки проливали кровь. «Мы ее пустили, — так расскажет, не таясь, Нури Курбанов, разлихой боец. — Убитых в здании дворца было много, все ковры были в крови, и, когда на них наступали, они чавкали. Мне порой хочется упрямо думать, наивно себя обманывая, что ковры замочила все же вода из пробитой трубы. Слабое утешение. Я-то знаю: мы шагали по крови, мы по ней пришли и ушли. И мы ее пустили. Когда ее так много обнаружилось, и ты по ней прохлюпал, то видением такое вот преследует и, знать, неспроста: что ты не одного человека убил. Амина ли, охранника, просто ли афганца-одиночку. Чтоб столько крови пролить, надо было много-много людей убить, часть народа убить».

Через много лет Шухрат Мирзаев, боец «мусульманского» батальона, призванный чекистами помочь и увлеченный атакой, поведал о том, что происходило внутри: «Крики ужаса, выстрелы, стоны. Казалось, даже стены стреляют. Я делал то же самое, что и мои товарищи, — стрелял. Мы шли напролом, уничтожая все живое, что встречалось на нашем пути, и убивали на месте. Очистили первый этаж. Занимаем второй, выдавливаем аминовцев на третий этаж. Везде — множество трупов афганских военных и гражданских лиц. Самое жуткое то, что среди них встречаются тела погибших женщин и детей. Это был уже не бой, а бойня! Пьянила кровь, ее было столько много, что скользко было продвигаться. Страха не было, но внутри все оцепенело. Не отпускала мысль о матери — о том, что она не переживет, если меня убьют».

А спустя четверть века уже не подполковник, а генерал-лейтенант КГБ Александр Титович Голубев облагородит жестокий круг неправого налета и повального безжалостного истребления домочадцев дворца Амина и брякнет, глумясь над ними, собой и истиной: «Кстати, когда взяли дворец, там было взято в плен большое количество афганцев. Наши давали им одеяла, укрывали их, потому что было холодно».

Воистину, генерал — добрая душа! Сердце у него зашлось от переживания и сострадания: мерзнут и на сквозняках сидят афганцы — укрыть немедля одеяльцем (откуда?). Продует не дай Бог — простынут мужики, и насморка не оберешься. Что-то очень запоздалое, ложное, театральное — как припарка мертвому в исцелении. Вот такие «генеральские примеры» и давали повод разного рода экспертам на Западе подтрунивать над нами и тиранить наше самолюбие насмешкой — «Рашн гуманизм!..» Не убили, не добили, но заботу проявили — обогрели и пригрели, одеяльце подстелили.

И Михаил Михайлович Романов тоже войдет во вкус вымышленных небылиц. Но не на сострадание советского воителя станет налегать, а выпятит на первое место героизм. О беспримерном мужестве бесстрашных чекистов поведет речь. О жизни на волоске скажет: «Всю ночь нас обстреливали танки, били прямой наводкой. Где-то ближе к утру генерал Дроздов поднял нас командой: „Приготовиться к бою, к отражению атаки!“

Километрах в десяти-двенадцати располагалась так называемая „голубая дивизия“ Амина. Она-то и поднялась в атаку. Что делать? Боеприпасов оставалось совсем немного, люди выбились из сил. Вертолеты ночью не летают. Словом, помочь некому, висим на волоске. Да еще у нашей радиостанции аккумуляторы повреждены. Хоть очень и хотелось бы связаться с командованием, координаты дать — не связались бы. Так прошла ночь. Утром слышим гул. Уже при ясном небе видим самолеты. Витебская десантная дивизия заходила на посадку в Баграме. Молили об одном: чтоб успели».

А вот этого делать чекистам не надо было, так это «молить об одном: чтоб успели». Основные силы дивизии высадились еще двое суток назад и успели чуточку повоевать, пострелять (даже в своего комдива) и выпить с устатку. И не мог «ближе к утру» генерал КГБ Юрий Дроздов подать даже какую-нибудь «завалящую» команду «защитникам крепости» по причине снятия нервного напряжения путем употребления спиртного напитка. Как раз к утру — хорошо пошло, и они с Колесником открыли шестую бутылку водки.

С учетом расположения дворца на местности танки по определению не способны бить прямой наводкой. Но не это главное. Все до единого танки были захвачены спецназом ГРУ и 9-й ротой Валерия Востротина. Он же с взводом ПТУР Севостьянова остановил танковый батальон на подступах к Тадж-Беку. Утверждать, что танки шли бесконтрольно и вели огонь по дворцу — это означает утверждать, что спецназ и десантники не выполнили поставленной задачи. Это означает невольно обвинить их в неумении, в неисполнении приказа. Это означает в угоду своей фирме и лично сочиненной героике наплевать на боевое братство. Испачкать, грязнить именно тех, кто как раз и нейтрализовал все эти танки, и прикрыл чекистов, в доблести своей неудержимо рвавшихся к Амину.

«Голубые» — геи, — наверное, были в Афганистане, но «голубой дивизии» не было и в помине. Однако очень даже верю в доподлинность следующего: «Вертолеты ночью не летают». Правильно, чего им-то летать было, ежели все спокойненько, и после боев благодать, и снятие нервного напряжения извечным способом — водкой — протекало планово, а при пережитой нервотрепке и представившейся возможности — и безудержно.

И вообще, какого черта вы там задержались, господа, аж до самого рассвета, если вам была дана команда: «Отходить!»? Или понимали, что мало доблести и весьма постыдно отважной толпой вломиться в покои чужого дома и убить одного немощного мужика? Не потому ли вы и нарастили свой героический распев несуществовавшим побоищем?..

3

Потребно было выпить, еще чуть-чуть поубивать, совершить один хороший поступок и пройтись раздольной Тамерлановой ордой: по залам и комнатам, библиотекам и подсобкам, по гардеробам и шкафам, костюмам и смокингам, по лифчикам и колготкам, губной помаде и жидкости для удаления волос, ванным и холодильникам, по карманам и сейфам, овеществляя память свою о военной победе. А в самом конце этой потрясающей эпопеи обольститься высоким званием Героя Советского Союза.

Хранимые благоразумным страхом, не убоялись в те минуты расслабиться, наконец, и уже не страшились докучливому опасению, что за каждым углом и столом, за выступом всяким может скрываться затаившийся враг.

— Охолонь, Витек, — сказал Леня Гуменный Анисимову, — ну их всех, давай дух переведем.

Сели, выпили припасенной сорокоградусной. Очень она кстати пришлась ко двору, к дворцу и к душе. Обожгло, но приятно, и еще возжелалось нестерпимо, как в последний раз. Скупо и негромко сказали: «За окончание боя…» И из горла — буль-буль…. Возрадоваться неловко было, поскольку место выбрали не лучшее: неподалеку примостились жена Амина и две его взрослые дочери — испуганные, трясутся. У одной ранение в колено, у другой осколок пробил икроножную мышцу.

Примчался Валерий Востротин и, обозвав всех молодцами, восторженно сообщил присутствующим, что это очень здорово — они успели своевременно убить Амина. Не случись этого ко времени, пояснил он, минометы накрыли бы всех — перемолотили подчистую пространство, камень, землю, тела по обе стороны баррикад. И в этом уголке подлунного мира студеная зима уступила бы место знойному лету. «Василек» — автоматический миномет, калибра 82 мм, этакий дурище, предназначен для огневой поддержки пехоты. Мины от такого «Васька», разорвавшись, превращаются в шесть сотен беспощадных осколков. Эти острые кристаллические неряхи в буйстве стелются над полями, рассекая простор и шпигуя все вокруг железяками. Они — подобно тому, как, отведенная разудалым отворотистым плечом, коса поутру остригает росные травы и усекает маковки васильков, жестоко укладывают на пашню несвязанными снопами повстречавшееся им на пути все живое.

Второй этап Саурской «революции» не предполагал наличия живого Амина. Ну, а цель оправдывает жертвы — вот так умно, пафосно и грозно заключит некогда генерал-лейтенант Сергей Иванов, когда его, почетного чекиста и пенсионера, спросят, действительно ли эта операция планировалась именно так. Но это произойдет много позже, а тогда офицеры КГБ запросто пригласили юного старшего лейтенанта к импровизированному столу. Востротин позволил усадить себя в почетном кругу, стараясь не расталкивать локтями соседей и стремясь не испачкаться пролитой кем-то, еще дымящейся кровью.

Подошел врач-афганец. Представился — подполковник Велоят. Ему налили, он извинился, не пригубил, пошел к семье Амина — к тем, которых чудом не поубивали и которые окутались горем, безутешно скорбели. Кто-то из офицеров КГБ, если не ошибаюсь, Саша Карелин, отметит красоту девочек Хафизуллы. Слушая его, подумал: как же хорошо, что никогда не узнаю, какие мысли о них, лиходеях, бродили в те минуты в головах девчонок. У которых убили отца, родных братьев и двоюродных, родственников. У которых на веки вечные выкрали румяность детства и юности — немалую толику жития, разбили сердца, изувечили души. И эти страшные, глумливые пришлые по-шутовски пили водку в двух шагах от поруганного, деревенеющего тела их отца… Тела, распотрошенного стрельбой — долгой, наверное, и остервенелой, будто зло вымещали на дюймах плоти. Тело, которое им не позволят даже обнять перед выносом навсегда, не разрешат предать земле, оскорбят неупокоением душу верующего мусульманина — убитого многажды, по существу, давно поверженного, но цепкого и удачливого везунчика, который просто-напросто не хотел умирать.

Я говорю об Амине-отце, а не об Амине-лидере, субъекте внешней политики для обиженного Леонида Брежнева и всего ЦК. И не об Амине — президенте страны: объекте ни с чем не сравнимой по своей жестокости, циничности и бестолковости операции КГБ. Выполнившего приказ, бездумный наказ и мстительный роковой каприз: живым Амина не брать. Не хотите ли мне возразить? Тогда сейчас говорите — у меня малые дети вырастают. Можно, я им буду рассказывать о поэзии Востока и полотнах великих художников, творивших вечное и продлевавших саму вечность кистью с красками? А не автоматом, забрызганным чужой кровью, которую мне в скорбный час после атаки не пришлось выковыривать из-под ногтей штыком, уставшим разить, крушить и резать плоть людскую. И навсегда прервалась нить рода. Отца не стало. Брата. Сына. Мужа. Любимого, и самой любви, на которую вдруг так трагично обеднела и стала невосполнимо обделенной Земля-планета.

А мы прикроемся общими словами о героике и прочей ерунде и будем блудливо припрятывать правду, замалчивая больную тему об убиенных аминовских детях. И о живых умолчим: судьба его трех дочерей также никогда не освещалась в прессе. Мы будем выпячивать свою невинность и нести такую ахинею, от которой даже офицеры комитетской конторы, привыкшие проглатывать и переваривать откровенную ложь, большую и очень большую ложь с легкостью манной каши, с хохоту поукатываются, читая откровения своих коллег.

По согласованию с Дроздовым, девчонок, жену президента сопровождали офицеры Комитета. Ими поневоле опекался раненый Сергей Голов, и трудно было ему смотреть, как девчонки припали к плечам матери, прижались к ней, обложили живым теплом и хотели, так виделось, оградить от всего-всего, плохого, недоброго. Дивные черные глаза, влажные маслины этих несчастных красавиц молебно скидывали крупные росные слезы, и юные пери Востока посекундно всхлипывали, и, когда машину подбрасывало на ухабах, гримаса боли от ран искажала их несветлые, заплаканные лица. Но лики прекрасные, бедой не попранные: взрачные, миловидные, исполненные затаенной любви, от которых в иные времена трудно было не потерять голову…

Что ж ты так сплоховал, Ариф, что не увел ее за собой, ту, в которой утонул чувствами, и сестер ее, и братьев ее, и мать ее? А может, и отца ее заодно? Тот «фронтовой роман» был на слуху у «мусульман», и говорили о нем не скрытничая. Недавно о таджике Арифе рассказывал Турсункулов: «Он хотел убежать с дочерью Амина, но его отправили в Союз». Вспомнился ли девчонке романтик, русский Ромео? Воин, невольно засланный в их дом не с розами в руках, а с автоматом, на котором он и исполнил серенаду для возлюбленной, и как требует того жанр — в ночное время и под самым ее окном… Печальная песнь трубадура сотворилась: трагичная, не под аккомпанемент лютни и строй мандолины.

Девочки могли и не вспомнить «Ромео», и не знать, что шесть лет назад, 11–12 сентября 1973 года, в Чили, военные под командованием генерала Аугусто Пиночета совершили переворот. И тоже штурмом взяли дворец Ла Монеда, и Сальвадора Альенде, президента, обрекли на гибель. Жену и двух дочерей Альенде — Исабель и Беатрис, не оставивших отца до конца, — не убили. 8 сентября за праздничным столом по случаю дня рождения Беатрис известный чилийский поэт Виктор Хара исполнил для нее песню с пророческими словами: «Что станет с тобой, девочка, когда тысячи убийц выйдут на улицы?» На торжествах присутствовал и Пиночет — друг семьи, и именно по его приказу убьют поэта, задавшего накануне переворота вопрос, на который тот не успел получить ответа. Был ли он, ответ, у дочери Альенде, облаченной в воздушное платье и с невинной воздушной душой принимавшей в тот вечер поздравления? Или строфы вызвали беспокойство? Не за себя — Беатрис пламенела счастьем, она ждала ребенка.

Не связываю мостиком во времени два события: свержение глав государств и штурм их резиденций с трагичным исходом и одного человека, не случайно оказавшегося при тех обстоятельствах. Имею в виду Сальвадора Альенде Госсенса, президента Чили, — и Хафизуллу Амина, президента Афганистана. И генерала Юрия Дроздова, обслуживавшего председателя КГБ СССР. Так вот, Юрий Иванович был в Чили накануне событий. Президентского дворца в Сантьяго он, правда, не штурмовал. И не защищал — что тоже есть правда. А чем был занят, никогда не скажет, и это тоже — правда. (Может, Альенде спасал.) И уж совсем святая правда: генерал Дроздов в Кабуле был и дворец президентский брал и крушил. И точно — Амина не спасал. Напротив — убивал.

Дочери Амина, которых увозили сейчас в таких же воздушных платьях, надетых с утра по торжественному случаю, и, могло статься, везли маршрутом чилийского поэта — в небытие, ответ на вопрос Виктора Лидио Хара Мартинеса уже получили. Еще не осознавая этого. И прониклись им сполна и насквозь — пули, прошившие их нежную плоть, окрасили этот ответ болью реальной и криком страдальным. И эта ночь, призванная в свидетели. И колдобина от свежего разрыва напомнила — машину подкинуло, и дочери поморщились от боли. И еще раз, и еще. И выдавать себя не хотели. Не хотели в лице измениться, чтобы маму, сидящую рядом, не вспугнуть ненароком. Не взволновать. Не добить, убивая еще раз, теперь своей болью. Вот только что недавно — и часа не прошло — в ту комнату во дворце, где сидели дети, сбившиеся жалким клубком, пронизанные страхом и горем, протиснулся их знакомец, известный человек по имени Сарвари. Он поискал глазами в потемках их маму и, наклонившись, изрек: «Мы убили его, он этого заслужил». И их мать, жена их отца ответила ему на пушту: «Плюнула бы я тебе в лицо, какой же ты мужчина, где твоя совесть, если ты говоришь такое вдове». И это расслышали девочки, ставшие в одночасье сиротами.

Старшая дочь Хафизуллы была тоже беременна. У ее младшей сестры состоялась помолвка, и это с приятностью обсуждалось еще несколько часов назад почетными гостями, родными и близкими. Они, жена и дети, тоже не оставили отца, были с ним до конца. И им тоже выпала страшная судьбина стать очевидцами такой же жуткой смерти отца — уже не жильца, раскромсанного длинной очередью в упор или нещадным долгим долблением из пистолета Стечкина. И тоже — в упор. Мертвого Сальвадора Альенде соратники посадили в президентское кресло, надели президентскую ленту и покрыли плечи национальным флагом. Ворвавшиеся военные — тоже исполнители приказа и тоже долга, как им и должно было казаться, — в упор расстреляли уже мертвое тело. Вскрытие обнаружило 13 опаленных и припорошенных пороховыми частицами пулевых ран.

У матерей сердце — вещун, и жена просила Амина перенести банкет на потом, до времен если не лучших, то дней тихих, когда бы все угомонилось с приходом советских войск. Не прислушался Хафизулла к советам жены… И Яков Семенов не внял бы советам Светланы, жены своей и матери их детей. Ей, Светлане, 27 декабря, примерно в те самые часы, когда муж готовил свою группу к атаке, к боевой операции, делали сложную операцию, и у нее остановилось сердце. Вот ведь какое совпадение… Боец-муж останавливал пулями биение чужих сердец — и заодно приговорил родное сердце. Через десять дней, 7 января, Яков вернется в Москву, и в этот же день и час Светлану выпишут из больницы, и она резко пойдет на поправку. Тоже совпадение!

Все они — и утомленные боем «победители», и изведшиеся болью «поверженные», вместе, в омерзительном неприродном соседстве, катили на жестких рессорах броневиков обратно, кружили вокруг дворца, спускаясь по серпантину вниз, в расположение «мусульманского» батальона…

Утонувшие в горьком горе, женщины аминовского рода еще не распознавали в своих чувствах ненависти к сидящим рядом и напротив. Ненависть придет потом — и захватит целиком и полностью. Священная ненависть… Мурашки по коже от мысли — пуштун и сто лет подождет, но однажды отомстит. И не надо хихикать — против лома нет приема. А от мести Востока нет и щита. Вам пояснить, что это значит?..

Голов поглядел в бледные, испуганные лица девчонок, дочерей Амина, попытался улыбнуться, да как-то не улыбалось… Его боевой товарищ-побратим, Олег Балашов, когда-то прилюдно, не смущаясь и с нотками похвальбы в голосе спокойно и рассудительно обронит: «Я видел, как вытащили Амина, как вывезли его гарем». Хочу спросить: «Олег Александрович, ты дочерей определил в гарем? Ты ж не султана убивал или падишаха. Ты президента застрелил. У них наложниц нет в и помине, если бы даже захотелось им иметь „курятник“ для утех. Любовницы — еще, быть может, и куда ни шло, но… Но дочерей за что так изваливать в грязи? Что-то ваш старший явно не доработал, если, посылая убивать, не уточнил, кого, какой должностной масти и какого статуса надлежит отправить на тот свет. Ох, уж этот генерал…»

Глава 12

СТРАСТИ ПО АМИНУ

— Кто убил Амина?..

— Не знаю…

И если даже офицер не воротит взгляд, все едино: свежо предание, а верится с трудом.

1

У меня есть десятки имен и фамилий тех, кому я адресовал настоящий вопрос. Желания наши не совпадали, а их ответы совпадали: «Не знаю». Все они одним миром мазаны, одного поля ягоды, все на один крой — друг друга стоят. Последнему из услышанных, Николаю Берлеву, тоже не поверю, хотя приведу его «признание», вызревавшее в душе полковника более тридцати лет. «Кто убил Амина? По большому счету, это не имеет принципиального значения. Мы действовали единой командой. Каждый в этой операции выполнил отведенную ему роль. А достал его гранатой Плюснин, смертельно ранил. Никого другого из атакующих там поблизости не было…»

Не поверю Берлеву. Что до Плюснина, удачливого экзекутора, тоже не поверю по ряду очевидностей: Александр при нападении был при всех и на виду у всех — они, атакующие, дышали в затылок друг другу. Гранаты в помещении, в котором отходил Амин, не применялись. Главное — ни полсловечка об убитых детях, которые находились при отце. Не поверю Берлеву, ибо он уличен во лжи участниками боя. Полковник солгал, умышленно и заведомо, о друге своем, Карпухине, который единолично «рулил победой» при штурме дворца. Благочестивый обман ради персональной дружбы и экзальтированный бред в пользу «большого барина». Коли единожды солгал — кто тебе поверит?

Не поверю и Семенову, ответствовавшему на вопросы корреспондента: кто убил Амина?

— Когда мне задают этот вопрос, я отвечаю, что он умер в бою, и это все.

— А вы знаете?

— Да, конечно.

— И вы не скажете?

— Нет.

— В таком случае, кто первым увидел Амина?

— Карелин, Курбанов и я вошли в зал, где он находился.

— Курбанов — ваш переводчик. Карелин — ваш подчиненный. Для меня все ясно.

— И для меня — тоже. (Бестрепетно и без обиняков чекист намекнул на себя и тень почета слегка, осторожно и бережно переложил и на своих бойцов, не обделив их лаврами в том деле.)

Пишу бойцу из бывшего «Зенита»: «На этот деликатный вопрос можете не отвечать, но я вынужден его поставить: „Так кто убил Амина?“ Этим вопросом я изрядно докучал многим участникам тех событий, но Климов разоружил меня и одновременно подкупил своим чудненьким ответом напоказ — незатейливо-капризным, аффектированным. Театральным жестом он словно распахнул ставни души, обнажая сущность свою и коллег-чекистов. И обнаружились наглядным образом навыки поведения, привитые семьей, школой, взращенные средой и всякими учебными заведениями, курсами переподготовки и повышения квалификации, выкованные безупречной службой в органах КГБ. Он, Сергей Климов, по роду выполняемых задач не был у тела Хафизуллы, и нет на нем данного греха (или для кого-то — почетной миссии). Мог бы быть и посмелее, все-таки подполковник в отставке. Но ответил: „Возможно, догадываюсь, но не скажу“.»

Сергей Григорьевич сказал мне много больше, чем утаил. Он подтвердил, что Амина умертвил не случайно разорвавшийся снаряд «Шилки» и не случайная наступательная граната. Это совершил человек. Боец. Кэгэбист. Товарищ по партии войны, шедший рядом, недалече, плечо в плечо. И содеял убийство не случайно, а выполняя вполне конкретный приказ. Ошеломленный боем, гонимый слепым страхом, и в исступлении — дорваться, и в рвении — выполнить задачу. Незрячий поводырь ослепленных жертв. Но очень зряче, во всю ширь синь-глаз своих нераскосых, тупо навел ствол и в упор, навскидку, не целясь, раскромсал мотавшееся из стороны в сторону под ударами пуль туловище инородца.

