Главный редактор газеты «2000» Сергей КИЧИГИН:
«Ужасно люблю стрелять. Из пистолета Макарова стреляю хорошо, из автомата — хуже...»

«Китайская грамота» — так говорят о чем-то совершенно непонятном для обычного человека, но не для Сергея Кичигина. 55-летний киевский журналист и бизнесмен — военный референт-переводчик с китайского языка. Почти 20 лет отслужил в армии, потом преподавал иероглифы в Киевском высшем общевойсковом командном училище имени Фрунзе, редактировал киножурнал «Вавилон», печатался в газете «Вечiрнiй Київ» под псевдонимом Тойма, издал несколько публицистических книг.

В 92-м Сергей Кичигин учредил «Киевские ведомости» — первую частную газету европейского образца, о которой на 10-летие издания было сказано: «Все русские писатели вышли из гоголевской «Шинели», все украинские коммерческие издания эпохи независимости — из «Киевских ведомостей». Многие работавшие в ней журналисты впоследствии стали главными редакторами других журналов и газет, политиками, влиятельными людьми.

Еще одним успешным газетным детищем Кичигина стал еженедельник «2000» — издание интеллектуальное, оппозиционное к тем, кто творит беззаконие, находясь у власти.

Захожу в кабинет человека, которого называют газетным кутюрье. Он покидает редакторское кресло, садится за стол для совещаний, мне предлагает место напротив. «Люблю сидеть спиной к стене, — объясняет он. — Не возражаете?».

«У МЕНЯ ЕСТЬ РИСКОВАННАЯ ПРИВЫЧКА — ЗАКАЗЫВАТЬ ТО, ЧТО Я ЕЩЕ НЕ ЕЛ»

— Сергей Александрович, сидеть спиной к стене вас научили в военном институте?

— Нет (хотя там нас готовили ко всему — и к возможной службе в КГБ, и в войсковой разведке), это привычка — в любом месте располагаюсь так, чтобы видеть входящих. Может, потому, что я много лет на руководящей работе?

Как-то у меня в редакции был посол Китая, и я его посадил, как сейчас вас, но на всякий случай спросил: «Может, по протоколу это неправильно?». Он ответил: «По протоколу нужно, чтобы гость мог смотреть в окно, в пространство». Я исправился, и проблем не возникло.

— Много накопилось привычек?

— Хороший вопрос. Достаточно, но, думаю, они безобидные и никого не раздражают. Я, например, люблю работать при включенном телевизоре — смотрю новости или юмористические передачи и одновременно читаю. Есть у меня привычка ходить по ресторанам и пробовать блюда разных кухонь.

— Какие предпочитаете?

— Объездил много стран, могу сравнивать кулинарное мастерство. Очень люблю украинские, русские, французские, японские яства, а от китайской кухни просто без ума! Мое любимое блюдо — маринованные лапки уток, их готовят в бочках, как огурцы. Объедение!

— Лягушек ели?

— Не только лягушек, но и жареных скорпионов. Но самое необычное — геодак (в переводе «морская утка»).

Есть у меня еще одна, рискованная, в принципе, привычка — в первую очередь заказывать то, что я еще не ел. Был как-то в одном популярном китайском ресторане в США. Вижу, в меню написано: «Морская утка», предвкушая удовольствие, подозвал официанта. «Вам в сыром виде или приготовить?» — спросил тот. «В сыром!». Неожиданно принесли полуметрового морского моллюска, похожего на белого червяка, — он еще шевелился. Бабах ему по голове (или хвосту — у червяка ведь не разберешь!) и быстро-быстро искрошили мелкими слоями — как капусту. Положили на лед. Честное слово, я бы отказался, но уж очень люди старались. Стал есть — понравилось...

— Не было ли недоразумений с разноязыкими официантами?

— Конечно, были. Как-то в шикарном ресторане в Мексике подходит вышколенный бой: «Чего желаете?». — «Стейк». — «Какой?». — «Телячий». — «С кровью?». — «Нет, прожаренный». — «С каким соусом? Какой предпочитаете гарнир?» — расспросил все до мельчайших подробностей и удалился. Полчаса прошло, час — его нет. Подзываю другого официанта: «Где ваш коллега?». — «У него закончилась смена, и он ушел домой».


«ЕСЛИ Я ДЕЛАЛ ЧТО-ТО ХОРОШЕЕ, ДЕД ГОВОРИЛ: «РАСТЕШЬ, КАК МАЛЕНЬКИЙ ЛЕНИН»

— Не вижу на вашем пальце обручального кольца...

— Я все время теряю часы, очки, мобильники, кольца. Каждый второй раз — зарубежный паспорт: куда-нибудь суну и не могу потом найти.

— Тяжело переносите такие потери?

— Как сказать... Одни вещи дороги сердцу, другие просто дороги. Например, очки, которые сейчас ношу, очень сложной конструкции (многофокусные, куда бы ни посмотрел, одинаковая четкость). Плюс у них титановые дужки — говорят, они вечные. Когда я их в очередной раз теряю (хотя пока все-таки нахожу), огорчаюсь, что приходится тратить время на их поиски.

— Сколько стоят?

— Зачем об этом писать? Это просто нескромно.

— Что тут такого, вы же успешный человек...

— Около 800 долларов.

— А друзей вы тоже теряли?

— Конечно, случались осложнения и потери, но, значит, это были не друзья, а просто коллеги.

— Вопрос в лоб: вы разведчик?

— С чего вы взяли?

— Говорят...

— Чей?

— Российский, конечно.

— Уж лучше — американский, там, наверное, больше платят. Ну а если серьезно — все это выдумки, я к ним уже привык. Мое личное дело можно запросить в военкомате, посмотреть биографию...

— Как же рождаются подобные слухи?

— Во-первых, я действительно служил в разведывательной системе — в службе специального контроля за ядерными испытаниями на полигонах Китая, США, Франции...

Во-вторых, всегда стремился быть предельно информированным. Еще в СССР, выступая со статьями в разных газетах, я для сбора информации выписывал около сотни разных изданий (они тогда были очень дешевы) — от среднеазиатских до прибалтийских газет. Тратил уйму времени, чтобы все их просмотреть, и, как бы ни была сильна цензура, все равно находил то, что, скажем, цензор в Прибалтике пропускал, а украинский рубил. Но если я демонстрировал источник, о некоторых вещах иногда можно было написать уже и в Украине. Многие удивлялись, откуда я получаю информацию и почему мне разрешают ее публиковать.

К сожалению, у любого успешного человека появляются завистники, которые хотят дискредитировать своего конкурента или оппонента...

— Подумайте, Сергей Александрович, разведчики у нас очень даже уважаемые люди...

— Ну, тогда я запишусь в разведку...

— Не всегда же вы могли купить очки за 800 долларов, хотя прадеды у вас, я читал, были богатые...

— Я родился в российском городе Горьком, в семье студентов. Фамилия моей мамы — Довбня (ее отец — из украинцев) — по-украински так называют колотушку, которой толкут зерно. Фамилия отца — Кичигин — происходит от слова «кичига», что значит колотушка, но по-русски. Так что у меня с двух сторон колотушки — редкое сочетание!

Родители окончили институт водного транспорта, защитили диссертации. Отец стал начальником порта (он любил работать с людьми), а мой прадед по материнской линии до революции был богатым судовладельцем, имел пять кораблей, но оставил семью, а денег на ее содержание не давал. Его жена, оставшись без средств к существованию, воспитывала сына — моего деда — в духе классовой ненависти ко всем богатым. Дед был фанатичным коммунистом (таких я редко видел), потому что советская власть поддержала его, дала образование.

Когда папа с мамой учились в аспирантуре, меня отправили жить к этому дедушке — в город Березники Пермской области. Дед оказал на меня очень сильное, по нынешним меркам пагубное влияние. Он, например, непременно участвовал в избирательных комиссиях. Однажды пришел домой мрачный, почерневший и сказал: «На нашем участке два человека не проголосовали за советскую власть. Это трагедия! Что творится с людьми?!». Был он кадровым военным, воевал с японцами на Дальнем Востоке. Моя мама школьницей жила с ним в Корее, кажется, и школу там окончила. В 60 лет дедушка подтягивался на одной левой руке, делая при этом угол. Я смотрел и удивлялся: «Как у него это получается?». Если я, по мнению деда, делал что-то хорошее, он меня всегда поощрял словами: «Растешь, как маленький Ленин». Мне это запало в душу на всю жизнь.