Они, «из Шторма-333», наезжают в Москву, встречаются. Поминают. Слезятся глаза, сочится влага сердца. Исполняют, кто во что горазд после выпитого, гимн КУОСа: «Жаркая нерусская погода застывает на его губах./ Звезды неродного небосвода угасают в голубых глазах…» Этими встречами живут. Ради них тянутся в жизни, крепятся, бодрятся. Забери у них эти поездки — и ничего из биографии, согревающего душу, и не останется. Им нужны легенды-клички, легенды-командировки, легенды выполняемых заданий. Сама их жизнь обращена в легенду. Где уж тут правду сказать! Глаза миру и людям отворить на событие, уже угасшее за давностью лет, а еще и выветренное из памяти по чьему-то желанию и прихоти. Разве что имена участников хранимы и сберегаемы. И все чаще и чаще — на надгробных плитах. Туда мы все придем к своему времени. Не боязно это. Куда боязливее, что товарищи твои за язык твой развязанный (читай — поведавший правду) отлучат тебя от своего круга, от разного рода преданий, и останется тебе только в поминальные дни в одиночку исполнить обет сострадания и сольного исполнения гимна, в котором есть еще и такие слова: «А в России зацвела гречиха./ Там не бродит дикий папуас./ Есть в России город Балашиха,/ Есть там ресторанчик „Бычий глаз“».

Так вот образно показал мне картинку московских встреч офицер КГБ, тоже подполковник в отставке, поясняя, почему он «ни в жисть» не согласится разрешить мне назвать его фамилию: «Я же с ними встречаюсь, пью, горланю… Меня же пошлют на три буквы, и навсегда. И потом, пойми, я очевидцем не был, так мне рассказывали. Отвечаю за слова товарища, и не больше того. И уж, пожалуйста, без упоминания моей фамилии».

Договорились: без имени и «погоняла» — агентурной клички. Так что мне рассказал «товарищ Безымянный»? Когда бойцы дошли до Амина и тот все понял, то привстал на колени (а может, на большее и сил-то не хватило) и взмолился на ломаном русском: «Не убивайте… Не убивайте на глазах жены и детей. Пощадите их». Не пощадили, верша суд беспощадный и вроде как справедливый. Старшая дочь Амина утверждала, что к ней подошел советский солдат с фотографией отца и спросил ее, где Амин. Она сказала: вот это — президент, и тогда этот солдат начал стрелять.

Не для себя вымаливал пощады Амин. Тот самый президент страны, любивший говорить, что он «более советский, чем иные советские».

Страшно! Даже просто представить — страшно! Чудовищно! Жуткая дьявольщина! Наваждение и бред больного разума! Неужели не только тела усопших и погибших по погостам разбросаны? Неужели и разум бойцов заодно прикопали в землю? В домовины вколотили образ человеческий? Неужто вакханалия зародилась и пляски нелюдей по крышкам гробов торжествуют в своем необратимом продолжении: туп-туп, туп-туп… Без сожаления. Угрызения совести. Без покаяния…

Теперь ближе к телу — в прямом смысле этого слова. В воспоминаниях, намеках, оброненных вроде бы невзначай, застенчивых высказываниях с выражением ложной значимости на лице у некоторых очевидцев-рассказчиков упоминается, что во время завершающего акта проводимой операции по уничтожению Амина на второй этаж прорвались Анисимов, Голов, Карпухин, Козлов, Семенов и Плюснин. Этих шестерых человек вспоминают наиболее часто. Но не исключено, что их фамилии, однажды названные, а стало быть «рассекреченные», просто машинально повторяются авторами своих и чужих записок. Из них четыре «громовца»: Анисимов, Голов, Карпухин, Плюснин. Один «зенитовец» — Семенов, и Козлов — внешняя разведка. У некоторых авторов он «закамуфлирован» под «зенитовца», в чем просматривается явная несправедливость. Козлов был из того управления, которое в КГБ всегда считалось одним из самых элитных. «Громовцы» — тоже особые избранники, они — сливки тайных диверсионных операций. Им одним доверяли в первую очередь дела на уровне государственных интересов. И они, конечно же, — избранные. Бойцы «Зенита», на сто процентов собранные из куосовцев под тогдашнюю акцию и мобилизованные из разных городов и весей, никогда не ставились с ними вровень и были для Центра людьми со стороны. И остаются по сей день таковыми — не чужаки, но достаточно удаленно-сторонние. Этакие крепкие надежные парни, одной ипостаси, при одном цвете околышка на фуражке, при наличии видимого близкого тождества, но по негласной табели о рангах все же «много ниже» — левофланговые то есть, «полуцвет и полусвет». Их жены, должно быть, другого мнения и думают иначе. Но на то они и любящие жены.

Отдаленность тех событий если не придавала смелости, то позволяла говорить откровеннее, и появились новые имена. В частности, Гришин в свое время назвал еще Гуменного и Берлева. Самого Гришина как участника «штурма тела» упомянул Козлов. И он же, понимая, видимо, всю несправедливость по отношению к бойцам «Зенита», обойденным вниманием публики, скромно-кокетливо, но нарочито загадочно, поведал миру о трех его участниках: Дроздове, Карелине и Курбанове. Михаил Романов, который, будучи контуженным, не смог добраться на верхние этажи дворца, сослался на присутствие в нужном месте «громовцев» Соболева и Филимонова.

Таким образом, четырнадцать бойцов имели возможность проявить себя в убийстве Амина. То есть выполнить ту самую главную задачу, ради которой затеяли и штурм дворца, и захват всех объектов в Кабуле, и ввод войск. Последний посыл относителен, но прямо увязан с планом физического уничтожения афганского лидера. За исполнение вот этого самого-самого главного задания причиталась и самая-самая высокая награда.

Из четырнадцати бойцов звания Героя Советского Союза удостоили двух: Карпухина и Козлова. Орденом Ленина наградили Голова. Остальных — орденами Боевого Красного Знамени. Из этой славной когорты двое (Анисимов и Карелин) получат Красную Звезду. Козлов и Голов — штатные сотрудники КГБ с многолетним стажем и серьезными заслугами перед системой. Карпухин же, закончивший Ташкентское танковое училище и служивший командиром роты в Московском пограничном училище, был принят в почетные ряды спецподразделения чекистов группы «А» в сентябре, то есть за три месяца до штурма. Заслуги его более чем скромны. И, думается мне, было бы недостаточно зеленому новичку даже увлечь за собой бойцов на штурм, показать пример отваги и проявить чудеса храбрости, покрутиться под огнем противника и еще каким-то неординарным способом проявить себя, чтобы вот так — раз, и в дамки. В Герои то есть. И это-то при ревностной конкуренции старших, отслеживающих каждый шаг и вздох своих коллег, усердно отслуживших не один десяток лет в КГБ, имевших солидную репутацию и стоявших годами в очереди за повышением, заслуженным поощрением и наградами. И это-то при истовом соревновании генералов — начальников отделов и управлений: кто из их подчиненных смекалистее и ухватистее. Болезненно переживающих успех соседа, которому вдруг выпадет честь чайку хлебнуть с председателем, побалагурить за столом, удостоиться похвалы и рукопожатия. А то, глядишь, и награды нагрудной за правильное воспитание и обучение подопечных. А тут на тебе: трехмесячный юнец, старший лейтенант (порой упоминается как капитан), приблуда со стороны, и вдруг — Герой. Виктору что-то уж больно сверхстественное нужно было сотворить.

Поясню. В Советской армии присвоение очередных воинских званий младшим офицерам производилось по таким срокам: звание старшего лейтенанта присваивалось через три года, капитана — тоже через три года, майора (старший офицер) — через четыре года. То есть выпускник военного училища, лейтенант, при нормальной службе через десять лет мог теоретически стать майором. Напомню, что Виктор Карпухин окончил военное училище в 1969 году. Прошли те самые пресловутые десять лет, а он, увы, лишь только старший лейтенант. Я ни в коем случае не намекаю на какие-то недостатки в служебной биографии Карпухина, но замечу, что самые старые капитаны (а нередко в этом звании они выходили на пенсию) существовали в системе КГБ, конвойных подразделений внутренних войск и среди охранников следственных изоляторов, тюрем и лагерей. К примеру, Александр Карелин на момент штурма дворца разменял четвертый десяток, а хаживал в старших лейтенантах.

Непредосудительно склоняться к мысли, и такая версия имеет право на существование, что он, Виктор Карпухин, мог сотворить это самое из ряда вон выходящее — лично убить Амина. Он мог поставить точку…

2

Не лишаю лавров другого чекиста — Козлова… С Эвальдом Григорьевичем Козловым приключилась вот какая петрушка, почему не исключается его соучастие в заключительном аккорде акции вместе с Карпухиным. Тут имеет значение не только его принадлежность к отделу спецопераций и награждение высшим званием. Он, Козлов, был до определенного времени самым «закрытым» Героем. И Бояринова «рассекретили», и Карпухина, и Белюженко, и Соколова, а товарища Козлова публике не открывали. Прятали его от нас, народа. Бдительные чекисты долго не давали нам возможности гордиться такой незаурядной личностью. А когда отворили имя его и подвиг бессмертный, то как-то неловко это сделали, по-дурному и нелепо. С точным расчетом — мило лукавым и плутовским.

Появился в бою капитан второго ранга достаточно забавно. Из воспоминаний Козлова: «Полковник Бояринов, находясь на командном пункте, заметно нервничал. Он прибыл в Кабул лишь накануне и еще не освоился в обстановке. Я чувствовал, что ему будет очень трудно координировать действия спецгрупп, а я знал бойцов обеих групп, поэтому мне было легче. Я должен был участвовать в бою».

И вроде бы тому наэлектризованному полковнику чуток полегчало. Козлов попросил Дроздова разрешить ему принять участие в штурме дворца, сказал, что пойдет с Бояриновым, поможет. Дроздов немного подумал, а потом сказал: «Хорошо, иди, но будь осторожен». Из этого следует, что участие Козлова в штурме было во многом случайным. Ведь генерал прежде подумал, все «за» и «против» взвесил и только потом, вроде как нехотя, дал добро. Как плод глубоких, но недолгих размышлений обнародовал свое позволение: «Иди, Эвальд, штурмуй. Но будь осторожен!»

Но все это — вздор. Козлов не мог знать бойцов лучше, чем Бояринов. Чекистов собрали для дела в спешке (а «громовцев» — так и вообще по тревоге) со всей страны, из областных управлений. Из той самой обоймы «тихого запаса на случай обстоятельств», которые проходили подготовку в разное время на КУОС и которыми руководил Григорий Иванович. Он их готовил, отбирал, закладывал в «отстойник». Лучше его никто не знал кадры — ни Андропов, ни Крючков, ни Кирпиченко, ни Петушков, ни Зайцев, ни Дроздов, ни сотни и сотни козловых в воинских званиях морских и сухопутных офицеров, ни десятки козловых, официально или неофициально состоявших на службе в Первом главном управлении КГБ. Укомплектованные по принципу «с мира по нитке», идущие завтра в бой знакомились друг с другом накануне, за день-два до сигнала. Было именно так, как бы это ни показалось странным. Тому способствовала мудреная закрытость чекистов, не способствуя при этом качественному выполнению поставленной задачи. Михаил Романов и Яков Семенов, командиры групп, познакомились за три дня до штурма. Владимир Гришин так определился с братьями по оружию и набегу: «После взрыва мы сразу заскочили в коридор. В этой группе были наши и еще ребята из „Зенита“, из них я знал только Яшу Семенова. Видел его на втором этаже, а остальных я никого не знал».

Следующий конфуз: «Он (Бояринов) прибыл в Кабул лишь накануне и еще не освоился в обстановке». Такое «чистописание» — чепуха на постном масле. Кто, как не Бояринов, побывавший в Кабуле еще летом, отрабатывавший план нападения на объекты столицы и лично докладывавший вышестоящим начальникам варианты предполагаемой в будущем операции, лучше всех других был осведомлен о ситуации и был готов к принятию решений на месте? Надо полагать, именно поэтому его, самого компетентного, и направил руководить группами захвата Юрий Андропов. Так что Козлов плутует, когда делает упор на аргумент, побудивший его почти слепо, в яростном порыве рвануть за всеми. Дескать, «Бояринову будет очень трудно координировать действия спецгрупп…». И ведь как ловко втиснулся капитан 2-го ранга в бронированную жестянку. Он попал, во-первых, в командирскую машину ротного Шарипова, который головой отвечал за ликвидацию Амина и доставлял «народного мстителя», за которого тоже отвечал головой. Во-вторых, в экипаж, где присутствовал старший «Грома» Романов, который тоже своей головой отвечал за Амина и за доставку к его телу «опознавателя». В-третьих, морской офицер оказался бок о бок с товарищем Сарвари — единым в трех лицах: «народный мститель», «опознаватель» и «революционный трибунал».

И вы поверите, что в этот особый экипаж особой боевой машины, нашпигованной особыми людьми, особо отобранными и облеченными особыми полномочиями, вдруг, на дурака, с кондачка вскочил некто «неособый» и помчался творить героические чудеса? Нет, братцы, так не бывает. Знал наперед свое задание наш товарищ Козлов. Заблаговременно знал и загодя готовился. И был готов. А его, в свою очередь, готовились прикрывать. И при выполнении конкретного задания, как непосредственного исполнителя, так и легендами — шаблонными заготовками. А еще очень наивными. Прямо до смеха. У Федора Бармина прочитал «Полный список участников операции». Самый «куцый» экипаж в шариповской машине — всего-то три бойца. Невдомек читателю: в других по шесть, а тут раз-два, и обчелся. А куций он оттого, что Козлова с Сарвари просто в этом списке пропустили, спрятали, утаили. И не случайно — чтобы и тень не легла на исполнителя. Чтобы его фамилия не стала подсказкой дотошному исследователю тех канувших уже в Лету событий.

В июле 2009 года корреспондент «Красной Звезды» Александр Тихонов в посвященном тем событиям очерке расскажет «про дни минувшие бойцов спецгрупп» и вспомнит Козлова. Цитирую: «Гришин был в экипаже, которым командовал Виктор Карпухин. Репин — в машине, где ехали Михаил Романов, Евгений Мазаев, а также офицер „Зенита“ Эвальд Козлов». Три десятилетия не приблизили правды и не пролили свет на действительное. Козлов не рядовой боец и не «зенитчик». Мы знаем, что он — сотрудник, и не рядовой, Первого главного управления, в котором совмещались тогда внешняя разведка и отдел по проведению спец-операций. А скрывают это по давным-давно выданной установке: о ком угодно и сколько угодно, если время придет и разрешение будет получено на «разглашение», но Эвальда в «секрете хранить нетленно».

Надо ли задаваться вопросом, почему? Если, всякого навидавшись и наслушавшись, разгадываешь: ничего, по-существу, не осталось неведомого из событий той ночи. Кроме жуть как оберегаемого факта: кто же собственнолично и собственноручно убил Амина?

А знаете, кого еще обошел вниманием корреспондент? Асадуллу Сарвари. Припоминаете связку: Козлов исполняет, а Сарвари прикрывает? Он при штурме не Эвальда загораживает от пуль, а пытается тщательно завуалировать заключительный аккорд чекистского лиходейства в стенах обители, добровольно возлагая на себя навязанный ему грех убийства. В исполнении советского офицера уничтожение Хафизуллы есть убиение беззащитного, больного, полуживого человека. И что важно — иностранного гражданина и на территории чужого государства. А в исполнении афганского патриота, уполномоченного карать и вершить суд, уничтожение диктатора есть акт возмездия. Справедливого. И очень даже логичного. С точки зрения вынесенного сурового приговора от имени народа.

Далее. Противопоставление заметно нервничавшего Бояринова хладнокровному Козлову, заявленное во всеуслышание, — нонсенс в системе Комитета. Признание слабости чекиста, да еще какого, перед обывателем — за такое чужаку крепко надают по его мемуарам, а то и по физиомордии в ясный день, не говоря о темном подъезде. Надо ж было до такого додуматься!.. Умолчу о корректности перед светлой памятью — говорю без всякой иронии — действительно могучего бойца, смелого и отважного. Достойного человека и офицера.

А зачем, спрашивается, мирному моряку, помощнику координатора — генерала Дроздова, быть при пистолете? Который он, понятное дело, не привез с собой из Москвы. И зачем профессионалу-разведчику носиться со «стечкиным» за поясом? Этот пистолет — чаще всего оружие нападения, а не защиты. Из него и очередями, на манер автомата, стрелять можно. Это не стандартный «макаров», которым сподручнее грецкие орехи лущить или с неверной женой отношения выяснять. Что до бронежилета — так их не было у девяноста пяти процентов нападающих. Да и неудобно в нем вершить правосудие. Тем более что и «опознаватели» — Сарвари и Гулябзой — тоже были без бронежилетов. Вы понимаете, о чем я говорю? Эти два человека — самые оберегаемые. Самые бесценные — «литерный груз». Если бы им действительно предстояло идти и вершить «правосудие», то уж, поверьте, их, безусловно, обрядили бы в защитные жилеты, и вооружили хотя бы автоматом, и снабдили бы гранатами — без них при штурме никак не обойтись. Но если такого не случилось, то только по одной причине: афганцы должны были переждать атаку, надежно прикрывшись броней и приставленными к ним телохранителями. И только после всего, когда минует опасность, прийти на готовое. Исключительно для создания видимости личного сведения счетов с диктатором Амином и видимости «народной мести». И лишь только во вторую голову — подтвердить смерть Амина.

Известно, что «зенитовцы» Агафонов и Антонов входили в состав подгруппы Карелина и в ходе штурма по дворцу не метались, а обеспечивали безопасность Сайда Мохаммада Гулябзоя. Блюстители телес афганского функционера церберами состояли при нем, не позволяя товарищу Сайду соваться куда не следует и даже просто высовываться, когда не просят. И сами от него не отлучались, и отважных действий по захвату здания не предпринимали. Они добросовестно выполняли поставленную задачу. Как принято в таких случаях говорить — с честью исполнили свой воинский долг. О награждении бойцов-караульщиков история умалчивает. Не потому, что вообще обошли их вниманием, а по той причине, что внимание это могло оказаться более чем скромным.

Специфика работы Эвальда Григорьевича Козлова, чему он посвятил свою жизнь, — это тайные спецоперации. Он был представителем того сумрачного отдела, сотрудники которого по всему свету расправлялись с неугодными особыми средствами: тюкнуть по голове, небольно кольнуть до самой смерти, неслышно пальнуть, подсыпать в заздравный кубок гадости, что без цвета и запаха. Последнее не столь надежно, как показали «ядовые атаки» на Амина, и не столь верно, как пистолет системы Стечкина или простой в использовании и надежный автомат Калашникова. Потому и заключаю, но в качестве версии: еще в Москве Козлов знал о сути своей миссии и выполнил ее.

Убить Амина не возбранялось никому. Тому же Плюснину, которого спустя три десятка годков метят как «случайного исполнителя». Брошенная граната «по направлению»? Да, есть вероятность случайного поражения, и воспринимается она чуть ли не как извинение за неумышленное убийство. Сам Саша Плюснин, надо полагать, использовался в качестве «громоотвода». Следовало бы не забывать о дырке в черепе Амина как результате контрольного выстрела. Что при осмотре трупа на месте и зафиксировал военврач Велоят, о чем он много лет спустя поведал миру.

Убить Амина не возбранялось никому. Но… Всем, кому не лень и кто доберется, это упование на случай, и полная безответственность атакующих: выйдет не выйдет, да и ладно. А точный выстрел, вмененный приказом конкретному исполнителю, облекает его высочайшей ответственностью и обязывает бойца прежде выполнить приказ, а уж только после этого позволить себе пасть смертью храбрых. Этому обету и следовал Козлов. Высунул ногу из-за «брони» перед подъездом, на землю еще не ступил — и рану осколочную заполучил. Не смертельной оказалась, легкой. Не перешибло кость, травматический шок не хватил, не охладила пыл пульсирующая и гонящая вперед струйка крови, и только вперед. Ответственность — невольная потреба: дойти, превозмогая боль, и во что бы то ни стало, как персонально почетно озадаченному, убить его, нехорошего Хафизуллу.

Замечу, что Юрий Дроздов в последующем озвучил свое личное участие в операции «Шторм» исключительно с позиций выполнения «оперативного задания», то есть в части использования сил спецназа госбезопасности для физической ликвидации Амина. Из идущих в атаку чекистов «его человеком» был Козлов — заблаговременно и не случайно подобранный генералом.

Второй офицер, привлеченный для участия в операции и непосредственно подчиненный генералу Дроздову — старший лейтенант Андрей Якушев. Он служил во внешней разведке Комитета госбезопасности и входил в подгруппу Валерия Емышева. С ним Якушев первым прорвался к центральному входу в здание дворца. Заметьте, первым. Ему чистили дорогу тщательно подобранные, проверенные в деле бойцы под руководством многоопытного офицера из первого набора в группу «А» — парторга Емышева. Юному Андрюше дали зеленый свет, обеспечивая выход на Амина. В том, что старлей не дошел и не выполнил приказа, нет его вины — погиб в бою чекист.

В редких публикациях Якушева выдают за офицера-переводчика. Ничего глупее, пожалуй, и придумать было нельзя. Кому и что переводить, позвольте спросить, в скоротечном огневом бою, сущность которого определяется одним элементом ведения боевых действий — идти на приступ и во время молниеносного жесткого штурма выполнить задачу по уничтожению всех руководителей, начальников, боссов противоборствующей стороны? С кем говорить, скажите на милость, если все они загодя, согласно приказу, «предуготовлены в трупы»? А что до документов, извлеченных из сейфов и изъятых мешками, так эти бумаги изучать будут месяцами в спокойной обстановке, в кабинетной тиши совсем в других местах. На эту нерасторопность и специалистов, и переводчиков хватит с лихвой. На худой конец поговорить о погоде с Амином могли старшие лейтенанты Нуры Курбанов — таджик и Ульмас Чарыев — туркмен.

При упоминании Якушева «в динамике штурма» присутствует неизменное описание: «Погиб от осколков ручной гранаты или от огня ЗСУ во время попытки первым подняться на второй этаж здания». Так вот, что касается второго этажа. Любому бойцу достаточно было только ступить ногой на его площадку, как ему в сию же минуту воздавалось неизменное восхваление, а через четыре месяца — и орден вручался. Одинаковый — Боевого Красного Знамени. Из полутора десятков бойцов КГБ, дошедших до заветного, определенного им в приказе рубежа, того самого этажа, только двое получат орден Красной Звезды: Виктор Анисимов и Александр Карелин. Этот «второй этаж» последовательно повторяем в воспоминаниях почти всех участников событий. И не так бы это мемуарное заимствование коробило и раздражало, если бы авторы незатейливо и незастенчиво пояснили читателю: «второй этаж» — это Амин, это его обитель, его последнее убежище, его бренное тело. А потому и все бойцы, ринувшие в атаку, устремлены были туда, в указанное место, гонимые долгом и приказом…

И здесь уже не столь важно, придавался ли Якушев «Грому», либо он поддерживал «Зенит». И не имеет значения, в какие цвета его мазали. Хотя чаще и гуще — «зенитовским» колером. Куда существеннее, что именно «альфовские» и «вымпеловские» издания, промеж собой шушукаясь и многозначительно подмигивая читателю, выкладывали на книжные развалы догадку: старший лейтенант Андрей Якушев выполнял специфические функции. Разумеется, не военного переводчика. И не разведчика — разведывать там после «Шилок» Прауты и спецгрупп уже было нечего. Очевидно, в силу именно этих обстоятельств о молодом офицере из «внешнего департамента» впоследствии не так уж часто вспоминали в различных публикациях: и генералы, и рядовые «мемуаристы», и обожженные талантом акулы пера. Чествуя и славя всех своих бойцов подряд и без разбора, кое-кто на Рождество под хоругвью с ликом председателя не крестным ходом шел на срамное побоище — Амина убивать. Они о соратнике своем, Андрюше, не обмолвятся ни словом до поры. А спохватившись задним числом, и сегодняшним днем не касаются частностей его персонального задания.

Андрей-то чем был хорош, он чем-то выделялся в окружении даже избранных борцов? А хорош он тем был, что окончил «курсы диверсантов» и многому неплохо был научен: стрелял метко, лазал ловко, от вида крови на лезвии ножа глаз не воротил и от запаха ее на горле человека не трепетал. Он не по наитию свыше оказался в машине рядом с полковником Бояриновым, руководителем штурма и начальником известных курсов. Не по наитию свыше влетел в машину старшего колонны. Не с бухты-барахты его туда запихнули. Перед тем как подниматься в атаку, проявить беспокойство об атакующей цепи — первейшая заповедь командира: кто, с кем, с какой задачей и в каком порядке. И нет ли там, в рядах, в боевом порядке, случайных людей или явных слабаков.

Думаю, два руководителя — Дроздов и Бояринов — ни на йоту не порушили эту заповедь, содеяли все чин по чину, по-командирски грамотно. Кому царапаться в гору, и по ступеням вбегать, и строчить из горячих стволов — таких, мы знаем, было предостаточно. А вот Саша — «товар штучный», персонально озадаченный отеческим генеральским наказом и верно нацеленный на путное дело — порешить тирана.

Не станем унижать этих офицеров и, прежде всего, Эвальда Григорьевича и отводить ему роль адъютанта, призванного носить вслед за шефом чемоданчик. Не имеет значения — со снедью или важными документами. Уничтожение президента Афганистана — это «индивидуальный заказ» для Козлова и Якушева, при выполнении которого исключались любые случайности. Форс-мажор подразумевался один — смерть в бою. С Андреем так и сталось. Эвальду фортуна улыбнулась — дохромал непрытко, куда послали.

В целом за исход операции персональную ответственность нес генерал Дроздов. Находясь поодаль от Амина, он по смыслу акции находился к нему ближе всех других. Ему же, Дроздову, поступали доклады. Сразу после взятия Тадж-Бека генерал Дроздов, приняв рапорты в вестибюле дворца от командиров групп и персонально от Козлова, без секунды промедления сообщил генерал-лейтенанту Иванову о выполнении задачи. На том конце провода задавались вопросы, поэтому последовало многократное «да — да — да»… И торопливое: «Да, передаю ему трубку». К радиостанции приник Эвальд Козлов, стал докладывать результаты операции. Иванов перебил его: «Что с… ним?» Эвальд Григорьевич стал подбирать слова, чтобы завуалированно сказать о смерти Амина, но Иванов спросил без обиняков:

— Он убит?

— Да, убит…

И генерал сразу же отключился, чтобы рапортовать в Москву о благополучном окончании главного события мрачной ночи Кабула. Генерал Иванов только тогда мог решиться доложить шефу, когда получил подтверждение от «первого причастного к устранению диктатора лица». Этот, убив собственноручно, не мог ошибиться. Он в отличие от генерала Дроздова был рядом и лично исполнял приказ. Для Иванова недостаточно было доклада руководителя — генерала. Ему необходима была гарантированная информация от «первоисточника», из самых первых рук и уст человека, ручающегося головой, что так оно и есть на самом деле. А это — самая надежная гарантия.

Лишь после этого утомленно и величаво, сопроводив свое слово небрежным жестом усталой руки, в сторону толпы будет молвлено: ступайте, люди, месса окончена…

3

Начальник центрального военного госпиталя афганской армии подполковник Велоят стойко стоял на своем и не сдавался — наотрез отказывался встречаться с журналистами. Две-три попытки — и мы махнули рукой. Безнадежно. Помог случай, горестный и печальный. Александр Каверзнев — люди постарше его хорошо помнят, — журналист, политический обозреватель Центрального телевидения и Всесоюзного радио, весной 1983 года прилетел в Афганистан делать передачу о стране. В Фарахе местные власти хорошо приняли группу, создали сносные условия для работы, посодействовали, помогли и пригласили на товарищеский обед. К концу застолья Каверзневу стало плохо. Часа через два мы были в аэропорту. Военные дали самолет. В Москву его доставили уже без сознания. В клинике всю ночь медики боролись за жизнь Александра Каверзнева. Но 29 марта он скончался, не приходя в сознание. Существует версия о его умышленном отравлении. Что и как — предположений много, но смысл один: убили, гады, журналиста ядом.

После драматического события, связанного со смертью Каверзнева, подполковник Велоят сам разыскал нас и дал согласие на интервью.

— Я прибыл по вызову со своим врачом-инфекционистом. Почему с ним? Мне начальник политуправления Экбаль когда сказал, что произошло, стало ясно — отравление. Следом за нами приехали советские врачи. Я их провел к Амину. Занимались им двое, Виктор и Анатолий — они работали в нашем госпитале. Мне, третьему, делать около них по существу было нечего, и я пошел в медпункт, расположенный на первом этаже. Гульзахи, врач-диетолог, раскладывала по судкам продукты и напитки, взятые с обеденного стола и предназначенные для отправки на экспертизу. Ее помощница, медсестра, вернулась из кухни и сообщила, что повара исчезли, их нигде не могут найти, остался один посудомойщик, возле которого «уже стоят люди из службы безопасности». Она в недоумении — вместе с поварами исчез и казан, в котором готовили плов. Гульзахи отметила, что плов в раскладке меню не был предусмотрен. Хозяйка, жена Амина, просила это блюдо исключить и для важных персон, приглашенных на обед, сервировала и накрывала стол по-европейски. Однако, невзирая на запрет, плов подали, но маленьким детям не предлагали.

Я пошел на кухню. На плитах было все прибрано, кастрюли вымыты. Мне показалось странным — появись нежданный гость, ему нечего было бы предложить из еды. Известно, что Амин любил гранатовый сок. В буфете на кухне не оказалось ни единой бутылки. Много напитков было только в баре. Посудомойщик пояснил мне, что старший повар, если память не изменяет, Муладжан, велел ему сразу же после раздачи плова вымыть кухонную утварь. И заставил дважды перемывать. А банки и бутылки с соком один из поваров сам вынес в мусоросборник, хотя для повара такой проступок расценивается как «маленький сором». Больше он ничего не знает, но поваров сразу же арестовали, и их увезли сотрудники службы безопасности. Вернувшись в медпункт, не увидел образцов, отобранных для экспертизы. Гульзахи сказала, что снедь только что забрали «советские». Спрашиваю, а на каком основании? Отвечает: да ни на каком, забрали — и все. Сказали, что сообщат результаты экспертизы.

Перед залой, где проходил парадный обед, повстречал незнакомых мне советских врачей. Но их я, начальник госпиталя, никогда не видел. Подумал, может, из посольства. Они выносили коробки. По халатам я определил их как врачей. Но еще тогда про себя отметил — не медики они и вообще далеки от медицины. И не ошибся, к сожалению. Когда меня после захвата дворца нашли и решили расстрелять, пальцем на меня указал один из тех «медиков», но переодет он был уже в полевую форму. Спасибо Анатолию — защитил меня, объяснил, кто я, и спас. Очень жалко, что погиб Виктор, его товарищ. Я видел его тело — Виктора на моих глазах выносили к машине. У него было сквозное огнестрельное ранение в шею и, если не ошибаюсь, в голову. Не совместимое с жизнью. На вылете пули зияла большая рана.

Результаты анализа нам не показали. Какой яд подмешали, мы тоже не знаем. Говорить сегодня на эту тему стало опасным. Я как-то заикнулся — меня одернули, и серьезно. Я веду с вами конфиденциальный разговор и надеюсь на вас. Наши токсикологи, которые занимались госпитализированными пострадавшими, сделали неутешительные выводы. Яд был не местного производства, в наших лабораториях произвести его не могли. Значит, завозной. Мы обратились за помощью к французским врачам. Их рекомендация была однозначной — больным для лечения лучше выехать за границу. Совершенно неожиданно правительство Кармаля не стало чинить каких бы то ни было препятствий для выезда. В силу понятных причин мы не обращались к советским специалистам. Но они сами предложили свои услуги и препараты, так называемые нейтрализаторы. При этом хочу отметить, нужные медикаменты были доставлены без консультаций с нами. И что касается результатов проведенных анализов, выводов токсикологов, предполагаемого вида яда и т. д. Словно знали, что и подо что необходимо доставить. Инъекции делали тоже советские медсестры, своими шприцами, которые каждый раз забирали с собой.

Что сказать о бое внутри дома? Я больше прятался, чем наблюдал. Непосредственно во дворце охраны было очень мало — человек двадцать. Другая часть отступила со двора под натиском атакующих. Когда ворвались ваши «коммандос», одетые в военную форму солдат нашей армии, — они стреляли без разбора по всему, что двигалось. Среди нападавших афганцев не было… Когда закончилось все и ваши начали перекуривать и пить водку, я пошел к семье Амина — жена и дети тихо утирали слезы возле неубранного тела Хафизуллы. У него было страшно искромсано предплечье, ключица перебитой костью торчала наружу. И еще — смертельные ранения у Амина были в голову. Насколько мне помнится, не менее трех пуль. Жена попросила меня помочь принести тело старшего сына. По ее словам, шурави настигли его на верхнем этаже и застрелили двумя выстрелами в лицо и затылок. Маленького сына, перепачканного кровью, убитого пулями — четыре огнестрельные раны в грудь, — держала на руках одна из его сестер. Пораненные ноги дочери Амина перевязывал кто-то из ваших. Я хотел помочь, меня прогнали прочь. Неподалеку расположилась группа ваших нападавших. Кто-то из них предложил мне спиртное. Отказался, конечно. Сказал — непьющий, Коран запрещает…

Ранним утром нам разрешили уезжать. Машины были сожжены или все побиты пулями, на них ехать было невозможно. За час до позволения быть свободными видел, как ваши солдаты завели одну машину и укатили на ней. (Карпухин обнаружил чудом уцелевшую «Волгу»; Гришин сел за руль, сомкнул провода замка зажигания, завел, и они поехали. — Прим. авт.) Мы пошли по дороге, нас обгоняли бронетранспортеры и пешие солдаты. Несколько человек шли маленькой группкой, неся на плечах узлы из узорной матерчатой ткани. Весело посмеивались. Один из них нес хрустальное бра. Подумал — и зачем оно ему понадобилось, ведь живет в палатке или в той развалюхе — недостроенной казарме…

Я не сумел доискаться фамилии отравителя гостей Амина, его семьи и его самого. Не удалось мне это сделать по вполне объективным и понятным причинам — «Муладжана» надежно спрятали, строго засекретили и, надо полагать, не столько тело офицера оберегали, а больше — его душу. И, наверное, это правильно — у мужика дети, внуки растут, они набираются на примере прожитой им жизни во имя… Там уж как подадут — социалистического отечества или России. Скорее, во имя своего отца и деда. Привыкли мы — если грудь в орденах, стало быть, дедуля в атаки ходил, в разведке неслышно торил тропы, партизанскими стежками по тылам врага ковал победу и паровозы под откос пускал. А здесь как облако ядовитое — яд. Извлеченный быстрым, незаметным движением из-под резинки семейных трусов. Осматриваясь, сторожась, и — вот его в кастрюльку… Для гостей, хозяина и детворы. И героизма нет — одно презренье к деду. Незадача…

Но имя это Велоят называл — действительно так, — и в воспоминаниях полковника Кукушкина оно встречается: «Повар Амина, некий Муладжан, подсыпал в пищу зелье». Не думаю, что совпадение, но и крепко сомневаюсь, не имея документального подтверждения или свидетельского показания. Вот что интересное я обнаружил. Фамилии Героев Советского Союза, получивших это звание за участие в афганских событиях, КГБ тоже надежно упрятал в своих архивах и только четверть века спустя предал огласке. Я имею в виду здесь больше не саму фамилию, а за какие ратные дела награжден чекист. Таких шесть человек: Белюженко, Бояринов, Карпухин, Козлов, Соколов и Магометов. Перечисляю тех, кто причастен к событиям афганской войны. О первых пяти кое-что известно, а вот о последнем…

Али Дебировичу Магометову, подполковнику 8-го отдела управления «С» ПГУ КГБ, указом президента СССР Михаила Горбачева присвоено звание Героя Советского Союза. Что здесь привлекает внимание? Во-первых, год выхода указа — 1991-й. Второе — посмертно. Третье, сама формулировка — «по совокупности результатов служебно-боевой деятельности в период службы в ДРА». Четвертое — ни даты, ни месяца подписания указа, ни его номера. Пятое — указ «глухо» закрытый, его так просто не найти. Шестое — я только один раз читал ту формулировку, которую привел выше. В дальнейшем в доступную информацию внесли добавление в три ничтожных слова: «…в составе отряда „Каскад“». И теперь Али Дебировичу — а мы должны это воспринимать так, и никак не иначе — присвоено звание Героя Советского Союза «по совокупности результатов служебно-боевой деятельности в период службы в ДРА в составе отряда „Каскад“». То есть отвели подполковника подальше от декабрьских событий. «Каскад» ведь был создан в восьмидесятом.

Представление на столь высокую награду подписывал, безусловно, председатель Комитета. На то время — Крючков. И определялся Владимир Александрович с Героем в первой половине девяносто первого, и никак не позже. Ибо с 5 по 17 августа он организовывал встречи будущих членов самопровозглашенного Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП). Ясно дело, не до подполковника ему было. Даже до самого что ни на есть мужественного, поклавшего давнехонько голову на алтарь Отечества. В ночь на 19 августа был подписан документ об отстранении Михаила Горбачева от власти и введении в стране чрезвычайного положения. 22 августа Крючкова самого арестовали, и он 17 месяцев пребывал в тюрьме «Матросская Тишина».

Кого приветил и кого обласкал генерал армии Крючков? В Афганистане действовало пять подразделений группы «Каскад» — с июля 1980 года по апрель 1984-го. Крючков судьбой этих сотен бойцов вовсе не озадачивался, если только на уровне еженедельных докладов начальников управлений. Понятия «отеческая забота» в системе КГБ не существовало. Это — по определению. Поэтому Владимир Александрович задним числом проявил светлую память не о «единице из плотной массы», а о том, своем, парне, к судьбе которого был причастен. А может статься, что и судьбу которого предрешил.

Уж больно тайный он Герой. Не смею указать перстом на подполковника Магометова, но, учитывая все приведенные доводы, имею право подумать. Не нарекаю, упорствуя, если и ошибаюсь, простите. Умиляюсь хорошему ответу Сергея Климова на мое любопытство, неизменно повторяемое в переписке с каждым, на кого у меня был выход.

И еще один «дурной» вопрос, уж извините. Вы можете назвать фамилию человека, который «травил» Амина во дворце? Каждый по— своему реагировал, а Климов, тот достоинство вложил в свое слово, и проявил снисхождение, и несколько скептически, с долей назидания молвил, ставя меня на место человека как будто наивного и непосвященного: «У агентов нет фамилий». Так ответствовал Сергей Климов, агентурная кличка «Карась», нисколько не пролив света на темную фигуру лазутчика по кличке «Муладжан». Не исключено, что и Героя Советского Союза…

Глава 13

НА СТРАЖЕ МАНЕР

А испивши чайку с лимоном…

Тот случай, когда мелочь, но приятно. Все чекисты, как один, осчастливленные отхлебыванием, мелкими глотками и не дыша, стаканчика чая в высочайшем присутствии председателя, в своих мемуарных заметках с поистине подобострастным садизмом особо отмечают предложенный им во время встреч чай с лимоном, подаваемый по личной инициативе и указанию Андропова. Священнодейственный ритуал для особо приближенных и доверенных лиц — как исключительный акт приобщения к особой касте. Трепет и волнение. Душевное потрясение. И тоже — особое…

А испив чайку, перед вежливым «до свидания» генералы, доклад излагавшие по поводу событий в Кабуле, испросили у Юрия Владимировича позволения внести нечто, оставленное в приемной под неусыпной охраной добрых молодцев. Великодушный кивок головы, и на стол возложили ларь в цветных разводах, обвернутый шелковыми лентами. Припрятывая загадочную улыбку в уголках губ, обветренных кабульскими морозами, один из подопечных со знанием момента распаковал подарок, и пред ясным оком председателя торжественно явилось подношение всесильному управителю тайных служб. У того из-под очков слилось тепло приязни, улыбка не испортила официального лица аскета. Шеф остался доволен. Все примерял, прикидывал к плечу. Жмурил глаз, цокал языком, водил предметом по окнам, поверх голов присутствующих в кабинете, и виделись ему утки в озерной глади, а может, и секач в былинном лесу. Там, где нет агентуры и можно отдохнуть от близких по партии товарищей. В очень узком кругу, где нет предателей (чу, не зарекайся!), переметнувшихся во вражий стан, а есть лишь богатыри из заповедника ЦК да витязи из почти что родного КГБ.

Дар был славен. Трофей. Из логова тирана по имени Амин…

1

А весь сыр-бор разгорелся на ровном месте и достаточно неожиданно… «Романов сидел, как оглушенный. Анонимка. Грязная анонимка. Генерал Бесчастнов зачитывал отрывки. Боже мой, в чем только его не обвиняли! В мародерстве, в воровстве, в том, что Карпухин и Берлев грабили убитых, а деньгами делились с ним. Ну, а он их, конечно же, прикрывал.

— Вот такие пироги, — грустно высказался Бесчастнов, укладывая анонимку в конверт. — Михаил, ты особо гриву не опускай, не верю я тут ни одному слову. Андропов тоже не верит, — продолжал генерал. — Приказал найти анонимщика…

Кто-то не может смириться с мыслью, что Романов, всего-навсего майор, — и вдруг Герой Советского Союза».

Именно так выглядит «печальная повесть о VIP-мародерах, спецназе чекистов» в изложении нанятых щелкоперов и добровольных адвокатов поникшего в горе героя, не по делу оклеветанного и, еще надо подумать, не специально ли скомпрометированного с дальним прицелом — навести тень на славные органы КГБ…

Ну не ахинея ли? Федор, это я к Бармину обращаюсь, а что это за пассаж: «Андропов тоже не верит. Приказал найти анонимщика». Какого анонимщика, если ему, председателю, особисты рапортом все донесли, расписали и надлежащую доказательную базу предоставили? И не стоит сомневаться, что привели убедительные примеры, выложили в донесениях и протоколах неопровержимые улики и свидетельства, прекрасно представляя, чем для них обернутся домыслы, предположения, а тем более — неподтвержденные факты, напраслина в виде поклепов, наговоров или, упаси боже, клеветы. И не на Мишу — таких майоров у КГБ хоть пруд пруди. А на Систему покуситься — посметь обрушить необоснованные обвинения и измышления, по сути, клевету. Она, Система, столп режима, защита и оплот, порука его существования. Для советского человека Система давно в поднебесной выси радугой легла, она непогрешима и чиста, как ангел. И — совершенна.

И на это незыблемое и священное, десятилетиями внедрявшееся в головы простых людей, кто-то осмелился бы поднять руку? И кто-то другой позволил бы ее оклеветать, скомпрометировать? Да полноте вам! Федор, а это что у вас выползает из-под пера вашего: «Неприятно, Михаил Михайлович, — посочувствовал следователь. — Припомните, как в кармане у Балашова оказалось пять тысяч афгани? Такой факт, вам он известен?» Аноним знал и это? Сколько же человек знало о деньгах — трое, четверо, ну пятеро самое большее. Хотя он не прятал их, получил под расписку в посольстве на всю группу, передал Балашову. Потратить не успели, некогда было. Оказывается, их так и нашли целехонькими — пачку новых купюр в грязном, окровавленном комбинезоне Балашова. Забыл о них Олег. После боя сбросил «робу», а о деньгах и не вспомнил. Хотя это были их кровные афгани, специально выданные на карманные расходы, а не мародерские, ворованные. Помнится, Берлев с Карпухиным решили вытащить труп из лифта. Они положили его тут же на пол, вынули документы. Романов хотел подойти сам, полюбопытствовать, но кто-то остановил его резким рывком за рукав куртки. Оглянулся. Перед ним стоял человек лет пятидесяти, а может, и старше, одетый в армейскую шинель с погонами сержанта. Лицо его зарделось от возмущения, глаза, леденяще-холодные, сверкали яростным блеском. Михаил Михайлович вспомнил: это был сотрудник особого отдела КГБ. Но что ему было здесь надо?

— Товарищ майор, чем занимаются ваши люди?

— Только что вышли из боя.

— Не имеет значения. Они мародерствуют. Я видел, как они шарят по карманам убитых.