По линии отца мой прадед был одним из самых богатых землевладельцев Вологодской губернии, входил в состав Государственной Думы Российской империи. Был хорошо знаком с Григорием Распутиным — есть фото, где они сняты вместе. Советская власть его раскулачила, дом передали местной школе. В 30-х годах в тех местах была деревня Кичигино. Там, кстати, фольклорная экспедиция Академии наук провела «полевые исследования» и издала академический труд «Русская свадьба». Эдакий толстый фолиант, на всех страницах которого значится: «Песня записана со слов Кичигина (или Кичигиной)». Только имена менялись.


«ОТ УДАРА ЗАТОЧКОЙ В ГРУДЬ У МЕНЯ ОБРАЗОВАЛСЯ НЕКРАСИВЫЙ РУБЕЦ»

— У вас было безбедное детство?

— После Урала родители переехали в Люберцы, под Москву. В то время там процветал бандитизм, очень многие дети были, как волчата. Часто родные встречали педагогов после уроков, чтобы ученики не сделали с ними чего-нибудь плохого. Помню, например, в седьмом классе во время урока распахнулась дверь, появился какой-то пацан, вытащил нож — и к учительнице...

Нас с ним потом свела судьба. Я сдал первый экзамен в военный институт, шел по улице, и вдруг меня окружили этот хлопец с двумя другими (им было лет по 18) и потребовали: «Раздевайся! Снимай куртку, пиджак!». Я разозлился, стал отбиваться. Тогда старый знакомый выхватил заточенную отвертку и ударил меня в грудь. Я зажал рану, пришел домой, смазал ее йодом, а матери ничего не сказал, чтобы ее не расстраивать. У нее часто бывала сильнейшая мигрень, поэтому я ей о своих подростковых проблемах никогда ничего не говорил.

Как я разозлился! Хотя эти ребята у меня все-таки ничего не смогли отнять, когда кровь остановилась, я направился в милицию. Сообщил о случившемся, сказал, что знаю одного из нападавших и предполагаю, где его можно найти, а их уже искали, потому что они одной девушке живот располосовали, другую порезали). Их быстро арестовали.

Через два дня раздался стук в нашу дверь. На пороге — милиционер: «Кичигин Сергей здесь живет?». Мать испугалась: что же я учинил? Милиционер успокоил ее: «Спасибо сыну, что помог найти бандитов».

От того удара заточкой в грудь образовался большой некрасивый рубец — мне было стыдно раздеваться на пляже. В 80-х я познакомился с Анатолием Кашпировским. Он тогда хотел создать свой научный центр, пригласил меня домой как специалиста по связям с общественностью — предлагал мне заняться масс-медиа.

Людей к нему шло столько, что работать нормально Анатолий Михайлович уже не мог. Я видел, как к нему в квартиру буквально ломились, требуя исцеления, да в такой форме, что он при мне позвонил министру внутренних дел и попросил взять квартиру под охрану.

Смотрю — висит на стене икона с изображением Христа. Кашпировский, разговаривая по телефону, перехватил мой взгляд, прикрыл трубку рукой и — то ли шутя, то ли всерьез — бросил: «У меня такой же дар исцеления, как был у него». Я тогда подумал: «Если ты действительно обладаешь такой силой, убери рубец, который меня так мучает». Утром просыпаюсь — шрама нет! Как такое объяснить? Неужели Кашпировский прочел мои мысли? Или исцеление пришло от иконы? Это то, что я называю абсолютным чудом. Есть люди, готовые подтвердить, что рубец был, а потом вдруг исчез. У меня в жизни таких чудес случалось еще несколько...

— Были проблемы с поступлением в престижный военный институт?

— Никаких. Вероятно, свою роль сыграло и мое тогдашнее мировоззрение, которое мандатная комиссия изучала при собеседовании с каждым абитуриентом. Я еще в девятом классе читал Энгельса «Диалектику природы», «Анти-Дюринг». Был наивным, зазомбированным, жил по тогдашним законам. В 20 лет подал заявление в партию. И меня сразу, первым со всего курса (не считая тех, кто пришел в институт уже партийным — из войск или с производства), приняли кандидатом в члены КПСС.

Я поступил в один из самых больших в мире филологических вузов, где преподавалось, наверное, около 80 языков. Со второго курса наши ребята летали переводчиками в самолетах, доставлявших оружие в самые горячие точки планеты. Изучали мы марксизм-ленинизм и, к счастью, много более полезных дисциплин — древнюю китайскую литературу, географию, экономику, скоропись (нужно было освоить более четырех тысяч иероглифов). Учили нас тактике, стратегии, радиоперехвату и еще полтора года — ядерной физике, а также управлению бронетранспортерами и другой военной техникой, стрельбе из разных видов оружия. Я ужасно люблю стрелять.