— Слушай, чего ты орешь? — устало проговорил Романов. — Оставь мужиков в покое. Не нужны нам афгани. Мы целый мешок драгоценностей во дворце нашли. Целый мешок, понял? Хочешь, тебе сдам или обратно отнесу. А сейчас уйди от греха.

«Особист» с ледяными глазами, опасливо оглядываясь, отошел.

«Может, этот гад настрочил? — подумал Михаил Михайлович. — Может быть… Но попробуй, докажи».

Так, стоя на страже манер, лепил «оскорбленный образ» своего героя, отбеливая майора и вездесущий, непогрешимый КГБ, Федор Бармин, забавный затейник и спецострослов. Великий придумщик и историограф спецподразделений Комитета. Федор-то некогда удало закрутил, гневаясь «на разного рода фальсификаторов, специализирующихся на „независимых“ расследованиях», которые неудобно для чекистов интерпретировали факты, посвященные штурму дворца Амина. И твердо заявил: «Нельзя отдавать историю на откуп историкам. Кто знает, чем они будут руководствоваться при написании своих трудов?» Историю группы «А» будут писать историки «Альфы»! Пишите, пишите…

Поясню. Мародерство является военным преступлением, выражающемся в похищении на поле сражения вещей, находящихся при убитых и раненых, или в ограблении жителей неприятельской территории. Что важно: незаконное присвоение чужого имущества, как правило, происходит и проявляется в атмосфере безнаказанности. И мародерство является показателем нравственного и экономического развития общества. Это — не болезнь отдельных людей. Мародерства нет в исламских или буддистских странах, крайне редки такие случаи и в странах с высоким прожиточным уровнем. В КГБ, разобравшись и понимая, что мародерство имело место быть, и в таком неопровержимо массовом масштабе, не решились прикрывать виновных. Поторопились замолчать, дать времени смягчить это позорное явление и только спустя четыре месяца набрались духу вывести представленных к поощрению бойцов на подиум Президиума Верховного Совета СССР. Не поэтому ли заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР Василий Кузнецов кулуарно, в келейной тиши, словно в среде заговорщиков, без помпезности вручил награды пятерым участникам декабрьских событий в Кабуле и, сославшись на отсутствие шампанского, сухо пожал Героям руки? Изобразил дежурную улыбку и был таков — сутулясь, поспешил через боковые двери по государственным делам.

А может, в Президиуме были проинформированы, что участники штурма, тогда еще не объявленные Герои, а просто выжившие, попили шампанского вдосталь, и пира того «во время чумы» кое-кому одного раза хватило по горло. Напитавшись кровью и потом, гарью и вонью, криком и матом во дворце и пространстве окрест него, бойцы после боя от страшной жажды ели снег, счищая с него грязный верхний слой войны. Перед этим им была дана команда: ничего из продуктов во дворце не трогать, потому что они могут оказаться отравленными. Им не до корки хлеба было — не изголодали, аппетит утратили. А вот глоток водицы отхлебнуть — жаждалось. Фанта и кока-кола в баре были, шпалерами выстроенные. Сначала их не трогали — глазели и пытались сухо сглотнуть слюну. И все же кто-то из ребят «мусульманского» батальона открыл шампанское, бутылку фанты. Не полегли в немощи бойцы под пристальными взглядами своих товарищей, и тогда народ, поощренный их добродушными полупьяными улыбками и рожицами, дружно потянулся к бару. И руки потянулись — хап-хап…. И пробки непугающе захлопали — самыми сладкими разрывами той ночи. Бойцы забыли отмечать победу и даже славить жизнь. Они просто утоляли жажду…

И с этих минут, и с этого дня, и дальше — повелось-поехало: грабили караваны, убивая купцов, погонщиков верблюдов и мулов, водителей автотранспорта, избавляясь от них как от ненужных свидетелей. Грабили менял валюты и убивали, забирая мешками деньги — риалы, фунты стерлингов, динары, доллары, советские рубли, но номиналом не меньше ста рублей — такая уж то была не востребованная в мире валюта. Грабили духанщиков, грабили дехкан и их семьи. Грабили банки, дома зажиточных людей и нищенские мазанки. Грабили загоны для скота и хлева, не брезгуя никакой живностью, отбросив напрочь в голодухе и веселящем душу разбойном беспределе предрассудки, не чураясь «пахучей» баранины и «несъедобной» козлятины. Грабили семьи и оскорбляли род: захватывали девушек и, поочередно пользуясь ими, прятали в вырытых для этой цели землянках-зинданах. А бывало и проще, и во много раз страшнее: насиловали скопом во дворе, на улице за углом, и — убивали…

Полковник Дмитрий Иванович Буданов, начальник отдела пропаганды и агитации политуправления ТуркВО, осенью восьмидесятого пригласил меня в провинцию Нангархар, где в ее административном центре Джалалабаде дислоцировалась недавно сформированная на базе полка 66-я отдельная мотострелковая бригада. Худощавый, невысокого роста подполковник, комбриг Смирнов Олег Евгеньевич, с которым я познакомился в январе во время операции в Нахрейне, мало был рад нашей встрече.

— Дмитрий Иванович, а прессу-то зачем?..

Солдаты хозвзвода сопровождали наливную машину за водой. И стало правилом: возвращаясь назад, в расположение части, неизменно наведывались на подворье, стоящее чуть поодаль от проселочной дороги. Вы думаете, они приходили сказать хозяевам дома: «Здрасте — салам алейкум», и — все? Нет, они приходили разболтанной походкой, снимали с плеча автоматы, не торопясь выбирали объект, прицеливались, выпускали очередь и забирали добычу. Вначале пали жертвой выборочной стрельбы бараны. Когда их не стало, приступили к методичному истреблению коз. Кашеварам вода нужна была ежедневно, и за ней каждый день ходила машина, и ее сопровождали одни и те же. Старший лейтенант Приходько, не покидая кабины, читал книжку, всегда и неизменно — такой он был книголюб и книгочей, и никогда и ничего не слышал и не видел.

— Товарышу полковныку, — журчал прекрасный украинский говорок сына степей Херсонеса, — зрозумила рич, що чув пострилы, но тож вийна…

От волнения, что ли, мужик перешел на украинский?

А с ним выезжали еще четверо: водитель и трое бдительных дозорных. Перестреляв баранов и коз, принялись за курей. Покончили и с ними. В последний раз вывели корову — и тут не выдержал хозяин, приметный старик; он взмолился, пал на колени, стал просить, умолять. Но наш солдат был голоден, и на войне он не любил, когда ему перечили, чиня препятствия. А потому убил вначале старика. Бабуля выбежала из хлипкого глиняного дома, больше похожего на скоро сработанное глинобитное укрытие, и припала к телу, распластанному на земле у ног испуганной коровы. И, к сожалению, на виду у армии. Ее, старуху, пристрелили тоже, не злобясь, без нареканий и без мата. Пальнули запросто, недосуг был солдатам. Коровенка взбрыкнулась то ли от испуга, то ли от рук, ей незнакомых. Ее усмирили прикладом автомата и привязали веревкой за рога к машине.

Уж совсем отъехали, и тут один из них, Степанкив, заголосил:

— Братцы, а у них девка жила! Ведь видела она все это, сдаст нас…

Пошли за ней, нашли в чулане — забилась девушка со страха в темный дальний угол. На свет ее, и — ату, ату… Трое изнасиловали по очереди. Четвертый парнишка отказался.

— Ты, Вань, не хочешь, и не надо. Но ты с нами заодно, и потому пристрелишь ее ты. Ты понял? Или мы — тебя.

— Да понял я…

Раздалась очередь.

Лейтенант читал книгу. Бойцы оседлали цистерну. Иван Родников справился с дрожью в руках и завел машину… Но далеко не отъехал — его подбросило от неожиданного постука в кабину. Сверху, по крыше, неистово заколотили, порывая голосовые связки:

— Вань, стоять!.. Корова сорвалась!

Остановился. Лейтенант по закладке открыл книгу на нужной странице…

— Иван, чего расселся, помогай ловить…

Согласимся — страшно. История — не придумать. Не доведи, господь, приснится. И было еще потрясение до онемения. Казалось, чуть-чуть, вот-вот, и нормальному человеку нужно сходить с ума — в том только спасенье. Четверка молодых ребят. Они буквально несколько минут тому назад убили старика, старуху. Осквернили девочку двенадцати лет. И ее убили, холодно и расчетливо. И тут с привязи срывается корова и бросается в бега. Не дать уйти — и солдаты за нею вслед. И ловят ее. Ловят, озоруя, с гиком, и смехом, и со все нарастающей радостью, улюлюканьем и ликованьем — круг сжимается, пленница спотыкается, еле жива. Их лица озарены довольством, как во время игры мальчишек в чехарду или футбол, когда только-только забит трудный, неслучайный гол. Они так чисты в спортивном азарте, они такие наши красивые дети, они такие боги на лугу — ангелы во плоти. Они так непосредственны и яростно юны, нет хрипа боя в их глотках, лишь заразительные взрывы колокольцев смеха как выражение маленького бытового счастья мальчишек, катающих по полю футбольный мяч и одерживающих победу. Безмятежность на лицах, и покой в душе, наряженной в белые одежды небесной, непорочной чистоты, и увлечение невинной игрой. Они с гиканьем носились за буренкой, и ничего им не мешало жить и ощущать счастье в себе и в своей прыти! А ведь они только что убили… И им хоть бы хны!.. Ни жарко, ни холодно… Наплевать на все и начхать…

Разоренный и оскверненный двор, кстати, обнаружили наши спецназовцы и от увиденного поверглись в холодный пот и ужас. Трагедию подворья не пытались скрыть, припрятать, списать на душманов — так велико было потрясение дознавателей. Расследовали, нашли подлецов, придали огласке их имена. Была даже высказана мысль: троих расстрелять перед строем полка, а четвертый, водитель, пусть едет в тюрьму, и надолго…

Если по Транссибирской магистрали уткнуться в нижнюю оконечность озера Байкал, бросить в Слюдянке вагон и пересесть на попутный транспорт, идущий на юг, в сторону монгольской границы, то через много часов сквернейшей дороги и местами откровенного бездорожья вы очутитесь в удивительном уголке тайги и в окружении заснеженных пиков вершин Восточных Саян. Вас будут поить кислородом пихта и кедр, и лечить водами из недр глубоких курорт Аршан, выстроенный советскими заключенными. Об этом не принято говорить вслух, и отдыхающие не подозревают, что любезный сантехник Ваня — это тот самый Родников, который отбывал здесь, в зоне, наказание и, поневоле вовлеченный в общественно полезный труд, возводил корпуса бальнеотерапии, в которых пациенты исцелялись, плескаясь и томясь в термальных минеральных водах.

Иван освободился, а во время ударного строительства подружился с Буддой, всецело отдал себя ему и так и остался здесь — видимо, навсегда. Найдя покой в религии и в доброй женщине по имени Цыцыцма. Если не ошибаюсь, в переводе с бурятского — соловей. Так он мне и сказал — да куда мне рыпаться, тут мне до конца быть. С буряткой — женой, бурятчатами — моими детьми и Буддой — нашим богом.

Встреча наша случилась в пору, когда только вывели войска из Афганистана. Я признался, что помню тот случай под Джелалабадом. Иван Васильевич сказал, что не пьет, но выпил, как пригубил. Разговаривали мы в его конторке, расположенной впритык залы с тридцатью ванными, душами Шарко, воздухом, напитанным влагой и травами, шкафчиками, ковриками, разудалыми циничными массажистками, которые пахли потом, застоявшейся без ласк плотью, чесноком, водкой и, не таясь и не скрытничая, откровенно томились грешными, не обузданными уже неюным возрастом желаниями.

— Ни семья, ни школа, ни страна… Война — сука, такое с пацанами делает. По-другому сказать не могу. Я чувствую, что в этом великая правда, да она не бывает малой, средней. Правда и есть правда. А какая она — вы и ломайте себе головы, на то вы и журналисты, писатели, словом, трудяги от ума…

Грабеж и прибирание чужого подчас санкционировалось свыше, обретая подобными приказами содержание государственного мародерства. Покажу два случая, о которых не было говорено в прошлые годы, да и теперь припрятано от глаз и ушей людских.

В апреле 1982 была проведена операция по захвату большого количества героина и опия-сырца на территории Ирана. Руководил вторжением в приграничный с Ираном и Пакистаном район (Рабати-Джали) пустыни Дашти-Марго генерал-майор Владимир Винокуров, заместитель командующего армией. Высадку десанта провели на иранской территории в район Хормек, в 20 километрах западнее границы Афганистана. Вертолеты ушли с места захвата складов с наркотиками якобы дозаправляться на промежуточный полевой временный аэродром в пустыне Регистан (и это было предварительно подготовлено), в то время как навстречу десанту выдвинулась танковая колонна иранских войск с направления Захедан, а с тегеранского направления к месту десантирования вылетели иранские самолеты. Командующий округом Юрий Максимов приказал немедленно поднять в воздух и направить на перехват нашу истребительную авиацию. Начштаба армии Тер-Григорьянц отдал распоряжение комдиву Громову привести в готовность зенитно-ракетные средства для отражения нападения. Иранские самолеты F-4е все же успели нанести удар по прибывшим за десантом и «товаром» вертолетам. Потеряв три «вертушки», наши подразделения с подходящей иранской частью в открытый бой не вступили, вовремя ретировались, унося раненых. Есть сведения иного рода: пара «Фантомов» уничтожила на земле один вертолет и вытеснила из воздушного пространства транспортный «Ан-30». Эту статистику отрицал очевидец, капитан Исмагилов, и другой участник «подпольного рейда» — капитан Владимир Москаленко. Он тогда месяц как принял 459-ю разведроту Латыпова и вместе с десантными подразделениями угодил в ту историческую, старательно скрывавшуюся высоким военным руководством переделку.

Капитан Олег Романович Исмагилов, корреспондент отдела боевой подготовки газеты Среднеазиатского военного округа, легко отделался, привез кучу впечатлений и сделанные им под огнем фотоснимки. Особенно убеждал американский «ястребок», ведущий огонь в крутом пике и, как казалось, нацеленный в самый глаз объектива. По этому поводу наш коллега, Анатолий Чирков, разродился стихами и с нарочитым пафосом продекламировал строфы, подтверждающие сегодня правдивость моего рассказа (мы отмечали на кофейном этаже гостиницы «Россия» возвращение Олега «с того света»):

На базу пришли — замелькали ножи,

Вспороли мешки с героином.

А в небе кружили уже «Миражи»,

«Фантомы» чадили бензином…

Пропагандистской отсебятины будет много — такой налет скрыть не представлялось возможным. Вначале действия попытаются оправдать сбоем в работе навигационных приборов. (Это у десятка-то вертолетов одновременно!) Позже заговорят о выполнении ложного плана, чтобы какого-то виртуального противника сбить с толку. Озвучат версию ложного маневра, дабы истинных душманов, против которых затевалась «очистительная» операция, застать врасплох. Со временем, хорошенько поразмыслив на уровне тактики ведения боевых действий, сообщили под большим секретом: мол, проводили спецоперацию по захвату группы американских «коммандос». И все вроде продумали, а вот о легенде прикрытия не позаботились. Еще в июне восьмидесятого по приказу маршала Силантьева была выделена пара вертолетов с задачей определить возможность посадки на аэродроме Зарандж тяжелых машин «Ми-6» с огромной грузоподъемностью (абсолютный рекорд подъема максимального груза «Ми-6» составил 20 117 кг на высоту более 2000 метров). Разведкой маршрута и местом посадки занимался майор Крамань из Шинданда. Что было маршалу и майору до тех пределов, где в округе на сотни километров не дислоцировалась ни одна советская или афганская войсковая единица. Разве что следовало придумать легенду, согласно которой наш десант высадился на приграничной территории Ирана с целью уничтожить центр подготовки душманов из «партии Аллаха» в населенном пункте Заболь.

А в действительности наркотики отгрузили в один из модулей десантной дивизии, которая расположилась долгим бивуаком на аэродроме Кабула — удобно, рядом с погрузкой. И охрану выставили, и только под большим секретом и большому знакомству порционно выдавали для «расслабухи» белый порошок. И вот вам картинка. Факт реальный, из жизни, не из книжки.

Вернулись из рейда. Промокшие, измотанные — свет немил. Сашка Альперович, здоровенный парняга, которому все ни по чем, предложил, милосердствуя: «Пойдемте к нам, обогреемся, душу заодно отведем». Вторглись гурьбой и без стука. И вовсе напрасно мы так — без предупреждения. Врасплох застали хозяев, увидели то, что скрывать бы им следовало даже от самих себя. Сгрудились они вокруг стола, над которым горбилась плащ-палатка, под которой шумно дышала укрытая голова. Наш неожиданный приход не вызвал суматохи и растерянности в среде «застольников», разве что — раздражение.

— Чего ломитесь без предупреждения?! Так и кайф поломать недолго!..

Расхохотался Сашка. Незлобно отбросил плащ-палатку. Знал, что под ней курится гашиш. Заржал, увидев красное, употелое лицо сослуживца:

— Ну, вы, прапора, даете…

— Что даем, Сашок?

— Фору даете Рокфеллеру. Тому и в страшном сне не привидится сотни тысяч баксов в дым пустить. Вы сколько героина подпалили? Треть кружки, а это граммов двести пятьдесят. Считай расход, если кило стоит больше миллиона. Прапора, вы посрамили богатея… Да-да, знай наших…

На склад десантников будут свозить наркотики, захваченные в караванах, но не станут их уничтожать. На протяжении нескольких лет героин и опий-сырец будут переправлять к берегам озера Иссык-Куль, где неподалеку, в Таласской области Киргизии, наши колхозники, ударники коммунистического труда, выращивали несметное количество мака, изобильно засеянного на плодородных нивах аж двух совхозов. Собранный опий-сырец отправляли на фабрику в город Чимкент, не столь отдаленный и расположенный по соседству — в Казахстане.

Мне могут возразить и привести примеры уничтожения наркотических средств на месте. Скажем, восьмого апреля 1986 года вечером за линией боевого хранения в зоне 101-го полка горел большой костер необычайного цвета огня. Пылали захваченные 630 килограммов героина. Ночь обращала в дым примерно 630 миллионов долларов. Да, было торжество сожженья заразы, но реже, много реже, чем ее переправляли через речку, в Союз.

Спасибо войне и военным: они-таки да — существенно посодействовали советским дехканам Востока в перевыполнении плана. А учитывая, что за сезон стахановского труда работник собирал от силы четыре-пять килограммов, помощь была более чем существенная.

2

Сергей Петрович Тутушкин в составе 311-й стрелковой дивизии участвовал во взятии Берлина. Отсалютовав победе, капитан, политрук роты выполнял особое задание советского правительства по вывозу золотого запаса Германии. Инструктировал его лично Маршал Советского Союза Жуков. В распоряжение Сергея Петровича поступило восемь солдат, один офицер НКВД-НКГБ и две автомашины. Сработали очень быстро. Последнее отметить важно, так как золото вывозили из Западного Берлина, его умыкнули из-под носа союзников — англичан и американцев. Ко времени акции это была уже их зона ответственности. В июне маршал Жуков выразил Тутушкину особую благодарность за выполнение задания, вручил радиоприемник (конечно же, трофейный) и личные часы (думаю, таких «личных» у товарища маршала было много, навалом и в разном металлическом обрамлении). На радостях, а может, действительно от высокого сознания, свойственного политрукам стрелковых рот, Сергей Петрович осудил позорный поступок офицера-чекиста, который похитил четыре «кирпичика» золота. Офицера разжаловали в рядовые и отправили в тюрьму на 12 лет. Вторые часы за это Тутушкину не дали, но похвалили, и в дальнейшем он пользовался большим авторитетом у начальников.

В марте 1979 года Сергей Петрович был направлен в Афганистан в качестве заместителя главного военного советника — начальника политотдела советнического аппарата. Осенью восемьдесят третьего представилась возможность поговорить с ним, инспектором политуправления сухопутных войск. Встретились в гостинице «Пекин». Это «чекистское гнездовье» определил сам Тутушкин. Не было большим секретом, что гостиницу негласно арендовал Комитет, и его сотрудники, прибывающие в командировки или переведенные в Москву к новому месту службы, неизменно останавливались и проживали в заранее заревизированных номерах, а также хорошо прослушиваемых. Поэтому когда мы, слушатели редакторского факультета академии, собирались в гостях у майора Маклакова, газетчика от чекистской ипостаси, либо в голос хвалили партию родную, либо молча и взахлеб пили, изредка общаясь междометиями. Известно, что это слова, которые выражают чувства и побуждения говорящего, но не называют их. Приблизительно светская, одновременно и застольная беседа «академиков» выглядела так: «Увы. Ба! Ух! Шш… Эй. Но! Тпру! Ах! Гм! Ай, хлоп, цыц, трам-тарарам! Ух!..» Живительно-желанное, с намеком: бух-бух — и понятное без чоканья рюмками — бац, бац! И, наконец, — «эк на вас погибели нет». Дуристикой можно было и не маяться, мэкая-бэкая, и завернуть в другое питейное заведение попристойнее, где тебя, по крайней мере, не прослушивают. Но в «Пекине» на этажах водка для своих была не в цене. Почитай — дармовая. А из них, чекистов, «свой» у нас был только один — Коля Маклаков.

Во время встречи с Сергеем Петровичем он пролил свет правды на многое из тогда сокрытого. Увиделось совершенно по-иному и отравление гостей и самого Амина, и смерть нашего полковника-врача при штурме, и захват объектов в городе Кабуле. Мы говорили долго под смену настроения, немудреных блюд и немногих посетителей. Коснулись разговора и о банке, захваченном в ту ночь, о котором нигде «ни гу-гу».

Необходимо пояснить, отчего я тогда со столь навязчивой настойчивостью начал интересоваться этим банком. Живет на земле, и дай ему Бог долгих лет жизни, Виктор Иванович Сарианиди. «Шлиман Востока», ученый с мировым именем. Грек. За полстолетия подвижнической деятельности в области археологии им совершены великие открытия: неизвестные царства, новые цивилизации, памятники архитектуры, предметы искусства. Саша Карайсаридис, сын греческих эмигрантов и весьма известная личность в определенных кругах Ташкента, организовал мне встречу с Виктором Ивановичем весной 1980-го. В разговоре мы не обошли и ограбление кабульского банка, о чем я не имел ни малейшего представления. Сарианиди, напротив, знал, что наши спецслужбы в ту известную ночь изрядно поработали с сейфами и хранилищами. Но ему не было ведомо о судьбе предметов, к которым он имел самое непосредственное отношение. Я действительно ничего не знал — о чем и сообщил милейшему Виктору Ивановичу. Он не скрывал своего огорчения и рассказал мне о золоте Бактрии. В 1968 году профессор Сарианиди открыл столицу древнего Бактрийского царства. Экспедиция под его руководством работала десять лет. 15 ноября 1978 года были обнаружены первые золотые предметы. Так явило себя миру «золото Бактрии». В течение полугода археологи нашли еще семь погребений, шесть из них были раскопаны (более 20 тысяч изделий из золота и драгоценных камней). Перед вторжением наших войск раскопки были приостановлены. Сарианиди предложил афганским властям временно вывезти эти ценности в СССР, чтобы уберечь от войны и разграбления. Афганцы заявили, что оставление бактрийского клада — символ стабильности Афганистана, и отказались.

Узнанное интриговало, и я при всяком случае пополнял информацию. По данным газеты The Art Newspaper, советские войска в первую же ночь захвата учреждений Кабула пытались добраться и до сокровищ. Репортер приводил ряд свидетельств тому, сопровождая текст фото: изуродованные пластиковыми минами запоры сейфов, взорванные двери хранилищ, проделанные «инженерно-саперным способом» проходы и дыры в бетонных и стальных стенах и переборках. Гулям Дастагир Панджшери, с которым мне довелось быть в нескольких поездках, ничего существенного по поводу драгоценностей не добавил. Тему ограбления советскими солдатами банка категорически отказался обсуждать и так, надо думать, струхнул, что первоначальный план слетать в Балх позже сам же и отменил. А «экспедицию» в Балх мне организовал генерал-лейтенант Илья Филиппович Пономаренко, командовавший в Мазари-Шарифе запасным командным пунктом 40-й армии.

Последний раз золото Бактрии видели в 1995 году. Незадолго до того прошел слух (обнародованный во французской газете «Ле монд»), что Виктор Сарианиди тайно вывез сокровища в СССР, где с золотых вещей сделали копии, которые и отдали афганцам. Власти Афганистана, чтобы развеять эти слухи, пригласили всех желающих — политиков, журналистов и историков-экспертов — в кабульский банк и показали им коллекцию.

У Сергея Петровича лицо полное, доброе, не волевое. Передо мной сидел учитель начальных классов сельской школы, а не боевой генерал, прошедший войну и переживший много чего тяжелого. Лоб высоченный, прическа прямая назад «а-ля питерский пролетарий», мягкие складки ниспадают с уголков губ и прячутся за кругловатым подбородком. Нос — картошкой. Говорок его слушать в удовольствие — образно, умно. Однажды наш разговор прервали. Двое. Солидные, какой-то особой властной стати и покроя. Мне увиделось — партноменклатурного. С достоинством, неспешно, оглядели неживым взглядом зал. Но увидев нас, один толкнул другого в бок и указал глазами. Тот несколько растерялся. Однако, сохраняя величавость, приблизился, вышагивая мягко и ровно неся спину, и обнял Сергея Петровича.

— Смакуете супчик Мао Цзэдуна?

— Да нет, солянкой закусили. Хоть мы и в Пекине пребываем, но погружены в Кабул — вот пресса кровь мне потихоньку пьет, воспоминания будоража. Знакомьтесь…

Так отвечал Тутушкин, сейчас не генерал и в штатском платье, но истинно поэт во слове, выспренно-парадном. Они расположились рядом за столом, и мы друг другу не мешали, каждый говорил о своем. Я не прислушивался, но многое услышал. Об этом чуть позже. Сергей Петрович тогда и рассказал мне о Берлине и о часах, дарованных ему, которые он бережно хранит, а потому не носит повседневно, и о капитане-мародере. И о захвате банка мы поговорили. Правда — беспредметно. Когда коснулись поступка офицера в далеком мае сорок пятого в Берлине, Тутушкин сошел на шепот:

— Неудобно, чтоб эти услыхали. Они ведь оба из Системы, им неприятен будет мой рассказ. Кстати, вот тот, пониже, мой тезка, Сергей, как раз и занимался особо важными объектами в Кабуле, и банком тоже. Все интересовался, как я золото из Германии вывозил. Во все детали вникал, расспрашивал.

— Сергей Петрович, но захват национального банка планировался наравне с другими объектами?

— Конечно же, не наравне, но, как мне думается, в первую голову после операции по устранению Амина. Не знаю, как генерал армии Магометов, но я, например, не был посвящен в детали разработок. Все мы находились в неведении относительно планов КГБ, но это было нормально и для нас привычно: где задействован КГБ — нос не совать. А знаете, наша встреча с товарищами (кивок на соседний стол) пробуждает вот что в памяти. Сейчас вспоминаю, было какое-то недоразумение с выделением десантников для поддержки групп бойцов спецназа КГБ, которым ставилась задача захвата банка и, если не ошибаюсь, узла связи. Впрочем, я сейчас, извините…

Сергей Петрович пересел к тем двоим. Мне, как я понимал, там места не нашлось. Обиды не было. Было осознание присутствия не просто «тезки Сережи», а высоких авторитетных чинов Комитета госбезопасности, которые на дух не переносили людей, задающих им вопросы. Тем паче тех людей, которые по определению наделены правом спросить, проявить дотошность и въедчивость. В те времена у них были свои корреспонденты — штатные разведчики и нештатные журналисты. А чужаки, как, например, писатель и журналист Михаил Кольцов, лишь могли «проходить по делу», чтобы после пыток и допросов сделать «чистосердечное признание» и шагнуть в подвал за получением последнего довода — девяти граммов лютого свинца из «нагана» в затылок. О Юлиане Семенове не говорю — вот просто не хочу, и все тут…

Сергей Петрович задерживался. Рукой я показал ему, что все в порядке, дескать, продолжайте, с моей стороны есть понимание и нет претензий. Официант принес мне выпивку и сказал, что передали с соседнего стола. Мы с «тезкой» встретились глазами. Он вежливо прижал руку к груди и по-восточному отвесил мне легкий поклон. Я ответил ему в знак благодарности кивком головы и пригубил коньяк, изобразив на лице блаженство. После водки как-то не пилось, даже дармовое не лезло. Но ремесло требует жертв, и я терпеливо ожидал. С мрачным, жертвенным стоицизмом.

Возвращение Сергея Петровича наконец состоялось.

— Еще раз извините, неловко было покидать, давно не виделись, а вспомнить есть что — такой уж получился вечер, извините. Но что скажу я вам. Тверды они в своих привычках, и память в надежнейший сейф заложили. К сожалению, мало чем помогу вам. Я напрямик у них спросил о том, что вас интересует, и они ответили мне прямо, не юля. Неутешительно. Как бы это вам помягче передать… Ну, словом, смысл таков — чего это вас вдруг угораздило интересоваться тем, что не может быть никогда опубликовано. Не праздное же любопытство, тем более опасное по сути своей, — чего вы не можете не понимать. И коль так, и если вы настойчиво лезете в душу с подобными расспросами, наперед зная их тайный смысл, то надо еще подумать, с какой целью и кто вы есть такой на самом деле.

Поговорили… Нет, пожалуй, все-таки наговорились. Мне не хотелось быть шпионом. Уж куда безопаснее прослыть пьяницей, и я выпил залпом, осушая до дна, полбокала премерзкого коньяка, не пахнущего клопами, но отдающего изменой родине и несправедливой скорой расправой. Деликатно потянули время, чтобы уход из ресторана не выглядел бегством, раскланялись вежливо и с пьяной улыбкой. К груди руки никто не прикладывал. И за руку не прощались…

Недоразумение, о котором говорил мне Сергей Петрович, заключалось в том, что разработчики операции со стороны КГБ потребовали, чтобы старшим группы поддержки десантников был не офицер, а грамотный опытный сержант срочной службы. И обязательно из российской глубинки, лучше — из глухого таежного поселка, а еще лучше — из богом забытой заимки. Начальник штаба воздушно-десантной дивизии недоумевал — задача более чем ответственная, а возглавить взвод поддержки требуют сержанта. Невдомек было полковнику, что нужен старший — молчун по определению, который уволится, коль жив останется, и секреты увезет с собой далеко-далеко, где кочуют туманы, и враг окажется за тысячи верст, и нет ему, ворогу, никакой в ту сторону дороги. А что по пьяни хвастать станет среди девиц да односельчан — так пусть себе на здоровье треплется. Другие и не такую околесицу несут. Вон сосед, как загуляет на месяц-другой, так нет ни ему, ни иным спасенья от пограничников, что в комнате у него на шкафу засели: подглядывают, подмигивают, ревмя ревут, супружеские обязанности справлять мешают. Белая горячка донимает, жена топор подальше упрятывает, детишки тоже — с глаз долой, к свекрови на блины…

На время операции взводным назначили гвардии старшего сержанта Антона Сазонова из 350-го парашютно-десантного полка. Укомплектуют его славно. Три БМД понятно, по штату положено. Но придадут ему еще два крытых грузовика для вывоза ценного груза. Расписку не возьмут, но строго и грозно предупредят о последствиях разглашения секрета. Антон смекалист, и когда командир полка, подполковник Георгий Шпак, уже предупрежденный комбатом о странном поведении подчиненного, не желающего ничего говорить о бое, поинтересуется, как справились бойцы сержанта с поставленной задачей, Сазонов лихо и без тени смущения скажет: «Не могу сказать — не велено».

Что мне до тех изъятых ценностей и банковских билетов?

О том, что меня побуждало разузнать подробности той давней истории, сомнения развеять, я уже рассказал. Но было и другое, не скрытничаю. Слова Бабрака Кармаля: «Мне как-то доложил министр финансов, что поступивший транш (слово по тем временам новое, незнакомое) в виде оказанной нам помощи от Советского Союза — это часть наших банковских активов, пропавших во время тех памятных событий».

За точность высказывания я не ручаюсь — не мне он это говорил. Генерал-лейтенанту Гришину Владимиру Павловичу — первому заместителю начальника Оперативной группы во время посиделок за рюмкой доброй водки. Зато через много лет факт грабежа банка и вывоза всего ценного и неценного, вплоть до спецовок служащих, подтвердил бывший министр финансов Абдул Карим Мисак. Мы сидели напротив друг друга, и господин Мисак отвечал на вопросы, связанные с давними событиями 1968 года, в которых он принимал непосредственное участие. Абдул Карим, один из двух «халькистов», вел переговоры с Бабраком Кармалем — руководителем фракции «Парчам» — о возможности преодоления недавнего случившегося раскола в партии. А так как партийный функционер господин Мисак был еще некогда и эмир-аль-омра (по-тамошнему — министр), и доверительный разговор, судя по всему, у нас неплохо складывался, то под занавес беседы, кроме поданного национального десерта «Джелаби», последовал и конкретный некорректный вопрос: «Был ли опустошен национальный банк?»

Абдул Карим проявился, словно агнец, — он был вкушаем, и жертвенен, и прост, и будто ожидал подобного вопроса. И буднично так отвечал, не напрягая голосовых связок и глазом не моргнув: «Да, и филиалы — тоже. И нам действительно поступали от вас доллары, изъятые в нашем банке. Вашим коммандос надо было не авторучки и тряпки подбирать, а документы, которые они приняли за сорные бумаги, по которым мы легко могли отследить природу поступаемой валюты», — таков был ответ бывшего министра.

Смародерничали, стало быть, наши, чтобы воровато воротить ворованное. Робин Гуды — благодетели из подмосковных лесов и чащей Балашихи…

3

Если живешь в стеклянном доме, не кидай в других камнями… Все думаю, а что у нас так, за здорово живешь, покрывали и укрывали выявленных мародеров? Нет, понимаю — не нам упрекать кого-либо в воровстве и во взяточничестве. Со времен Александра I и по наши дни классическим примером российского мздоимства могут служить слова директора Горного департамента Российской империи К.К. Скальковского. На слова подрядчика, желавшего получить лицензию на добычу драгоценных камней: «Я дам Вам три тысячи рублей, и никто об этом не узнает», он ответил: «Давайте пять и рассказывайте, кому хотите!» Андропов не побрезговал «бакшишем» и принял из угоднических рук угодническое подношение угодливых подчиненных: они подарили ему, шефу, взятую в качестве трофея винтовку Амина «ремингтон» с комплектом снайперских прицелов. С точки зрения правовой — безупречное дело. Винтовка есть, факт подношения не отрицаем, а пострадавшего — нет. Даже тело отсутствует.

И второе. Судьба свела похожих людей из одной упряжки — КГБ. Если взял Андропов, то почему то же самое нельзя сделать и подручному — они все тогда старательно чистили себя под шефа — Романову? Правда, он всего-навсего майор и вдруг Герой Советского Союза. Но если бы это писал не Федор, приведя убогонький аргумент в защиту Миши, а кто-то другой, посмекалистей, то и обращать внимания на звание не следует. Ведь Виктору Карпухину тоже присвоили Героя, несмотря на то что он — старший лейтенант и шарил с Берлевым у лифта по карманам убитого афганца. О чем это говорит? Правильно: расследование показало, что Карпухин не мародерничал. А вот Михал Михалыч… Что-то грешны вы, батенька. В системе Андропова ведь понапрасну не обманывались. Тем более, когда поставлена неоглашаемая задача (о ней не говорят прямо, но и понимают не криво): прикрыть и укрыть своих. При возможности и по возможности.

И что уж тут стенать и плакать, посыпая голову пеплом и усыпая розами свою распрекрасную фирму с еще более распрекрасными бойцами — непогрешимыми недотрогами. Человек, не сочиняющий свою судьбу и знающий себе цену, откидывает забрало и открыто смотрит в глаза противнику, тому же чистильщику нравственности из пресловутого Комитета госбезопасности. Показываю на примере, а вы внимайте, товарищ Бармин. Говорит человек весьма достойный — Валерий Востротин, хорошо известный бойцам групп КГБ — вместе в бой хаживали, из одной кружки водки попили на ступенях поверженного дворца: «Мы читали книги о войне, смотрели фильмы, в которых разведчики всегда курили трофейные сигареты, носили трофейное оружие. Мы были молодые и, увидев этот огромный дворец Амина, посчитали его одним большим трофеем. Он был по-восточному богато оформлен и по-современному оборудован: в каждой комнате видеомагнитофоны, приемники, телевизоры. Повсюду ковры, оружие: сабли серебряные, израильские „узи“… И, конечно, мы посчитали, что все это наше. Честно говоря, мысли не было что-то продать, на чем-то нажиться. Мы жили в палатках, и я думал: обвешу все палатки персидскими коврами, и будет солдатам тепло и красиво. В каждый взвод по две швейные машинки обмундирование подгонять. Каждому бойцу по пистолету Макарова, их там сотни лежали. В общем, набрали мы два грузовика этого барахла, никто нас не остановил, и мы приехали в Баграм. А потом нас как тряхнули!.. Мы, конечно, все вернули, но… В общем — ясно».

Вот так все просто у Валерия Востротина: и правдиво, и самодостаточно. И ясно. Без «охов» и «ахов», без гнева лжеправедного и желания упасть в обморок — как, дескать, обо мне так, о товарищах моих, замечательных и золотых, из когорты славнейшей, из КГБ… Так заявить, как Востротин, наверное, честнее будет, Федор! Тем более что сам Михаил Романов, за которого вы горою встали, и не припрятывал факта «боевого» мародерства: «Чудо-автомат „шмайсер“ стал моим боевым трофеем. Он больше не нужен был одному из телохранителей Амина».

По аналогии (понимаю степень кощунства!): бриллианты убитой жене министра нужны как летошний снег — без надобности ей, мертвой…

Заметьте, для кого-то завладение чужими вещами — это хороший подарок. Для другого разграбленное имущество — трофей. Вам легче будет уловить разницу, если я уточню: трофеи — это вещественная память о военных победах. Не мародерство! Почему, скажем, лейтенант Турсункулов не был обвинен в мародерстве? Он этого никогда и не скрывал: «Вместе со спецназовцами КГБ я побывал в кабинете Амина. Больше всего меня привлекла винтовка из его коллекции. На правах победителя взял с собой. Винтовку вскоре у меня забрали, попросили в качестве трофея для руководителя КГБ. Отдал, даже без сожаления. Что она мне, когда сам живой остался, вот что было настоящей радостью!»

Скажу, почему. Выверни у убитых карманы, выгреби все из них подчистую и снеси в «пункт приема», прописанный командиром, — и, оказывается, это вовсе не грех для бойца, и следует ему ожидать какое-никакое поощрение. А соверши то же самое единолично, втайне от всех, прибери ценности лично для себя — тогда согрешение неумолимо падет на душу офицера КГБ, и быть тому сурово и примерно наказанным.

Не это ли результат атмосферы инерции вселенской лжи и двойственных, без намека на нравственные устои, подходов? Когда в посольском раю с яблоками спецназовцам, назначенным херувимами, за выдернутую морковку сулил строгий выговор и неприятности по службе. И когда в дворцовом аду спецназовцам, назначенным подручными, за убийство людей сулили высокие поощрения и продвижение по службе. И еще когда десятки бойцов десятки раз обличенные в мародерстве, являют, как по команде, мотив-аргумент: мы, дескать, убивали не ради наживы. Это, мол, уже потом, попутно, как награду за пережитое, изъяли у мертвых — им уже ненужное.

Такие причинно-следственные связи хороши для простаков или для тех, кто желает казаться таковыми. Да, есть у меня и такой знакомец, старший лейтенант, который со своим взводом выходил на караванный путь, поджидал купца с товарами, идущего из Ирана, и жестоко расправлялся с ним и его людьми. Убивали всех до единого. Машины сжигали, трупы прикапывали, барахло забирали. Если товара оказывалось уж слишком много, часть загружал, другую подпаливал прямо в кузовах. В 1985-м военный трибунал ташкентского гарнизона осудил его на двенадцать лет усиленного режима. Скажите, что лучше: сначала ограбить купца с преднамеренным желанием обогатиться, а потом убить его и всех очевидцев или прежде убить врага, а потом обобрать его труп, обогащаясь?.. Вы можете уловить разницу? Не с точки зрения юридической квалификации, а исходя из моральных мотивов, отталкиваясь от нравственных начал?..

Однако озадачили ребятки своего шефа, непростую головоломку пришлось решать Юрию Андропову. Долгие пять месяцев в муках и сомнениях вынашивался вердикт. И реноме надо было сохранить перед подчиненными, и как бы репутацию не утратить да и лицом в грязь не ударить перед бдительными членами Политбюро, пристально отслеживающими каждый шаг сотоварища — соперника и потенциального конкурента. А ведь всесилен же был Андропов, черт побери, и все ему, казалось, безразлично — что совой об пень… Но нет. С оглядкой жил. Ориентировался и на что-то, и на кого-то. Не так все простенько, оказывается, было у нас, советского народа, над головой, на самом-самом верху. Не так, как нам казалось…

В Комитете госбезопасности отплевались за прошлое и настоящее и живут в свое удовольствие, как ни в чем не бывало. По-прежнему и по старинке. В закрытых клубах справляют торжества и юбилеи, чествуют своих героев, чтят генералов — старших товарищей. Перенимают у них опыт. Поднимают, за кого надо, тосты не чокаясь. Делают про себя кино и пишут книги и умиляются до слез первому и второму. Наверняка у них припасено и что-то на третье, десерт или компот, но это, извините, тайна и большой секрет.

Традициям — жить! И трофеям — быть! В чести они слыли и прослывут. Для похваленья себя и ублаженья старшего по службе. Теперь скажите — где та грань между трофеем и… правильно — мародерством?

Не припомню того человека, генерала госбезопасности, который распинался, нахваливая качество отбора бойцов в специальные службы Комитета. Запомнилась фраза: были и такие, которые учились и окончили Сорбонну.

Я полагаю, что генерал-мемуарист, подчеркивая образовательную и интеллектуальную среду Сорбонны, имел в виду известных выпускников: Марию Кюри, Пьера Кюри, Симона де Бовуара, Жака Деррида, Марину Цветаеву, Жан-Люка Годара, Анри Пуанкаре, Кристиана Комбаза, Ибрагима Ругова, Андре Бретона. Но давайте примем во внимание, что Сорбонну окончил и Пол Пот — нелюдь, чудовище, который планово, с холодным расчетом и заведомо умышленно, обогатившись завидными знаниями в аудиториях Сорбонны, физически истребил более двух миллионов своих единоплеменников, кампучийцев. И все это за время намного меньшее, чем прослушанный им полный курс парижского университета.

Ведь правда, товарищ генерал, вы не это, полпотовское, качество подразумевали у своей элиты, отбираемой вами в «альма-матер» Парижа?

И еще я думаю, что кандидатов для службы в КГБ вы примечали на факультете богословия, конечно…

Глава 14

УБОГАЯ РОСКОШЬ НАРЯДА

Награда шукала героя…

Начну с КГБ — там побольше грязи, которую сами и намесили. Разного рода заступникам по части несостоявшейся чести мундира, видно, было невдомек, что Георгиевские кресты и Красная Звезда — не часть одежды. Не наряд для повседневной носки и даже не вечерний туалет. Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин, ходатайствуя перед Екатериной II о награждении героя Кинбурна, генерал-аншефа Александра Суворова, высшей наградой Российской империи — Императорским орденом Святого апостола Андрея Первозванного, писал: «Награждение орденом достойного — ордену честь. Я начинаю с себя — отдайте ему мой». Награждение Суворова состоялось.

Заметьте, какая роскошь: награждение орденом достойного — ордену честь…

1

Достойные проявлялись исподволь и не сразу. Гамбит, как окажется впоследствии, долгой нешахматной партии под названием «награждение» пришелся на середину дня 28 декабря. Начало положил генерал Юрий Дроздов. Меня поразил один штрих в рассказе Юрия Ивановича об этих минутах. Привожу его: «Помню, что во всех докладах командиров штурмовых групп в адрес солдат и офицеров подразделений поддержки ВДВ подчеркивалось — претензий к десантникам нет, молодцы. Лица командиров групп разведчиков-диверсантов изменились. Посуровели. Их опалил огонь войны, ведь даже скоротечный бой оставляет в душе отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Я сел писать подробную шифровку в Москву. Она заняла несколько страниц. В ней были перечислены наиболее отличившиеся при штурме дворца Тадж-Бек сотрудники групп „Гром“ и „Зенит“, а также десять офицеров и солдат „мусульманского“ батальона. Это было мое предложение».