— До сих пор?

— А почему нет? Из пистолета Макарова стреляю хорошо, из автомата — хуже, потому что он дает сильную отдачу. В нашем сугубо мужском институте в начале 70-х появилась девичья группа. И была там одна очень симпатичная девушка. Ей многие парни глазки пытались строить, но более опытные говорили: «Не подходи — убьют! Ее кавалера не перешибешь». Я поинтересовался: «Кто он?». — «Маршал Гречко, министр обороны СССР, член Политбюро ЦК КПСС». Когда Гречко отдыхал в Крыму, его барышня-студентка летала к нему, а вместе с ней — прикрепленные преподаватели (чтобы заниматься с ней, принимать у нее экзамены).


«Я УЧИЛСЯ ХОРОШО, МЕНЯ СВАТАЛИ В КГБ»

— Однажды вызвал меня замполит курса полковник Мякишев: «Через пару недель вы вступаете в партию. Хочу дать вам очень важное партийное поручение... Партия должна быть близка к народу, а мы не всегда знаем, чем живут люди, вы у себя в казарме слышите, о чем товарищи говорят, не стесняйтесь, приходите ко мне и рассказывайте обо всем: какие у них настроения, чем недовольны? Жду вас каждую неделю, по пятницам, часиков в девять утра».

Я был наивным, но не до такой же степени. Сразу понял, к чему он клонит. Елки-палки! Отказать нельзя. И я продемонстрировал крайнюю наивность: «Нет вопросов, это очень важное партийное поручение, и я с большим удовольствием буду его выполнять, но инициатива исходит от вас. Товарищи потом скажут, что как коммунист я не проявляю активности. Поручите мне эту работу на партийном собрании, и пусть все проголосуют».

Он молча на меня посмотрел, а через неделю резко заявил на партийном собрании: «Кичигин недостоин быть в партии!». Если бы меня не приняли, я автоматически вылетел бы из института и, может быть, моя жизнь пошла бы по-другому. Но, на мое счастье или на мою беду, рекомендацию мне дали заведующий кафедрой марксизма-ленинизма, его зам и кто-то из преподавателей. Я блистал, был их любимцем, они и подумали, что это козни политуправления, которое под них копает. Пожаловались руководству института: мол, подрывается авторитет святая святых — кафедры марксизма-ленинизма. Мякишеву вправили мозги, а меня приняли в партию. Но тот полковник мне все-таки отомстил.

Я учился хорошо, меня сватали в КГБ. Но Мякишев дал мне негативную характеристику, и гэбисты тут же пропали. Он же постарался, чтобы меня распределили в маленький киргизский городок Майли-сай (в переводе — «Жирная вода»), на границе с Китаем...

— Хлебнули горя?

— Я попал в стратегические войска, которые занимались контролем над ядерными испытаниями противника. Многочисленные части этой системы были разбросаны в основном в горах бывшего Союза — нужен был доступ к скальным породам для измерения сейсмической активности при взрывах.

В то время в системе уже были уникальные технические средства глобального контроля. Мы, ведущие радиоразведку, могли перехватывать любые телеграммы в Союзе и в Китае. И если, например, узнавали, что населенным пунктам приказано усилить меры противопожарной безопасности, могли предположить: там будут испытания. По обильным денежным переводам в какую-то глушь делали заключение — идет серьезная секретная стройка и нужно более детально отслеживать объект.

Майли-сай — город, построенный для добычи урановой руды. Там жили, добывали уран и трудились над его обогащением тысячи тех, кого советская власть причислила к врагам: бывшие гестаповцы, немцы с Поволжья, крымские татары, члены ОУН-УПА и многие другие. Когда я приехал, рудники были уже закрыты, завод взорван и оцеплен проволокой с надписью: «Вход воспрещен». Один молоденький лейтенант пошел погулять за ограду и через полгода на моих глазах умер от лучевой болезни. Но в основном все, кто добывал и обогащал руду, остались жить в тех краях, работали в других отраслях (там построили ряд заводов, не менее вредных для окружающей среды).