То, что лица посуровели, — будем считать литературным приемом генерала. Некоторые из тех, кто в городе «наводили шорох» — а мы знаем, как все происходило, — могли прибыть на доклад и с заспанными глазами, и с помятой щекой. Кто возвернулся из дворца, надо полагать, имели измордованные физиономии. Но усредненный образчик облика, допускаю, был-таки посуровевшим и опаленным огнем брани — в смысле боя, конечно же. По сложившейся традиции, генерал-чекист отплевывается за всех, кто вольно или невольно попал в поле его зрения и сферу его деятельности. Таковы незыблемые правила доносительства, и Юрий Иванович им строго следовал. Поэтому считал себя обязанным подать рапорт с умилительным указанием, что «претензий к десантникам нет и что они — молодцы».

Скупая похвала. Любой нормальный дядька вправе спросить — а тебе-то какое дело, товарищ генерал, до десантников, даже если Дроздов уточнял задачу Востротину: это не твоя ипостась и не твоя, стало быть, это забота. Куда несет вас, куда заносит, генерал? Вы бы лучше за своими, «недобрыми молодцами», присмотрели. Глядишь, и уберегли бы их от грабежа разбойного и от позорища, нанесенного родной фирме.

Или этот вот пасс — номер два. «В ней были перечислены наиболее отличившиеся при штурме дворца Тадж-Бек сотрудники групп „Гром“ и „Зенит“, а также десять офицеров и солдат „мусульманского“ батальона». Понятно, если бы так писал полковник Колесник — по данному ему праву и обязательству руководителя операции. Ему, командиру и единоначальнику, и все полномочия: и оценки давать, и акценты расставлять, и представления писать на проявивших себя в бою. Хотя в этом месте о много большем надо говорить. А именно: полковник Колесник отбирал людей — офицеров, сержантов, солдат — для выполнения предстоящей боевой задачи. Он опекал их постоянно и ежедневно, обучал на стрельбище, полигонах и в классах. Прослеживал, вплоть до того, как они питаются, проводят досуг. Изучал характеры, морально-деловые и профессиональные качества. Он их знал. Они знали его. Такое естественное, не панибратское братание отражает суть того явления, которое в армии воспринимается по отношению к начальнику как «отец-командир». Такому офицеру верой служат. От того и Родине-матери покойнее.

У генерала Дроздова десятилетия службы прошли в сумрачном таинстве, он — человек, службой глубоко запрятанный не только от людей, от самого себя. Он большую часть служебной деятельности по фамилии и имени — и не Дроздов вовсе. И ничего в том нет скверного, «специфика» обязывает. Но… Никогда не выходя условно из стен КГБ, в «застенках» Комитета он занял свое место аккурат накануне декабрьских событий. Из собранных для штурма офицеров он никого и в глаза не видал, и его никто из них не примечал. За те пару дней, а по существу, несколько часов, что он был около чекистов, было физически невозможно узнать что-либо путное о пригодности бойцов к операции. Можно, конечно, «отплюнуться»: дескать, что там изучать — они все, как на подбор, орлы, давно проверены! Но факт остается фактом: навряд ли Юрий Иванович был знаком хотя бы с пятью офицерами из полутысячного отряда ГРУ. Поэтому товарищ Дроздов не руководил, он распределял обязанности. А это разнится — как небо и земля. А не управляя боем, в чем, думается, штурмующим изрядно повезло, засел за распределение и назначение Героев…

Однако шустрые эти хлопцы из КГБ. «Синие чулки», и довольно неряшливые — мордашки макают в чужую сметану. Прямо-таки котята, по обыкновению числящие себя львиным прайдом. Это ведь что получается, если «трубить по Дроздову»? Вначале КГБ видел в своих рядах тринадцать Героев Советского Союза. Потом сошлись на семи. Наградили трех. А у соседей подглядели только десять достойных — и среди них ни одного Героя.

Интересно, а каков критерий отбора, если Дроздов в атаку не хаживал, подкатился на чужих дровлях уже после захвата дома? Прошелся. Полюбопытствовал. Убедился на месте, что «главному — конец». Сделал доклад по команде. Собрался с силами и укатил восвояси. Выпил водки и явился наутро с рапортом. Следует подчеркнуть — не переодевшись, в «окопной робе фронтовой», без регалий и знаков различия. Но все равно замаскированный под «искалеченного войной» и задекорированный под доблесть в атаке и храбрость при штурме. Гляделся генерал отважной фигурой и соучастником едва ли не бессмертного деяния. Для чего, понятно, был принужден испить горькую чашу страданий. До самого дна. Вот и бредет он коридором безмятежным во скорби неутешной, не в силах расстаться с одеянием войны — цвета хаки. Одежда эта для генерала — священное напоминание. Таким Дроздова — в камуфляже, значимым — повстречал с утра в посольстве «спецпредставитель Министерства иностранных дел Союза ССР» товарищ Василий Сафрончук. Он не удивился присутствию генерала в стенах полпредства Кабула. Однако же был несколько смущен увиденным нарядом — униформой. Но дипломат с многолетним стажем вида не подал, что означает — и усом даже не повел, и бровью тоже. Однако ж понял все: и отчего стреляли так много нынче ночью, и кто чему затейник. Так и разминулись, молча, на ступенях зала, два одиночества — две службы: тайных операций и дипломатических ухищрений.

Вслед за тем Дроздов уселся взаперти, и выдал на-гора шифровку на несколько страниц, и описал, что, братцы, дичь все это, именно моими устами глаголет истина…

Начало января 1980 года. С корреспондентом «Красной Звезды» Мишей Малыгиным прорываемся — именно так — в нужные нам палаты военного госпиталя им. Боровского в Ташкенте. Их, раненых, охраняли серьезно и без дураков. Тем не менее мы с Мишей задуманную операцию провели безупречно — без единого выстрела дошли до нужных нам тел, и эксцессов по пути следования не наблюдалось. Облаченные в бирюзовые одежды врачей, мы выглядели упредительными ординаторами, сопровождающими при обходе подполковника медицинской службы Игоря Цыганкова, хирурга-«гнойника». Игорь по старой дружбе нас и выручил.

— Может, за прессу голову мою и пощадят? Имейте в виду, вы меня прямо под нож кладете.

— Игорь, под скальпель!

— Кабы так… Ладно, пошли.

Цыганков приставил к нам двух неговорливых и очень серьезных медсестер, без которых было не пронести в палаты позвякивающую стеклотару…

Володю Шарипова мы захватили врасплох в ординаторской хирургического отделения, оборудованной специально под палату для героических личностей, доставленных из Кабула. Под присмотром полковника медицинской службы Занозина Владимир постепенно и уверенно вставал на ноги, и прихрамывание не мешало ему обойти своих, и собраться нам всем в укромном местечке. Хорошо было. Славно… Сатаров определен был тамадой и предложил разнести по палатам лежачим больным по сто граммов. Наказ исполнили. Алексей Баев с пробитой насквозь шеей, но не с задетыми артериями и не тронутыми огнем руками, заделался коробейником — разносчиком бутербродов и подносчиком рюмашек с водочкой. Страждущие потешились, прежде крякнув и наскоро закусив.

Лица за импровизированным столом румянились. Хотелось говорить всем сразу. Даже не так — хотелось выговориться. Они, славные ребята, счастливцы, уцелевшие после той ночи, договорились тут же, при нас, почему-то очень волнуясь пришедшей идее, перебивая друг друга, что будут встречаться каждый год 27 декабря в семь часов вечера у могилы Неизвестного солдата в Москве. Они, захваченные грядущим декабрем, были азартны и увлечены, и уже прямо сейчас видели себя на Красной площади, и готовы были скорбеть и рыдать. Этот здоровый психоз потрясал. Мы, зараженные их светлой благодарной памятью о погибших товарищах, прокашливали горло и учили гортань говорить «молчи». Не видел этого генерал, не товарищ им — Крючков, заславший их всех туда, отправивший под огонь, косвенно виновный в их увечьях и смертях. И забравший право ребят на скупую слезу, на букет маргариток. Укравший память по погибшим и скромную возможность почтить их, преданных земле. Не будет для них могилы Неизвестного солдата. Крючков запретит, и это мы уже знаем, — запретит грубо, по-хамски, со словечками из солдафонского лексикона: «Нечего сопли распускать…»

— Командир, объясни друзьям, нельзя фотографировать, — сказал кто-то из ребят, увидев наши приготовления к вылету птички из объектива.

Володе Шарипову не надо было повторять. Нельзя, так нельзя. Привлекло внимание обращение к нему — командир. Старшие офицеры, а тут — старлей, и вдруг — «командир». Откуда кому-то было знать, что Шарипов командовал штурмовой группой. Ими, значит. Старшими офицерами. Из КГБ…

Пришла пора прощаться. Раненые решили пройтись по свежему воздуху. Поддерживая ребят, гурьбой похромали по заснеженным стежкам нехоженого сада — чистым, нетронутым следом. Хорошо было утопать в первом снегу, в хлопьях, застивших свет фонарей, и лица, и глаза. Было общее настроение беззаботности. Мужи летали в облаках. Им в том пособляли выпитое вино, роскошь снегопада и раннее рандеву с коллегами из комитета республики, который раззадорили слухами. Дескать, всем, кто ранен, Героя дадут, остальным — ордена Ленина. А почему бы и нет, рассуждали, лениво философствуя, бойцы прошедшей войны. Но больше радовались теплу внутри непростреленной груди и неубитого сердца…

Правда, Юрий Дроздов, пережив скандальное награждение, открестится от слов неизвестного информатора из ресторана «Узбекистан» и заговорит о высоком смысле выполненного долга перед родиной и партией. А обещание высоких наград подал как дело, вроде бы, десятое.

Новый год они встречали в Ташкенте. Неделями позже и Москва их встретит радушно. Родная фирма тоже не поскупится на торжественный прием. И, как принято, почести окажут — кому какие. Генералы, которые не испачкали себя кровью, в тиши кабинета председателя докладывали о свершенном. Хвалили народ, выживший и пораненный, переходили на голосовую печаль, рапортуя о погибших. Сотворив многозначительную паузу и приглушив звук собственного горла, назвали имя того, кто собственноручно убил президента Амина. О своих заслугах скромно помалкивали, и это была самая честная строка устного донесения. Бойцов рангом пониже поводили по кабинетам. Их поздравили и расхвалили. Проводили товарищей в последний путь. Дали парочку дней на роздых. Призвали на службу — и покатили будни, заглаживавшие раны души, подправлявшие память, унимавшие боль. Готовили представления, писали, переписывали. Потом бумаги ушли куда-то по команде, где-то «загуляли», и наступило ненарушимое затишье. Казалось, и не было событий 27 декабря, Кабула, дворца Тадж-Бек в долине Дар-уль-Аман…

А Братерский по горячим следам событий умостился в уголке и принялся кропать о пережитом. И как-то все это, написанное, он странным образом не согласовал со старшими, умудренными житейским и служебным опытом, которые сами не пишут, но точно знают, как надо писать, да и вообще — как ручку уверенно держать, чтобы сочинить что надо. И сообщил тот сочинитель, стремясь к точному изложению действительности в духе социалистического реализма, следующее: «Награждено 400 человек, вплоть до машинисток и секретарш». Хочешь не хочешь, а после подобного реализма надо давать отповедь. Подключили генерала Дроздова, он и заклеймил позором: «Я глубоко сомневаюсь в правдивости отдельных утверждений В. Братерского. В составе штурмовых групп его не было. За его хлесткими высказываниями я не вижу ничего, кроме незнания фактов, небрежности и некомпетентности. Звезд Героев нам не обещали, нам просто поручали выполнение оперативного задания. Так пишут те, кто сам там не был, но все и больше всех знает».

Я там не был. И не помышлял собирать компромат на чекистских генералов — хотя не им же одним нас коллекционировать. Но коль Дроздов идет в лобовую атаку, возражу и ему. Без домыслов, версий, напрасных рассуждений — они ведь доки опровергнуть праведное, оборотить так, что свят-человек вдруг объявится чертом рогатым. Сошлюсь на тех, кто там был «в составе штурмовых групп».

Командир группы «Гром» майор Романов: «Многие наградные документы по обязанности командира писал я. Без моего участия практически ничего не оформлялось. Но, как водится, сначала писали одно, потом это нужно было кому-то отдать на прочтение, потом переписать по новой согласованный текст, то есть подчистить „подвиг“, а потом… с кем-то поделиться и местом в операции — попросить потесниться бойцов в атакующей цепи, приняв в свои ряды рекомендованного товарища свыше. А куда ты денешься — разнарядка и приказ. В итоге за проведенную спецакцию далеко от Москвы получили награды и те, кто не покидал даже на час Белокаменную, вплоть до машинисток. Велась целая кампания. Отдельные руководители, имеющие косвенное отношение к событиям, а то и вовсе непричастные, получали куда более высокие боевые награды, чем мои ребята. Несправедливость жуткая. Когда награждение состоялось, смирился».

Николай Берлев: «Долго, как колоду, тасовали наградные списки. Вначале к званию Героя представили семерых офицеров: Бояринова, Козлова, Карпухина, Романова, Голова, Семенова, Полякова. Проводимое расследование (по фактам мародерства) вышибло из их рядов Романова — Героя ему не дали. Яков Семенов, командир группы „Зенит“, вылетел вообще из „героических“ списков и попал в „краснознаменные“. Он оказался в одном перечне рядом с какими-то бабами из управления».

Виктор Карпухин: «Насколько я знаю, активно задействованных сотрудников КГБ в Кабуле на всех объектах было около 140–150 человек. Пусть еще человек двадцать-тридцать, включая генералов, водителей, полотеров. Но были награждены более четырехсот человек, и среди них немало служащих — женщин. Уверен, были там и машинистки, и особо доверенные особы, эксклюзивные девочки, так сказать».

28 апреля 1980 года вышел закрытый Указ. Звание Героя Советского Союза было присвоено Бояринову (посмертно), Карпухину и Козлову. Генерал-майор Дроздов был награжден орденом Октябрьской революции.

Кому высверлилась эта стереоскопическая, эта слабоголовая идея с этим орденом? Небось гордился человек таким своим проявлением в духе нетленных трациций ленинской когорты ЧК-НКВД-МГБ-КГБ. И, знать, охвален был скупым словом и поощрен одобрительной улыбкой самого председателя — именно он подписывал представление. И акцент при вручении, непреложно, сделали на неслучайности награждения генерала именно этим орденом. Но забыли уточнить в атмосфере торжества, что, согласно статута, орденом этим награждаются за активную деятельность, направленную на развитие и углубление дружественных связей (!) между народами Советского Союза и других государств, укрепление мира (!) между народами.

Есть и такой пункт: за особые отвагу и мужество, проявленные в боях с врагами советского государства. Но этот параграф, согласимся, никак не относится к Дроздову. Ибо уничтожались конкретные люди, которые никакими нормативными документами, правилами, уложениями, постановлениями судов и международными актами по определению не могли быть отнесены к понятию «враг» и никак не отождествлялись с «врагами советского государства». И потом, Юрий Иванович никак не претендовал на проявление «особой отваги и мужества». Ибо скромненько вел себя «на передовой», припугивал разве что маленько бойцов перед атакой. Сам в огонь не лез, из броневичка понапрасну не высовывался, головой под градом пуль в разные стороны не крутил. А с «укреплением мира между народами» — если, конечно, мерить по-чекистски — все в полном ажуре. У них как пойдет стрельба на центральной площади или у дворца — так крепление власти, как убийство лидера — так радение за народ…

Словом, пожаловали генерала-чекиста орденом Октябрьской революции. Как будто в насмешку над самим эпохальным событием — переворотом. Вроде как глумеж учинили над КГБ — штабом очередного, затеянного ими «декабрьского восстания». И мятежного генерала Дроздова — карающий меч этой самой революции и освободителя угнетенного народа — выставили на смех курам. Такая вот небылица вынарядилась в лицах и значках…

Первую «пятерку» чествовали 21 мая 1980 года. Грудастых девочек в этот список не включали. Карпухину, Козлову, Романову, Голову, Полякову вручали награды в Георгиевском зале. Заметим, что командира группы «Зенит» Семенова, как и мадемуазелей из спецотделов для спецзаданий, и близко не подпустили к порогам Кремля. Не по его ступне оказался порог, и не тот порог пытался взять приступом боец Яша Семенов. Это месяцами раньше он был нарасхват у чужого порога: что своим, что чужим. А как отлегло в Комитете от заботы — ликвидации Амина, так и товарищу Яше, и некоторым другим его товарищам указали молча перстом: вот тебе Бог, а вот порог. Дескать, изыди, боец, такой-сякой, не шибко героичный.

К акции получения наград людей готовили, как водится, старательно и основательно: с инструктажом, разными умными наставлениями и рекомендациями. Отдельные установки относились к проявлению скромности, соблюдению приличествующей сдержанности: например, не следовало крутить головой по сторонам и громко выражать свое восхищение роскошью зала и росписью стен. Прозвучало настоятельное требование: выказать глубочайшее уважение и искренне исторгнуть порцию любви к горячо любимому, родному правительству и лично дорогому Леониду Ильичу. Требовалось не показушное благодарение, а совершенное в светлом и радостном припадке. Наконец, бойцам надлежало проникновенно, четко выговаривая чеканное слово, без запинки и всякого там замешательства (чай, не робкие пролетарии — ударники ратного труда собраны) обещать оправдать высокое доверие и приложить все силы, не щадя живота своего, к верному служению во имя торжества…

Леонид Ильич пообещал Андропову лично поздравить его орлов. Однако в последний момент генсек проигнорировал героев. То ли слухи дошли, что дело-то с душком оказалось — по части прибрать чужое, когда перед броском в атаку командиры забыли предупредить своих бойцов: «Воитель, опомнись, там, в бою, охолонь, всех уничтожив! Укроти инстинкт хапужный — не хапай то, что даже брать грешно…» То ли вождь поймал политический момент: мир гневится и шумит от оккупации Афганистана, а первое лицо привечает тех, кто раздолбал дворец, раскачал зыбкое вчерашнее равновесие в мире; словом, о ком надо молчать крепко, а не здравицы воздавать всенародно… Как бы там ни было, переложили чествование на сутулые плечи заместителя, Василия Кузнецова.

Широко улыбался Кузнецов, приветлив лицом был и секретарь Георгадзе. Оба поздравили чекистов. Те, в свою очередь, в соответствии с проведенным накануне инструктажом и указаниями благодарили, кого следует, и партию — в том числе.

Когда главные «цэковские» затейники ушли, начальник Управления кадров генерал-лейтенант Лежепеков Василий Яковлевич дал добро на завоеванную рюмку водки. Сам-то сказался больным и непьющим, а именинникам позволил и даже подсказал, где лучше это дело обмыть. В первое, что генерал приболел, не поверили. Второе в точности исполнили и не пожалели. К «Праге», ресторану, подкатили в распрекрасном настроении. Вошли шумно и небрежно. Деды-гардеробщики, принимая одежду, привстали и языки прикусили, и глаза на лоб — у одного Золотая Звезда на лацкане, у другого, у третьего, орден Ленина… Диво не диво, а за оставленные деньги в кармане пальто можно было не опасаться.

Поднялись наверх, в зал, к накрытому столу. И, как принято, налили, ордена и звезды опустили в бокалы. В это время официант закуску принес — и остолбенел. Затем пришел метрдотель, бывший чекист. Секретная миссия — скрыть прошлый героизм — не удалась. И уже кто-то с соседних столов коньяки передает, шампанское, водку… Оркестр играл для них…

Они, эта великолепная пятерка, надолго остались в памяти ресторанного люда, в стенах залов. Не исключено, что и до сего дня передается легенда восьмидесятого года о чудо-богатырях, передаваемая из уст в уста тем, кто сейчас пришел на смену тем официантам, поварам, гардеробщикам, администраторам и ушлым, бдительным швейцарам — бывшим чекистам и милицейским работникам…

2

Героев определили, наградили. Партия в игре состоялась, поиски закончились. Страницу истории перелистнули, а с ней ушли тридцать метров крепдешина, часы фирмы «Мозер», два бидона с самогоном и трусы фирмы «Адидас» на теле убитого Амина, о которых кто только не писал из участников штурма и полуучастников налета. Поупражнялись в приметливости как самые ленивые бойцы-мусульмане, так и самые ненаблюдательные из числа офицеров-чекистов. На чистом листе летописи история с географией, не испачканной революционными переустройствами, выглядели светло и безмятежно. Все прошлое, не всегда приятное, кануло в Лету, и на возникшем чистом поле безукоризненной безгрешности от вчерашнего дня не осталось даже следа, невинной пометины. Было — и быльем поросло. Годы прошли, и все переменилось, и те начальники, которые призывали к молчанию, начали писать на афганскую тему мемуары, выступать на телевидении, давать интервью. Причем в авангарде рассказчиков о событиях в Афганистане почему-то оказались именно бывшие сотрудники КГБ, а отнюдь не армейские генералы. Может быть, чекисты устали от своей прежней тотальной секретности и им захотелось выйти из зоны молчания или в армии присяга оказалась покрепче? Не знаю. Говаривали много и обо всем, но места не стало для вопроса из пережитого: а кто тот, награжденный самой высокой наградой, генерал, который…

Когда руководитель операции полковник Василий Колесник, выполняя установку военврача батальона, капитана Абдурасула Артыкова, задал членам малого кабульского военного совета «насущный и неудобный вопрос», что делать с ранеными, воцарилось гробовое молчание. Грохнуло молнией с неба — словно разверзлись хляби небесные. Главный военный советник — генерал-полковник Магометов утер платком внезапно взопревший лоб, прокашлялся в кулак, уставился себе под ноги и что-то там, в далеком далеке, пробормотал себе под нос. Главный представитель КГБ генерал-лейтенант Иванов стал пунцовым. Главный ответственный за уничтожение президента Афганистана генерал-майор Дроздов себя не помнит в той деликатной тишине — отшибло что-то у генерала. Представитель посольства — не главный, не посол Пузанов — как-то криво, словно бочком протискивался сквозь плотную толпу и выдавил в пространство, не обращаясь ни к кому: «Вообще-то задачу надо выполнять». Никто не сказал, что не надо помогать, но никто и не ответил конкретно и просто, хотя бы показушно демонстрируя видимость заботы о солдатах.