«ИМЕТЬ ДОСТУП К МИНИСТЕРСКИМ ЯГОДИЦАМ НЕ МЕНЕЕ ВАЖНО, ЧЕМ БЫТЬ ВХОЖИМ В КАБИНЕТ»

— Я служил начальником поста технической разведки и, наивный, думал: буду стараться — меня повысят. Но время шло — буднично, серо, а впереди маячила полная беспросветность.

У меня уже была семья, подрастали двое детей. Жили мы очень бедно, даже не хочется вдаваться в подробности. Дети постоянно болели. Помню: «скорая» приехала, «скорая» уехала, «скорую» вызываем снова. Как-то на кухне я стирал белье, и вдруг опустился на колени и начал истово молиться: «Господи, помоги мне! Если поможешь и все у меня будет хорошо — я обязательно Тебе отработаю, буду служить верой и правдой!». То есть как бы заключил с Богом «сделку», хотя был убежденным атеистом и в моей голове царил коммунистический мрак.

Верите, на другое утро я проснулся и понял: как захочу, так и будет. Жизнь словно переменилась — в 28 лет, когда столько времени уже было упущено.

Командованию части я заявил, что служить здесь больше не буду. Наверное, у меня был такой взгляд, что они поняли: человек прозрел и сказками о долге перед родиной его уже не удержишь. «Хорошо, — сказали, — бери отпуск по семейным обстоятельствам и сам ищи себе место. Сможешь — уезжай». Как, ведь в армии никаких связей на высшем уровне нет?! Тогда я понял: чтобы сделать карьеру, нужно проанализировать свои контакты, найти параллельную иерархию и по ней пройти к своей цели. Условно говоря, у тебя нет родственника-маршала, но есть тетка-медсестра, которая делает уколы министру обороны Гречко. Поверьте, иметь доступ к министерским ягодицам было (с той поры мало что изменилось) не менее важно, чем быть вхожим в его кабинет. Мама одного моего сокурсника, очень неважно учившегося, действительно делала уколы Гречко, и парень сделал весьма удачную карьеру. Видимо, мама очень хорошо колола...

В общем, я сказал отцу: «Ты — начальник порта, у тебя много коллег, которые наверняка «тусуются» с местными военными, оказывают им какие-то услуги. Значит, смогут мне помочь». Кто-то дружит домами, в каких-то портах генералы регулярно просят катера для развлечения московских инспекций или для собственных пикников. Так я нашел выход на массу военных, которые не могли отказать в просьбе друзьям моего отца, и для меня нашлась работа преподавателя китайского языка в Рязанском десантном училище. Приехал в Рязань — окончательное решение зависит от одного высокопоставленного чина, но он в условленное время на место встречи не пришел. Жду час, два, три, думаю: не легла карта, придется уходить. Потом решил: нет, буду ждать! И дождался, сделав еще один важный для себя вывод: если есть хотя бы один шанс, его надо использовать на все сто процентов. Так я поступал многие годы, уже занимаясь бизнесом.

Тем временем в училище меня предупреждали: два раза в год придется прыгать с парашютом. «Черт с ним, — думаю, — если надо, прыгну и без парашюта».

Вдруг узнаю, что в Киевском высшем войсковом командном училище тоже образовалась вакансия преподавателя китайского языка — специалист нужен срочно, никого на примете нет, а мое личное дело уже лежит в кадровом управлении Сухопутных войск, которому подчинялись оба училища — в Рязани и Киеве. Поступает приказ: Кичигина — срочно в Киев! Меня, старшего лейтенанта, назначили на подполковничью должность!

Через год — повышение, и я становлюсь старшим преподавателем, а это уже полковничья должность. В то время преподаватели считались элитой, я был так горд собой — получается, не зря Бога просил!

Но все равно зарплата не ахти какая. В армии тогда было неплохо, но особенно не баловали. Снова задумался о параллельной иерархии. Нужен дополнительный заработок. Что я еще умею? Писать. Меня к этому постоянно тянуло, хотелось высказаться, я даже пацаном стихи сочинял. Стал делать для других диссертации (помню даже название одной — «Система начального образования в Индии»), но хотелось зарабатывать не поденной работой, а публицистикой. Только как пробиться в газеты-журналы-издательства мне, человеку новому в Киеве, прямо скажем — чужому!

Нужны были контакты, связи. Наш вуз считался очень престижным, попасть туда хотели дети самых влиятельных родителей, и я стал готовить абитуриентов к поступлению. Занимался с ними английским и русским, натаскивал. Некоторые были очень ленивы, приходилось даже воспитанием заниматься. Родители предлагали мне деньги, я же просил: «Ребенок поступит, я буду его опекать, а вы мне поможете своими связями».

Сравнительно быстро я стал издавать свои публицистические книги и получал за них в 10 раз больше, чем за репетиторство (общий тираж составил, может, более полумиллиона). Позднее за публицистику мне дали две престижные по тем временам премии.

Тогда книги перед печатанием давали на рецензию. Обратились и ко мне, попросив, чтобы я подготовил три отзыва, — один подписал бы сам, а два других — иные. Оказалось, это были академик Дмитрий Лихачев и писатель-фронтовик Юрий Бондарев. У меня окончательно с глаз пелена спала: «Святые же люди! Наверное, не могли отказать тому, кто их попросил, вот и подмахнули».

Потом мне, уже доценту, предложили работу на кафедре истории стран Азии, Африки и Латинской Америки в КГУ. Но как уйти — разве из армии отпустят?!

Решил на всякий случай проверить в госпитале свое здоровье — а вдруг? Все-таки более 18 лет в Вооруженных Силах (да еще в таких далеких от цивилизации местах, как Майли-Сай) бесследно не проходят. Оказалось, я вообще мог не служить — у меня, как у мамы, случались сильнейшие приступы мигрени, так что меня должны были освободить даже от срочной службы, не говоря об офицерской. Я даже немного расстроился, что столько времени потерял, не зная, как уйти на гражданку.

Демобилизовался в 87-м, а через год меня, внештатного журналиста «Вечернего Киева», главный редактор Виталий Карпенко (дай Бог ему здоровья) направил в Америку — участвовать в Марше мира.

Нас было 220 человек (40, полагаю, гэбэшники — это читалось по их лицам), большинство попали в США впервые. Мы шли пешком от океана до океана — от Вашингтона до Сан-Франциско, только пустыни преодолевали на самолете. Топали по всей Америке с красными флагами. Помню, на нашем пути попался многоэтажный торговый центр. Прямо со знаменами заходим сделать, как сейчас говорят, шопинг. То есть купить какие-то подарки и сувениры родным. Денег у всех, конечно, кот наплакал.

Видим: на первом этаже — одна цена, на втором та же вещь стоит дешевле. Оказывается, это стимул для покупателя, которому нужно приложить усилие, чтобы подняться. Все наши как ринулись с красными флагами туда, где дешевле! Выше, еще выше. В итоге вышли на крышу, где была парковка. Словно Рейхстаг штурмовали с красными флагами...

После Америки, во многом под влиянием увиденного, я занялся бизнесом, открыл фирму. Весной 90-го меня с треском исключили из партии «за мелкобуржуазные проявления». Товарищей раздражало, что на лекции меня привозил персональный водитель.

На партбилете я написал: «Прощай, не поминай лихом». Исключали меня люди, которые сейчас работают на высоких постах и бьют себя в грудь: мол, они как убежденные патриоты и закоренелые антикоммунисты. Фамилий называть не буду просто потому, что им это не поможет стать другими.


«С АЛЕКСАНДРОМ ШВЕЦОМ У НАС НИКАКОГО АНТАГОНИЗМА НЕ БЫЛО»

— Каким только бизнесом я не занимался — от торговли болгарскими винами, химическими удобрениями и российским лесом до книжного дела (издательство «Довiра», ныне знаменитое своими словарными сериями), рекламы и организации «школы красоты», но мне как журналисту всегда хотелось сделать хорошую газету, свою собственную.

В 91-м году стал думать, кого бы взять редактором. Мой выбор пал на Александра Швеца, которого знал по «Вечерке» и ценил как профессионала, педантичного, взвешенного, целенаправленного. Он долго колебался («Вечерка» казалась стабильнее и надежнее), но я упорно обхаживал его, и в конце концов мы договорились.

Стартовали «Киевские ведомости» хорошо. Конечно, мы демпинговали, и тираж достигал 700 тысяч, что было большой ошибкой. Некоторые покупали классную газету только из-за ее низкой цены — чтобы завернуть в нее селедку. Газета не должна быть неоправданно дешевой. Это при советской власти система всех грабила, а потом издавала «Правду» за три копейки, чтобы народу за его же деньги совать в голову еще и пропаганду.