— Мы поняли, мы все, конечно, поняли; существенное заключалось только в одном — в уничтожении Амина. Это было главным, а все остальное — второстепенное, как придаток, как приложение. Только вот как мне эти слова солдату донести, я себе не представлял, — рассказывал Василий Васильевич.

Медбратьев в бою не было, и бойцы истекали кровью в прерванной для них атаке, пытаясь извлечь индивидуальные медицинские пакеты. Из их товарищей мало кто освоил, как наложить самую простую повязку. А если б даже и мог — не смел он выходить из боя. Я знаю такую похвальбу: его ударило при мне, и он упал, я обошел его и на отброшенную руку не наступил. Вот так. А еще знаю вот эти слова старшего лейтенанта Намозова (уж лучше было их не слышать и не ведать): «Во дворец моя группа вошла вместе с руководителями операции, когда стрельба практически прекратилась. Рядом с центральным входом я увидел тяжело раненного связиста отряда (рядового Шокиржона Сулайманова. — Прим. авт.). Парня можно было спасти, но он умер от потери крови».

Окончание есть всему, и бою тоже. К полуночи в основном все было закончено, стрельба утихла, дело сделано. Ранение — еще не есть конец. Свезли покалеченных и безутешных в казарму отряда. Принимали их и утоляли боль капитан Артыков и медбрат — прапорщик Асроров Карим. После первой медпомощи, у кого была худая рана, эвакуировали в посольство. А там ужаснулись — поток нескончаемый. Здесь и проявился явный просчет в долго готовившейся операции. Не было развернуто в должной мере медицинское обеспечение, не было у военврачей, застигнутых врасплох таким количеством раненых, подобающих сил и средств. Поэтому и вынуждены были объезжать дома, где жили семьи советников, мобилизовать их жен, которые имели хоть какое отношение к медицине. Собрали всех в поликлинике. Туда свозили убитых и раненых. Сотни их было — окутанных простынями, шторами, подносимых на запачканных куртках, неумело перевязанных бинтами, а чаще — каким-то тряпьем, пропитанным кровью. Но не припомнили, чтобы кого-то доставили на носилках, их попросту не было или катастрофически не хватало.

Кто тот генерал, который спланировал бессмысленную акцию с отравлением, не имевшую никакого значения и смысла? Кто настоял на ее проведении, подставив тем самым под огонь своих и чужих подчиненных? В Баграм команда от начальника штаба Якуба прошла. Летчики заняли места в кабинах и запустили двигатели. Дело счастливого случая и обстоятельств, что они не сорвались в небо и не перемолотили всех — и «мусульманский» батальон, и группы захвата КГБ, и десантную роту. Почему не взлетели? Не хочется повторять выдумки задним числом: у нас на такой случай были припасены зенитные орудия в конце взлетно-посадочной полосы, потом прибудут наши БТР и БМД и плотным, организованным огнем перед носом «ястребков» уймут пыл афганских летчиков…

Кто тот генерал, который плохо учился в училище и академии и проигнорировал прописные истины: наипервейшее, что способствует успеху в атаке, — внезапность действия наступающей стороны? Это классика военного искусства. А что происходит в нашем случае? Засылается тайный агент с ядом, который должен отравить или притравить Амина. Хорошо, допустим, получилось. Тогда что? Мы ожидаем, будто акт этот побудит окружение Хафизуллы поднять руки вверх и сдаться на милость… неизвестно кого. Выйдут они стройными колоннами и с горы прокричат: «Спасибо за сокрушенье тирана, мы столько ждали сего часа. Кто власть готов перенять — подходи, бери, властвуй!»

Какая, в конце концов, внезапность, если Джандад, понимая, для чего повально завалились гости, не паникуя и не мечась понапрасну, исполнил то, что ему и надлежало сделать? Он, согласно расчетам на случай экстренных ситуаций, организовал усиление охраны и обороны дворца. Гвардейцы вооружатся до зубов — увешают себя автоматами Калашникова, «шмайсерами», «стечкиными», «береттами», гранатами и прочей необходимой славной дрянью — и встретят! И — как надо, как учили в рязанской школе! Собираючись на рать, надобно изучать фольклор повергаемого народа: былины, сказки, песни, частушки, пословицы, поговорки, загадки… Вот англичане повоевали в Афганистане, и родилась пословица как результат обретенного боевого опыта: «Warned is armed». Предупрежден — значит вооружен.

Кто тот генерал, который предложил провести скудоумную акцию, наполненную зловещим смыслом и бесчеловечным содержанием: не усыпить людей, а убить их всех, в том числе детей и женщин?

Если бы отравили одного Амина — это можно понять. Но, судя по тому, что много человек было в жалостном состоянии, травили всех, кто был на этом торжестве. Травили скопом, как скот, зараженный опасной неизлечимой инфекцией. Аргумент-оправдание потом цинично изыщут: это-де было сделано для того, чтобы взять дворец без кровопролития. Обман чистейшей воды и невообразимая ложь. Охрана дворца питалась отдельно. Если бы кто-то травил охрану, понятно — крови поубавилось бы. А какое сопротивление могли оказать чиновники, их жены и малые детишки? Согласно укладу и традиции, обед у мужской части приглашенных проходил в одном зале, у женщин с детьми — в соседнем. Тогда возникает вполне логичный вопрос: зачем этим гнусным варварам, организаторам преступной акции, надо было подливать отравленный супец детям и их мамам? Или впопыхах и в страхе набадяжили все в одном котле да и разлили по тарелкам: нежной маме и розовому дитяте? И хрен с ними, не жалко: не свои же — чужие…

Так бесчеловечно спланировать и осуществить операцию могло означать только следующее. Первое: так как применение ядов — это исключительно оружие КГБ, то в победной реляции (донесения об отдельных происшествиях во время афганской войны) факт отравления чекисты подали бы членам Политбюро как то самое главное, что решило успех всей операции. Без глотка отравы, дескать, не поиметь бы нам триумфа, и все, в атаку поднятые, увенчаны лаврами благодаря только лишь смекалке КГБ, его затее, умной и хитросплетенной, высчитанной и выверенной до мелкого глоточка кока-колы. Десантники и «мусульмане», конечно, шумно построчили из автоматов, употели, ползая по горушке, проявили отвагу, но полегли бы они костьми, не будь накрыты столы для трапезы вместе с нашим «эликсиром». Реабилитировали бы себя чекисты за все предыдущие промашки, снискали бы славу и репутацию, весьма подмоченную, обсушили. И второе: могли желать преподнести в последующем «акт возмездия» как дело рук сформировавшейся оппозиции. Добротной. Крепкой. Безжалостной. И тогда советские, что до уничтожения Амина и его соратников, — ни при чем…

Кто тот генерал, который не взял на себя ответственность за ведение огня из зенитных установок и гранатометов по своим? Еще не вошли во дворец, а больше половины (!) атакующих были ранены и четверо убиты: Зудин, Бояринов, Суворов (все из КГБ) и Сулайманов (из ГРУ). Василий Праута, командир над «Шилками», представил расчеты, из которых следовало: быть беде, а его не слышали, и требовали не паниковать, и твердили только одно — долбить изо всех стволов. Чтобы небу было жарко. Потому и не обошлось, увы, без стрельбы по своим. «Шилка» пробила борт одной из БМП, снарядом оторвало голень взводному Абдуллаеву. Накрыли спецназовцев КГБ у входа и на подходе — у них были убитые. Думается, и Григорий Бояринов попал под наш огонь.

Кто умышленно и заданно направил своих на своих?

Шарипов: «Нас, раненых, повезли в посольство. Вдруг стрельба впереди. Оказалось, наши родные, с неба свалившиеся, страху набравшиеся — десантура белорусская. Решили, что мы — афганцы, и давай нас в плен брать. Спрашиваем мы их, очень так вежливо, понимая — впервой мужики за границу попали, не умеют себя еще вести и в руках держать, на людях носы кулаком утирают, стреляют, не посоветовавшись с жертвами: „Вы куда направляетесь?“ А они в ответ: „Едем дворец Амина брать!“ Ни о спецназе Главного управления Генштаба, ни о группах Комитета они ничего не знали. Так родилась легенда: десантники захватили дворец и Амина».

Ведь не по ошибке направили десантников «брать дворец Амина», не предупредив командиров, что там находятся наши солдаты в афганской форме. И командиров штурмующих подразделений не поставили в известность «о помощи извне, которая на подходе». Потом пояснили: дескать, десантники вошли в Кабул и, ничего не зная об операции «Шторм», по собственной инициативе взяли машины с ранеными на ура! Афганская форма, видите ли, виновата — обознались, случайно за врага приняли. Были потери, раненые с обеих сторон. В одном месте они из БМД влупили по нашему БТР. Пока разбирались, кто свои, кто чужие, медпомощь потребовалась…

Словом, бред: воинское подразделение, как пионерский отряд на прогулке, заблудилось в темном лесу, на огни и на шумы не реагировало, а вышли — ударили, чтобы неповадно другим было. Повторяю, бред. Шастают по городу без приказа солдаты с берданками, и не в поисках развлечений, а где бы дзот подходящий найти и подвиг совершить. На самом же деле им приказали идти и все крушить на своем пути, невзирая на лица и госпринадлежность.

Если бы хотели все сделать по уму и совести, то организовали бы, прежде всего, четкое взаимодействие. Без этого ни один командир не начнет бой. А это же — пропасть работы. Наши генералы вместе с кагэбистами сутками утрясали эти самые вопросы взаимодействия. А тут — с места в карьер. Так можно атаковать грудастую соседку, но никак не обороняемый объект. Всех бы посвятили в свои тайные планы. А то ведь как-то дурно выходит: тех, которые во дворце, хотят убить, — и не оповещают их об этом. Нехорошо получается…

А кто здесь в ответе? При взятии дворца в отряде ГРУ в том бою, я имею ввиду дворец Амина, раненых было тридцать шесть и один убитый — Шокиржон Султанович Сулайманов. В роте Шарипова во время штурма потерь не было, но 28 декабря погибли его подчиненные: младший сержант Миркасым Абдрашимович Шербеков, рядовой Сабирджон Камилович Хусанов (механик-водитель БМП 041, которая в ночь штурма попала в переделку, но благодаря именно Хусанову все обошлось, но не назавтра — в трагический для него день) и рядовой Ходжанепес Курбанов. Во 2-й роте старшего лейтенанта Амангельдыева — ефрейтор Абдунаби Гайджанович Мамаджанов, рядовые Абдумумин Абдунабиевич Богодиров, Курмантай Мурадович Расульметов. 6 января в результате небрежного обращения с оружием (с «Мухой» возился) погибнет «медбрат» рядовой Зиябиддин Гиясиддинович Мадияров.

Именно так — один погибший. Цифры, кочующие из вскриков в крики в разных источниках, преднамеренно искажены. Мне рассказывал полковник Владимир Турбуланов, заместитель комбрига по тылу, что реальные потери отряда затушевывали по требованию вышестоящих начальников: «Их отношение к событиям той ночи Кабула вполне понятно. Позорное столкновение с десантниками Витебской дивизии на следующий день, в результате которого у нас погибло пять солдат, завуалировали под бой во дворце, и на него же, вражину, „списали“ грех десантников. Злокозненно и неправо „умертвив наших солдат на пороге дворца“, мы таким дрянным образом, во-первых, утекли от позора всесветного и, во-вторых, „огероичили“ своих ребят, придав их гибели благородный оттенок боевых заправских действий. Никто не был против. Кому-то это было на руку».

А погибнут ребята-«мусульмане» действительно несправедливо и глупо. В упоении триумфа, что все закончилось благополучно: Амину — аминь, он уничтожен, и задача выполнена, не станут кумекать генералы и полковники дальше снятия дьявольского напряжения спиртным и атаки на тела своих женщин, у кого те оказались в то утро под рукой. При полном отсутствии взаимодействия, связи, должного общего руководства прибывшими войсками, при успокоенности командиров на местах — они свою задачу вроде бы выполнили, а там хоть трава не расти. Еще не отдышавшись после ночного штурма, не накурившись всласть, не постигнув счастья, что остались живы, измученные и безалаберные, солдаты батальона попадут под огонь артиллерии 103-й дивизии. Их примут за взбунтовавшихся пленных гвардейцев, и воины-пушкари ударят по ним. И не одним залпом, а будут гвоздить более часа. И нагвоздят — им это удастся: положат пятерых убитыми, два десятка ранеными, сожгут три БМП. Настолько очевидно, что не было связи и взаимодействия, а еще генералов на своих командных высотах, что били по своим целый час.

Кто тот генерал-мудрец, додумавшийся до белых нарукавных повязок и ворсистой афганской формы? Сегодня не секрет, что в бою наши поранили и, к беде, перестреляли друг друга. Опознавательные повязки скрутились в тонкий жгут. Стрельбу приходилось вести с приличного расстояния. Попробуй уследить ночью, в темноте, в такой неразберихе, у кого на рукаве есть повязка, а у кого ее нет! И потому — косили своих.

В связи с белыми тряпочками приходит вот какая мысль. Пятисотенная вооруженная орда наваливается на дом. Делать они это будут открыто, не таясь. И им будет глубоко наплевать, что о них в час атаки, а тем паче после боя, подумают уцелевшие враги. Тогда напрашивается вопрос: насколько правильным было решение, принятое «наверху», идти на штурм нашим бойцам в форме солдат афганской армии? На кой черт она их обременяла, если через час-другой плененным обороняющимся станет доподлинно ясно, кто пришел их убивать? Какой дурень придумал эту легенду — дескать, ежели мы под них замаскируемся, то обеспечим себе внезапность проникновения и сведем к минимуму боевые потери?

Знал же тот дурень, что ударят «Шилки», лупанут АГСы (автоматические гранатометы), бойцы попрут «на арапа», в полный рост, в полную силу, в полный голос. Думаю, что знал, и думаю, что не дурень он был, и не другие дурни утвердили его решение. Тогда для чего запустили в бой в одежках с чужого плеча? Думается, на случай провала. Такой вариант не исключался и детально прорабатывался, обретя зловещую преднамеренность. Тому подтверждение — «отход на север», подразделения десантников 103-й воздушно-десантной дивизии, направленные «брать дворец Амина», минометы «Васильки», нацеленные по резиденцию, и вслед им «тяжелая артиллерия». Все это должно было ударить по дому всей мощью, сметая со сглаженной вершины и правого, и неправого. И одно дело — охране подбирать поутру тела убитых заговорщиков, явно афганцев, и форма тому подтверждение (у мертвого не допытаешься, откуда он и кто его послал — с него уже никакого спроса). И совсем иное, когда двор усыпан телами советских бойцов, и «доказательная база» на виду — вот тебе и форма, и остекленелый незрячий голубой глаз. Вот заснять их таких, уже неопасных русских мусульман, и фото французам и американцам передать. Ясно, что будет! Потому и отправили на жертвенный холм наших бойцов в чужом одеянии заведомо отрекшись от нашего солдата и прикрывшись, не дай бог, его безымянным телом.

Кто тот, который додумался до применения минометов против атакующих — своих офицеров и солдат?

Факт с применением «Васильков» в случае неудачи никто и не оспаривал никогда. Сорвись, не дай-то Бог, штурм, и наших «мусульман», и нашу элиту вместе с афганцами, с их детьми и женами, со всем их ЦК, остывшим ужином смешали бы с землей без всякого сожаления. И сказали бы, что «так оно и было». В 1982 году участники штурма собрались в банкетном зале ресторана гостиницы «Пионер», что на Ленинских горах, — отмечали трехлетие операции «Шторм». Во время застолья Алексей Баев выразил сердечное спасибо ротному Володе Шарипову за то, что он немедленно доложил о смерти Амина. И пояснил: если бы доклад опоздал на семь минут, то с кабульского аэродрома по дворцу ударили бы реактивные системы. А что это — поясню. Одна установка, если вмолотит из шестнадцати направляющих стволов, накроет почти три гектара площади — это сплошь густо прореженная пахота, по которой словно циклоп прошелся гигантским лемехом. Земле обеспечен долгий неурожай. Снежный покров превратится в пар, и что-то с чем-то смешивать не потребуется. Ибо после залпового удара смешивать будет нечего. Гукнет. Бухнет. Вздыбит. И вместе с паром земли взовьются на небеса души людские, солдатские. Трепетные и смущенные — ведь даже не успеют испугаться постигшему их Армагеддону.

В какой сволочной башке зародилось это изуверство? Вычислить можно, доказать будет невозможно. Когда надо соблюсти реноме могучей державы, то почему не похоронить еще одну, маленькую, пустяшную тайну, которую и в жизнь не разгадать, и хлопот она излишних не задаст? При условии, что самолеты исчезнут в горах Гиндукуша, где в вечных ледниках не ступала нога человека и куда добраться было бы невозможно — ни завтра, ни через девять лет после войны, ни сейчас. Никогда. Я не случайно рассказал о печальной «эпопее» тридцати четырех десантников, останки которых нашли только через четверть века, но оставили их догнивать до сего дня. На уровне интуиции, на уровне инстинкта опасались солдаты. И горло надсадил замполит, убеждая их, что Родина не забудет своих сыновей, а сам-то на все сто не был уверен — произнесет ли: «Здравствуй, Родина!»

Олег Балашов, отслуживший все годы в КГБ, совсем грустно скажет по этому поводу: «Нет, не напрасно мы были охвачены беспокойством: взорвут нас над горами в самолете, и — концы в воду. Не мерещилось нам такое. Мы знали, с кем дело имеем, как оно запросто может обернуться против нас всех, узнавших государственную тайну. Лучше всех хранят секреты мертвые. Так что неизвестно еще, где страху больше набрались: когда дом Амина штурмовали или когда над Гиндукушем летели, возвращаясь в свой дом…»

Кто тот генерал, который?..

Летописец Бармин приоткрывает нам историю в лицах, повествует: «План операции был утвержден представителями КГБ и минобороны (Иванов, Магометов), завизирован Н.Н. Гуськовым, В.А. Кирпиченко, Е.С. Кузьминым, Л.П. Богдановым и В.И. Осадчим (резидент КГБ). Первыми скрипками, несомненно, были представители Лубянки: советник председателя — генерал Борис Семенович Иванов, заместитель начальника Первого главного управления — генерал Вадим Алексеевич Кирпиченко, руководитель представительства Комитета — полковник Леонид Павлович Богданов, резидент КГБ полковник Осадчий. Чуть позже к ним присоединится шеф Управления нелегальной разведки и спецопераций генерал Юрий Иванович Дроздов. От Минобороны операцию готовили новый главный военный советник Султан Кекезович (так у Бармина), заместитель командующего Военно-десантных войск (по Бармину) Николай Никитович Гуськов и представитель Генштаба Евгений Семенович Кузьмин». Заметьте, воинские звания армейских руководителей даже не указаны, в отличие от своих генералов КГБ.

За этим густым частоколом себялюбцев и усердием подлобызников, «огласивших список полностью», что-то и не разглядеть непосредственного руководителя операции — полковника Василия Колесника. Понятно, чекист о чекисте вещает, тумана нагоняет, тужится в придумывании героического содержания, крепит авторитет КГБ. А сколько подобострастного уважения проявлено в перечислении всех титулов, и все — по имени да по отцу-батюшке. Осадчему, заметьте, не повезло — не величали его наряду с другими, как надо и достойно, по имени-отчеству. Не потому ли, что на день написания воспоминаний он, полковник Осадчий, долгие годы опекавший Бабрака Кармаля, дивным образом скоропостижно скончался? Его одного Кармаль уважал. И о генерале Дроздове Федор как-то так, походя, вскользь сказал, вроде даже мимоходом. А за словами «чуть позже присоединился» — так и вообще видится скверный образ: сбоку припека. Не затронула ли болезненно эта «недооценка» генерала от «нелегальной разведки и спецопераций», что он, поднатужась, сам о себе хорошо рассказал и как надо подправил и Федора бестолкового, а заодно и толково историю наших спецслужб.

В интервью журналисту газеты «Подмосковные известия» (№ 29, 1996 г.) на вопрос: «Когда перед вами была поставлена задача на штурм?..» — генерал ответствовал очень бойко: «Андропов 27 декабря, где-то в три по кабульскому времени, в разговоре по телефону сказал мне: „Не хотелось бы, но — придется“. А затем: „Это не я тебя посылаю“, — и всех до единого членов Политбюро перечислил, кто был в комнате рядом с ним…»

Нам, читателям, предложено, видимо, воспринимать сокровенные и криво выверенные слова чекиста образом следующим. А именно: мол, почесал затылок председатель КГБ СССР, сокрушенно вздохнул по поводу того, что «не хотелось, но… надо, Юра», и, набравшись духу, будучи принужденным обстоятельствами, благословил на дело, освященное их высокопреосвященствами-владыками из языческого храма: Политбюро ЦК КПСС. Для которых, между прочим, Юрий Дроздов был просто-напросто «какой-то там генерал».

Вот такая расчудесная история получается, исходя из версии — нелепой придумки Дроздова. Не в пику генералу, а по ходу пьесы да будет сказано: за семнадцать лет можно же было придумать что-то более весомое, убедительное, толковое. А то ведь брякнул мемуарист, как клинописью в пещере первобытный человек написал.

Цитата: «Многие годы скрывалось, что эта идеально спланированная, блестяще выполненная операция, не имеющая аналогов в мире, родилась в недрах КГБ». Так нескупо расшаркался в похвальбе Геннадий Петрович Кузьмичев, бывший в 1985–1986 годах советником-посланником в правительстве ДРА. Десятки авторов по вполне понятным причинам воспевали хвалу чекистам, уповая вначале на их высокое «военное искусство» и только потом на их отвагу (с чем нельзя не согласиться!). Обратился же я к книге Кузьмичева по той причине, что она — «вчерашняя». Прямо с пылу, с жару выскочила она на книжные развалы и застолбила в очередной раз расхожее вранье…

И нет ответа — кто тот генерал, и остаются только трупы да покалеченные парни на всю оставшуюся жизнь. Человеческий разум цепенеет от подобных преступных решений. Что ж ты, товарищ генерал, молчишь и в правде своей остаешься немым и глухим? Сколько должно еще минуть лет и десятилетий, чтобы авторы решились наконец вымолвить правду? Или дело здесь не во времени? Категории нравственности не подправляются веками. Нравственность — суть незыблемого, и дело только и исключительно в самой сущности человека…

Как бы не забыть! Генерал-полковник Магометов Салтан Кеккезович будет награжден орденом Ленина. И генерал Борис Семенович Иванов — тоже. И орденом. И Лениным…

Вместо эпилога

Сороковая армия жаждала уничтожить Ахмад Шаха Масуда, полевого командира. Уже в который раз. И уже в который раз повела за его головой войска в «ахмадовские» пределы: долины, каньоны, стремнины, дефиле, теснины, в печально известное Панджшерское ущелье. Был май. Отходили крайние дни весны, отмытые в высокогорье тяжелыми, неистовыми дождями. Ревучие, пенкие ручьи потопно заливали кишлаки, немощеные улочки, и замысловатые переходы забрасывало жидкой шипучей пеной злобного потока. К подходу наших войск обвальные секучие проливни отошли, словно открывали простор для набегов. Цвел миндаль, и пахло миром. Но мы стреляли. Знатно палили из пушек по воробьям — а он, Масуд, обвел нас вокруг пальца и ловко ушел. Горы мы страшно как изворотили артиллерией и измолотили бомбовыми ударами, а командир Ахмад голову свою не сложил на пещерном камне, как на алтаре отечества. Сказал только нам: «Не балуйте, ловить меня — напрасный труд!» — и удалился восвояси. Но мы были упрямы, и желание убить Ахмад Шаха так и не пропадало, и мы шли, шли и шли… Карабкались в горы и по горам, лазали по ущельям. Мы — это вольные и невольные участники панджшерской операции под номером «Пять».

Несколько дней мы «квартировали» рядом с бригадой «коммандос». Благодаря рекомендации полковника Виктора Гартмана, которого я знал с незапамятных времен, еще в бытность его комбатом 371-го мотострелкового полка и капитаном, мне удалось сблизиться и заслужить доверие очень сложного по натуре и легкого в общении господина Акбара — полковника, командира бригады. Мы условились с ним, что запись разговора я вести не буду. Надо понимать: на дворе был 1982 год, и у власти находился Бабрак Кармаль. А сохранившиеся тезисные пометки в блокноте — результат вечерних бдений между сухим пайком на ужин и борьбой с нашествием невероятно изголодавшихся клопов. Они появились позже, и при таких обстоятельтвах. На двоих с «мистером Майклом» Ростарчуком — собственным корреспондентом газеты «Известия» по Афганистану и Индии, которого мне удалось всеми правдами и неправдами затащить на операцию и с трудом легализовать его цивильное присутствие в стане десантников, — нам на ночной постой выделили угол в хлеву, оставленном в спешке переполошенными местными пастухами. Клопы, полагаю, мстили нам за оккупацию и изгнание из их рациона бараньей кровушки, и все свое зло и вынужденное неаппетитное столование они вымещали на нас. Особенно донимали Ростарчука. Михаил держался молодцом и не сетовал, что ему больше других достается от полчищ кровопийц. Не сильно нажимал, видимо, опасаясь вместо неискреннего сочувствия услышать в ответ издевательское: «Майкл, они привыкли к баранине».

Я сидел у костра и записывал, превозмогая усталость и сырость, то, что увидел и сердцем и что боялся завтра выпустить из памяти из броских впечатлений угасающего трагического дня. Кропал, разделяя чужое горе. Хлебнули все его по горло, и в блокнот ложились невымученные строки. «Мерзнущая, сырая человечина как попало лежала на соломенном настиле загона для скота, вынужденно ставшего для войска, измотанного огневым боем и истомленного кислородным голоданием, приютом на длительном привале. В своеобразном караван-сарае тлеет кизяк, на жалком огнище вповалку, без старания и желания, поразбросаны банки тушенки, ноги окоченели; пахнет тряпьем, позабытой баней. Ватное тело… Обрывочные нити-мысли не удается связать в узелок. Больше патронов в магазине автомата, нежели воспоминаний. Только одно, свирепо пронизывающее, не отпускает. Хотелось выпить спирта — заглотать спасительной, как казалось, влаги. Нутро обжечь после боя и утонуть в дальнем далеке. На войне каждый день теряешь к себе жалость — что из того, что мы сегодня победили, что из того, что не вернулись все?..»

Но все не так. Наивный защитительный цинизм верх не берет, и спиртом не заглушить вот это, люто пронимающее: за порогом хлева — горы, горе и тела. Вынесенные из боя и уже не способные дождаться своей участи. С ними все решено навсегда — они в пустом равнодушии и безразличии дожидаются утра, когда за ними прибудут вертолеты. Им не холодно лежать распятыми, прикрытыми для приличия плащ-палаткой у порога сиротливо черневшего прогала двери, и их не беспокоят клопы. Где-то в подполье плакала голодная кошка. И сил не достает цыкнуть на нее.

Вековой пластовый снег лежит на вершинах, небесная кладовая отпускает в полдень его сухой избыток легкой метелицей, приятной для разгоряченных лиц живых. А к ночи, как сейчас, заглатывает в оледеневшие вершины все краски с приблудших, инородных предметов. Будь то люди, животные, будь то туманы, пронизывающие ветры ущелий, будь то жерла орудий или ходящее на постое под себя мазутом стынувшее железо — бронетехника. Горы передают свою неподвижность телам убитых. Они, с заострившимися скулами и впавшими глазницами, выстуженные до саксауловой твердости пулями и горами, под утро, припорошенные изморозью, девственно белы и чисты. Еще вечером тела состояли из любви, грязных окопных снов, одинаковых, как шинель. Из боязни смерти, осязания хрупкости костей, уязвимости паха. Они, огольцы, воспринимали мир как развороченный бруствер, а им хотелось просто залечь и уцелеть.

Лежали мальчики, знакомые с кровью понаслышке. Души ребят отлетели, и каждая уже приютом ворвалась в сердце матери колкой звездочкой — что слеза в подушке, под которой припрятаны нищенские сбережения, там их немного, но на похороны хватит. Запричитает мать, и мимо бабьей, в горе, правды ей не пройти — спасу нет от сжимавших рассудок махровым венцом откровений: пошто родила я тебя, сынка родимый, нешто на погибель в чужой стране?!

Об этих печальных субстанций мы вели разговор с Мишей и Толиком Яренко — начальником штаба Витебской дивизии и моим однокашником по суворовскому училищу. Анатолий ворвался шумно, всем приказал не вскакивать в приветствии и «Отдыхать!», оторвал меня от набросков в рабочем блокноте. Но был великодушно прощен, потому как принес нам разогретой каши и неполную флягу для «сугреву» и задержался по такой прозаической причине. Рассказал я им и о нашем разговоре с афганским комбригом. Поведанное вроде бы как и взбодрило ребят. Толик, проявив настойчивость, порекомендовал мне делать пометы на полях записной книжки, препроводив свой совет хорошо сдобренным пафосом: «Такое забыть нельзя».

Я внял совету своего товарища, и откровение господина Акбара быльем не поросло — предаю гласности.

— Советская армия абсолютно не была подготовлена к кампании. У советских руководителей, генералитета, экспертов — да и не только — отсутствовало глубокое понимание особенностей политической и духовной жизни афганского народа. У нас отсутствует верность «чужаку», мы не восприимчивы к любой идеологии, кроме религии. Поэтому для людей, взявшихся за оружие и выступивших против кабульского правительства, разница между Тараки и Амином была не такой уж принципиальной — все равно это был режим, который не соответствовал их представлениям. Люди, измученные в каждом поколении переворотами и кровопролитием за власть, жаждали мира и справедливости. Они не верили ни одному лидеру, пришедшему к власти силой оружия и в результате дворцового свержения предшественника. За этим неизменно следовали чистки, зачистки и репрессии. У вас был шанс завоевать доверие людей, но вы им не воспользовались, сделав упор на силу и бездарно отдав ей предпочтение, повторяю, совершенно не зная народа, на который вы с таким непростительным легкомыслием пошли. Вам мешал думать синдром чехословацкой военной кампании или событий в Венгрии.

Если бы Амина не убили, а предали справедливому публичному суду, уверяю вас, каждый афганец воспринял бы такое развитие событий как добрый знак и сигнал к давно ожидаемым им переменам. Восставшие вернулись бы в свои дома, отложили в сторону оружие, пошли в поле, а детей своих отправили учиться грамоте. Но вы совершили ровно то и столько, что до вас уже делали завоеватели, вожди племен, шахи, падишахи, Дауд, Тараки, Амин. И еще хуже, потому что вы — чужаки и безбожники.

И то же самое повторил при вашей поддержке и помощи Кармаль. Вы поставили человека, которого у нас презирают — у него нет ни авторитета, ни моральных, ни деловых качеств, которыми должен обладать лидер и руководитель страны. Подписали вы ему смертный приговор в минуту начала атаки дворца. Бабрак прекрасно понимает свое положение, потому так настойчиво предлагает на свой пост преемника. Не секрет, что он, как это говорят у вас, пьет по-черному. Правоверный мусульманин — и водка… Его авторитет в народе — ноль. Уважения к нему — никакого. Я вам скажу больше — Виктор Гартман, немец, сказал, что вам можно доверять. У меня в бригаде не сыщется и десятка солдат, симпатизирующих Бабраку Кармалю. Спросите, что удерживает остальных солдат? Отвечу — вера в Аллаха и вера в то, что мы служим народу, а не лидерам. И их вера в нас, командиров. Мои солдаты в этом убедились. Вы упрекаете нас, что в армии процветает дезертирство, что наши солдаты бегут, не желая воевать. Вы смеетесь над нами и делаете вид, что не понимаете: они бегут не из-за трусости. Для нас, афганцев, умереть на поле боя — почет и честь; по-моему, вы это уже хорошо знаете. Они уходят потому, что не хотят воевать против своего народа, своего брата, и отдавать жизнь за навязанные нам призрачные идеи, умирать за пьяниц, которых вы поставили у власти, бесперспективных временщиков.

Когда ваши десантники окружили наш военный городок, я вышел к их командиру, и мы с ним по-мужски поговорили. Я ведь окончил рязанское училище ВДВ, потом учился на академических курсах в Москве. Так что разговор у меня с майором, моим однокашником, получился хороший. Я ему сказал: не надо было тебе выводить из строя трансформаторную будку, чего понапрасну выстрел сжег, мы в темноте еще лучше воюем. И машину в воротах зачем расстрелял — она не преграда для нас. Тебя плохо учили, или у тебя разведка не поставлена должным образом, и тебе не доложили твои джигиты, что у нас из части шесть направлений выхода. Что, будешь ждать еще пять моих машин на выезде, чтобы подбить их и блокировать?

А теперь слушай внимательно меня, майор. Первое — отведи подальше свой батальон, не позорь «коммандос», мы в облоге, как загнанные звери, никогда не отсиживались. Второе — предупреди своих солдат, чтобы ни шагу на территорию вверенной мне части, и пусть твой Бог убережет тебя хотя бы еще от одного выстрела в сторону «коммандос». Третье — передай своему начальству, что мы не станем вмешиваться ни во что. Но если вы заденете нас, мы окажем сопротивление по полной программе боевой подготовки нашего с тобой родного рязанского училища.

Майор (Кротик Владимир Иванович, командир 2-го парашютно-десантного батальона 317-го полка — об этом я узнал годы спустя. — Прим. авт.) выслушал и сказал, что согласен, но стал заверять — о какой стрельбе может идти речь, их присутствие — это меры предосторожности, так, на всякий случай. Пришлось пояснить этому молодому человеку, что со времен короля я — в «коммандос» и участвовал во всех переворотах, и выжил благодаря тому, что приучил себя думать, и думать очень хорошо, просчитывая сантиметр и секунду наперед. Его же солдаты младше моих сыновей. По их экипировке, поведению, частым инструктажам, приезду и отъезду начальников и командиров, думаю, ждать новой крови придется недолго.

Джандаду я прямо сказал — в последний раз мы с ним разговаривали за час до нападения на Амина:

— Азиз (друг), ты знаешь меня давно, и я тебя знаю, и оба мы знаем, что будет сегодня-завтра и чем это закончится. Я не выведу своих солдат и не подставлю их под пули за дело срамное и бесперспективное. Согласись, пожалуйста, со мной, азиз, это не тот случай, когда отечество в опасности, и ты хорошо знаешь — Хафизулле может помочь только сам Аллах.

Поверьте, мы прекрасно были осведомлены о ходе событий и конечном исходе. И знали, что охрана дворца — это ваши «коммандос». А где спецподразделения — там смерть, так я скажу. Почему Амин доверял вам, почему не предпринимал контрмер — это его дело. Мы были нейтральны, как и в чувствах к нему. Когда заваривалась каша и прошел сигнал об отравлении в доме, мне позвонил Якуб. Я сказал ему открытым текстом: бригаде не дадут и шага ступить — мы взяты в кольцо советскими десантниками, и мои люди у них под прицелом. А Якуба вы напрасно застрелили — золотой был человек. Всеми уважаемый. Он не мог не быть человеком Амина. И не потому, что приходился ему родственником, а потому что он, прежде всего как начальник Генштаба, согласно занимаемой должности, должен пользоваться безоговорочным доверием главы государства. Ну, это же аксиома, что еще здесь додумывать и сочинять? У политиков — интриги, у нас, военных, — служение. Разные вещи. Якубу предлагали уехать в Москву на учебу и там переждать смутные времена. Он отказался, хотя, курируя разведку, владел, как никто другой, информацией и осознавал, чем для него может все закончиться. Якуб настолько благороден, насколько подлы его убийцы. Якуба будет чтить наш народ, а тех убийц в земле источат черви, и никто не вспомнит их имен, и собственные дети их будут стыдиться.

Генерал Слюсарь (комдив 103-й воздушно-десантной дивизии, руководивший на одном из участков проведением панджшерской операции, в ходе которой советская сторона потеряла 93 человека убитыми и 343 ранеными. — Прим. авт.) претензией ко мне: дескать, «коммандос» не проявляют боевой должной активности. Генерал пусть говорит, Акбар будет слушать. Генерал — чужак, Акбар — сын афганского народа. Генерал уйдет с этой земли, Акбар остается навсегда. Генерал выполняет необдуманный приказ, Акбар смотрит далеко вперед и выполняет то, что говорит ему сердце — хватит крови и истребления людей. Мы умеем воевать и подготовлены к войне ничуть не хуже, чем ваши солдаты. И еще мы хорошо знаем — это у нас в крови, — что такое настоящая мужская дружба, которую не предают. Коран и Сунна предостерегают нас от предательства. Подобно тому, как остерегают воровать чужое, — деяние, неподобающее человеку и недостойное его. Это запрещено в исламе, независимо от того, кому принадлежит это имущество — мусульманам или же неверующим.

То, что сделали ваши «коммандос» во время атаки и захвата дворца — позор и бесчестие, попрание всех правил ведения войны. Это говорю вам я, офицер, на долю которого выпало столько кромешного и жуткого в жизни, что не приведи еще подобного всемилостливый и милосердный Аллах. И я вам говорю, как человек, который всегда относился с большим уважением и любовью к вашей стране. Я не хочу знать, кто это делал — убивал детей, стрелял в женщин и в гражданских чиновников, кто специально отыскивал и убивал сыновей Амина, кто осквернял священные книги и Коран, кто недоучил ваших солдат и почему их не выучили тому, что знают даже мои не обученные грамоте сарбозы: книга — это битва душ, а не война слов. Но если бы Аллах открыл мне глаза раньше и указал на действия и поступки недругов ислама при захвате дворца, клянусь именем Всемогущего — я со своими солдатами встал бы на защиту невинных людей в доме Амина, а его самого, лежачего и полуживого, не позволил бы застрелить и отдал бы в руки правосудия.

Вашим «коммандос» ни в укор, ни в достоинство не поставят убийство Хафизуллы Амина — это тайное, государственное дело. Но почему вы не пресекли мародерство? Ведь ваши солдаты разграбили резиденцию, как дикие варвары. Они вымели и растащили все, что только можно было вывести грузовиками и вынести на руках, вплоть до игрушек детей, женского белья и ношеных туфель Амина. Элитные войска «коммандос» в любой армии мира являются олицетворением чести и доблести. Эти символы они несут на своих знаменах, а ваши солдаты несли тряпки и принесли себе — бесславие… Оно и с годами не смываемо, это — до конца дней каждого, а для страны — навсегда…

Уж как там формировали список опальных — не знаю. И был ли тот перечень казненных составлен в алфавитном порядке — тоже не знаю. Как ставили «галочки» напротив фамилий убиенных — также не знаю. И количество приговоренных без суда к смерти — равным образом не знаю. Но доподлинно известно, что группам КГБ было приказано уничтожить президента ДРА Амина и всех из его рода, кто попадется «под руку разгневанного и распаленного боем бойца». Такими несчастливцами окажутся Асадулло Амин, Абдулло Амин, Мухаммад Амин. Приказано было убить начальника Генерального штаба вооруженных сил Якуба, министра внутренних дел Паймана, командующего Центральным армейским корпусом Дуста, командира гвардии Джандада, начальника тюрьмы Пули-Чархи Самандара. Их всех и убьют. В разное время и под приличествующие тому омерзительному революционному акту разные высокие слова — без смысла, ума и одухотворенности. Приказчики ведомы: генералы Комитета госбезопасности Андропов, Крючков, Кирпиченко, Иванов и находящийся в полной зависимости от первых лиц в этом перечне Дроздов. И исполнители ведомы — рабски подчиненные Системе, гусляры и дудонники генераловой прихоти. И чем все ералашно затеянное ими закончилось, тоже ведомо. Главный итог авантюр: не стало Демократической Республики Афганистан (ДРА)…

Не стало и Союза. Не стало и Крючкова, царство ему небесное. Скончался в ноябре 2007-го на 84-м году жизни. Незадолго до своего ухода Крючков показал телезрителям свою картотеку. Старшее поколение помнит библиотеки и картотеки при них. Шкаф, а в нем выдвижные ящички. Подошел, несильно потянул на себя — и вот ты уже в мире книг. Но у Владимира Александровича было по-другому. Потянул, как за ниточку, и ты — в мире людей. Там и вся подноготная человека, и описание заговоров и убийств, и прочие мелочи. Генерал КГБ Крючков, не торопясь, обминал и перебирал слои картонок, касался их нетленных бумажных тел с ритуальной трепетной бережностью. Он воистину священнодействовал, подобно монаху-отшельнику, который в своей келье отрешенно пребывал в юдоли священных рукописей, древних папирусов и манускриптов и машинально перебирал четки.

Владимир Александрович, демонстрируя ящички с политурой «под орех», не позволил нам, зрителям, углубиться в их содержательную утробу. Он только улыбался безоружной старческой улыбкой, неестественно запрокидывал назад голову, обрамленную жидким птичьим пушком, и в профиль сам гляделся птицей — древним археоптериксом. Владимир Александрович близоруко смотрел по нижнему урезу толстых линз очков и изъяснялся на камеру многозначаще, с продыхом: «Э-эээ…» И его почему-то стало очень жалко. Вдохновителя и организатора… Повивальщика и закоперщика революций… Буревестника — черной молнии подобного… Который реял с криком жажды бури и носился, словно демон, разрушая мир доверия. И клекотал «пророк победы»: «Пусть сильнее грянет буря!..»

Это о нем скажет другой, совестливый генерал, не растративший себя в «обойме председателя КГБ» и не проливший крови россиян на пороге Белого дома Москвы в 1991 году: «Предательство Крючкова — он предал всех своих подчиненных — оказалось последним в цепи тех предательств, жертвами которых был я и люди моего поколения».

Так скажет генерал Шебаршин: «предатель». И добавит в сердцах, характеризуя их всех и очень многих: «Авторитет Крючкова был слишком велик и подавлял его непосредственных подчиненных. В Комитете госбезопасности, как и в остальных государственных структурах, прочность положения должностного лица, степень его самостоятельности и влияния на общие дела определялась, прежде всего, расположением к нему начальства. Компетентность, знания, авторитет среди личного состава были вещами второстепенными. Огромную роль в продвижении по служебной лестнице играла личная преданность начальнику. Комитет копировал законы, действовавшие в партийных структурах. Иначе быть не могло. Эти законы были универсальны для всей системы».

Давно подозревал, что самые твердые убеждения сегодняшнего дня могут завтра оказаться заблуждениями, наука — суеверием, подвиг — ошибкой или преступлением. Может, именно потому и не было досады, что он, Крючков, не приоткрыл тайного чертика в табакерке. К примеру, на ту же первую букву русского алфавита «А», так полюбившуюся чекистам. Само собой разумеется, первая картонка — «Альфа». А дальше? Не исключено — Александр Македонский. За ним — Аристотель Стагирит. И где-то в недрах очутился Альперович Сашка.

— Вы не знаете, кто таков?

— Еврей…

— А он, что…

— Да нет же, помилуй бог, он так, на всякий случай…

Новые времена — иное время, иное бремя. Если ложь и не отменили, то, по меньшей мере, уравняли в правах с правдой. Революционные переустройства длятся в бренном мире. В том ничуть нет диковины — закономерный процесс эволюции нашего с вами развития. Страшит иное — станут ли когда-нибудь утаенные и упорядоченные в алфавитном порядке свидетельства макулатурой? И от другого страшновато — не дремлют ли «повивальные бабки революции»? Вопрос не праздный, как это может показаться на первый взгляд, который я не устаю себе задавать. Желая правдивого ответа…

В заключение документального фильма о Владимире Крючкове, посвященного его памяти, твердое слово сказал отставной генерал, но вечно живой кагэбист — Юрий Иванович Дроздов: «Архив Владимира Александровича — в надежном месте и в надежных руках!..»

Революция продолжается! Дворцы юдоли скорби и плача еще не все сожжены…