В «Киевские ведомости» пришли люди из других изданий, их привлекала идея новой свободной газеты. Все работали с большим энтузиазмом, творили, искали... Художники издательства «Довiра» придумали великолепный логотип (он до сих пор такой), мы даже песню сочинили про нашу газету.

Но примерно через полтора года между мной и Александром Ефимовичем возникли разногласия. На мой взгляд, газета запаздывала с анализом происходящего. Швец же отдавал предпочтение сенсационности. Безусловно, та и другая концепция имеют право на существование, но в принципиально разных изданиях. Поэтому как хозяин «Киевских ведомостей» я принял решение: газета будет менять свой формат. Когда Александр Ефимович не согласился с таким поворотом и ушел, я стал главным редактором (прежде числился шеф-редактором). Так что это был нормальный производственный конфликт, который, естественно, не перерос в антагонизм.

Потом у меня погибли брат, сестра... Я не смог жить в Киеве, продал газету, радиостанцию (теперь она превратилась в «Авторадио»), остальной бизнес и уехал в Канаду. Продержавшись там на вольных хлебах три года, хорошо изучил, как работают их издания, и вернулся. Учредил еженедельник «2000» (не могу без журналистики). Один из блоков которого называется «Свобода слова».

Свобода слова в Украине иллюзорна, импотентна. Грубо говоря, если мужчина свободен — это не значит, что он сексуально состоятелен. Сейчас тенденция такова: пиши, что взбредет тебе в голову. Пресса лает, олигархи идут своей тропой, и кожа у них становится все толще...


«ЧИТАЮ В ПУТЕВОДИТЕЛЕ: «В СЛУЧАЕ ЧЕГО МОЖЕТЕ ОБРАТИТЬСЯ В ПОЛИЦИЮ, НО ТАМ ВАС МОГУТ УБИТЬ И ИЗНАСИЛОВАТЬ»

— В моей жизни были сотни историй — смешных, курьезных, забавных — хочу когда-нибудь издать юмористическую книжку.

Недавно побывал в Сирии, сделал несколько репортажей. Хорошая страна, только все там борются со шпионами, что можно понять: у них два миллиона беженцев из Ирака и Палестины, они постоянно опасаются каких-то действий со стороны Израиля.

За полчаса до вылета из Сирии я выстоял очередь к пограничнику, протянул паспорт. Он спросил: «А марка?». — «Мне никто не сказал о ней. Где ее можно купить?». Он показал рукой.

Марка стоит 400 сирийских фунтов — примерно восемь долларов. Я протягиваю доллары. Мне говорят: «Только фунты». — «А где я их возьму?». — «Поменяйте в банке». С трудом нахожу банк. Сидит мужчина, со смаком курит сигару, с кем-то беседует. Прошу помочь, а он: «Разве не видите — я занят». — «Опаздываю на рейс!». Еле договорились. Пограничник приклеил в паспорт марку и спрашивает: «Что вы делали в Сирии?». — «Я журналист, встречался с разными людьми». — «Зачем?». — «Брал интервью» (общался через переводчика). Сириец подозрительно смотрит на меня: «Что-то мне эта история не нравится... Как называется газета, в которой вы работаете?». — «2000».

Он рассмеялся: «Газет с таким названием не бывает. Бывают «Аль-Баас», «Аль-Храам»... Где газета издается?». — «В Украине». — «А вы куда летите?». — «В Россию» (в Москве у меня были дела).

До вылета остается 15 минут. Он не унимается: «Что-то не стыкуется. Сейчас мы проверим ваш багаж». И вытаскивает оттуда... пять ножниц. Смотрит на меня с торжеством разоблачителя: «Зачем вам столько?!». А у меня есть странная привычка — брать с собой ножницы. Сначала я одни положил в багаж и забыл про них, потом сунул другие, забыл и про эти, взял в дорогу третьи...

Объясняю ему: «Так получилось». Он в ответ негодует: «Мы же не дети. Ваша газета с каким-то странным названием издается в Украине, а вы летите в Россию. И пять ножниц не могут случайно оказаться в багаже! Что вы собирались с ними делать в самолете?». Еле вырвался от него...

Потом позвонил высокопоставленный сириец, с которым я встречался в его стране, и я рассказал об инциденте в аэропорту. Он возмутился: «Кто это был? Опишите его приметы». — «Не скажу, — говорю, — вы его расстреляете». — «Тогда придется расстрелять всю смену», — пошутил он. Потом узнал, что этого пограничника каким-то образом вычислили и уволили.

А однажды мне приспичило съездить в Латинскую Америку — в страну Белиз (бывший Британский Гондурас), расположенную возле Мексики. В ней живет 180 тысяч человек, из них девять тысяч — в столице Бельмопан. Единственная, кстати, в Центральной Америке страна, где в основном говорят не по-испански, а по-английски.

Заплатил я на границе пошлину, прибыл в Бельмопан. Полная глухомань. Смотрю — дома на сваях. Почему? Объясняют: чтобы защититься от крокодилов и змей. В гостинице все двери плотно закрыты. В чем дело? Говорят: есть такой жук, чага называется, укусит, через пять лет разовьется паралич нервной системы и инфаркт — никакого лекарства от этого нет. Думаю: «Куда меня занесло?». В центре стоит памятник национальному герою, весь расписанный неприличными словами, повсюду — наркоманы. Оказывается, Белиз — центр мировой торговли наркотиками, там расплачиваются только наркотой.

Читаю в путеводителе «Не ходите по ночам — вас могут избить, изнасиловать. В случае чего можете обратиться в полицию, но там вас тоже могут избить и изнасиловать». Дальше написано, что население малоинформировано в сфере личной гигиены, многие не знают о презервативах, поэтому наматывают на свой мужской аппарат пластиковые мешочки, а для скольжения смазывают их кокосовым маслом. По СПИДу Белиз занимает одно из первых мест в мире пропорционально численности населения. Куда я попал?! Но ведь интересно!

Как-то в Китае я потерял авиабилет и не смог вовремя улететь. Было это лет 18 назад — еще до компьютерных чудес. Дубликат билета выдать не могли, сделали запрос в Москву. Пришлось задержаться. Пошел прогуляться, на улице остановился возле какого-то магазинчика. У дверей стоит китаец, мы с ним по-китайски пообщались: о том о сем. Он заговорщицким голосом спросил: «Женщину хочешь?». Шутя, я полюбопытствовал: «А какие есть?». Не угадаете, что он мне ответил. Думал, скажет: блондинки, брюнетки, полные, худенькие. Он же сказал: «Любые!» — и, сжав два пальца в колечко, стал показывать размеры доступа в женское тело. То есть он женщин калибровал. Никогда этой сцены не забуду, настолько дика она для нашего менталитета.

В Париже хотел купить красивый бронзовый кран, но не знал где продают сантехнику. В самом центре города зашел в знаменитую «Галери Лафайет», спрашиваю продавщицу по-английски: «Где можно купить кран?». Она не понимает или не хочет понимать. Рисую на бумаге (как могу) вытянутую трубочку: кран с двумя круглыми завертками для воды по бокам. Она смотрит на меня вытаращенными глазами. Вижу, недогоняет девушка... Рисую, как из крана льется вода. Она позвала секьюрити, меня обвинили в сексуальном домогательстве...

Совсем недавно в Москве у меня поднялось давление, я шел на деловую встречу и решил заглянуть в американскую клинику — там и оборудование очень хорошее, и врачи опытные. Меня принял доктор-перуанец. Я снял пиджак, ослабил галстук, и врач начал измерять мне давление. В это время позвонили из Киева — ответственный секретарь редакции хотел посоветоваться. Вот наш диалог:

— На Подоле было убийство, погибли бизнесмены, будем давать в номер? — спрашивает он.

— А сколько там трупов? — поинтересовался я.

— Три.

— Три трупа? А крови много? Как их убили-то?

— Видимо, заказное убийство. Просто расстреляли, сделав контрольные выстрелы.

— Это все трупы или у нас есть еще?

— На седьмой полосе уже есть один. Какой-то неопознанный труп, милиция просит дать объявление — может, кто его узнает.

— Хорошо, ну так давайте и этих троих к тому трупу.

— Перебор будет...

— Ну почему сразу — перебор? А куда мы их еще денем? Их же можно упрятать вниз (имеется в виду — поместить внизу страницы), чтобы в глаза не бросались...

Перуанцу стало плохо, он буквально осел на пол. Наверное, у него давление подсочило выше, чем у меня. Тут до меня дошло, что он слышал только мои ответы...

Автор: Михаил НАЗАРЕНКО.

www.bulvar.com.ua